ПЕРВЫЙ ЗАРАБОТОК
Мамбет в первый день каникул приехал на зимнее пастбище. Все ему здесь было ново, интересно. Хотелось сразу же обойти все вокруг. Покормить из рук свою любимую овцу — Белохвостую. Побегать с огромными псами, стерегущими отару. Залезть под домик, в котором теперь живут родители, посмотреть, как там. Ведь это уже не глиняная кибитка, а деревянный дом на колесах, с огромной трубой, как у первобытного паровоза. Конечно же надо было сначала все осмотреть, а потом отогреваться с дороги.
Но отец и мать жарко натопили железную печку и не выпускали долгожданного гостя на холод, все расспрашивали, как там в аиле, как себя чувствует бабушка Гюльнийса да что делает дядя Осмон. В который раз просматривали тетради и громко радовались первым пятеркам своего «последыша». Так родители называли Мамбета между собой.
Зимний вечер короток, что воробушкин носик. Мамбет не успел оглянуться, как его покормили и уложили спать. Мол, устал с дороги, отдыхай. Отец тоже завалился на кошму — он дежурил круглые сутки и теперь сразу же уснул, тихонько засвистел носом. Во сне он не храпит, а тихонько, словно теплый ветерок в зарослях, посвистывает носом.
Мать взяла фонарь «летучая мышь» и ушла к овцам.
Как только дверь за нею закрылась, Мамбет встал, немножко выкрутил фитиль запасного фонаря, висевшего над дверью. Обулся. Оделся в штопаную-перештопаную материну шубейку, которая не пропускает ни дождя, ни холода, ни жары. Нахлобучил на голову огромный отцовский малахай и снова прикрутил фитиль. Совсем гасить нельзя, этот фонарь должен гореть на всякий случай всю ночь.
Тихонько, на цыпочках Мамбет вышел из теплого уютного домика в студеную ветреную тьму.
Январская ночь на Тянь-Шане черна и постыла. Сердитый ветер, вырвавшись из высокогорного ущелья, воет, как голодный волк, и гонит по долине то дождь, то снег, то колючую, насквозь пронизывающую пургу. Нет от него спасения даже в зарослях арчи. А вокруг одинокого жилья чабанов — ни кустика, ни оградки. Во все стороны — широкая вольная степь, ровная, словно огромное озеро, окруженное вечными островерхими ледниками. Оттого-то ветры свирепствуют здесь дикими необузданными табунами.
Закрыв за собою дверь, Мамбет невольно прислонился к стенке, чтобы осмотреться, прислушаться. Он знал, что овцы, тесно прижавшись одна к другой, лежат здесь, возле домика. Их целая тысяча, а может, и больше. Но как ни прислушивался, в тугом гуле и вое ветра не слышал никаких признаков жизни огромной отары. Да и увидеть ничего не удавалось. Не скоро в шумящей, рокочущей тьме качнулось мутно-желтое пятно. Это фонарь в руках матери, которая целую ночь должна ходить вокруг отары.
Мамбету жалко стало маму. Ей холодно и страшно И он направился к ней на помощь.
В письме на фронт он обещал брату Нургазы, что во время каникул будет помогать матери и отцу, как взрослый. Хватит считать его ребенком, раз пошел уже десятый год.
За шумом ветра Мамбет подошел к матери совсем близко. И хотел уже заговорить, как она вдруг остановилась, словно заметила что-то неладное. Наклонила голову, подставляя ветру более чуткое левое ухо.
Насторожился и Мамбет. Стал всматриваться в темноту. Но ничего опасного для овец он не видел.
— Мама, что там? — спросил он в тревоге.
Но ветер леденистой волной ударил в лицо и заглушил его слова.
— Мама! — во весь голос крикнул Мамбет и подбежал к матери.
— Вай! — сердито махнула мать. — Ну тебя, Мамбет! Напугал! Думала, волк подкрадывается. Ничего не вижу и не слышу, а спиной чувствую: кто-то есть рядом, кто-то приближается.
— Мам, ты всегда говоришь, что спиной чувствуешь. Как это у тебя получается? — перекрикивая ветер, спрашивал Мамбет.
— Это не только у меня, у каждого чабана, — ответила Урумкан, прикрывая сына полой непромокаемого дождевика. — Ходишь, бывает, целую ночь. И ничего. А потом вдруг станет страшно, и кажется, кто-то стоит за спиной, крадется к отаре.
По спине Мамбета пробежала целая стая мурашек.
— Не успеешь ничего сообразить, а уж собаки начинают бегать, лаять.
— Мам, а сегодня тебе спина ничего плохого не говорит? — с тревогой спросил Мамбет.
— Сегодня она у меня так замерзла, что скреби волчьей лапой — не почувствует.
— Померзнут ягнята, — Мамбет по-хозяйски вздохнул. — Мама, давай я похожу с фонарем, а ты иди погрейся.
— Что ты! Иди лучше спи, силы набирайся. Расти поскорей, может, заменишь меня.
— Мама, ну ты только часок усни, а я похожу с фонарем.
— Утром сама разбужу тебя. Покараулишь, а я прикорну!
Мамбет неохотно пошел домой. Возле двери он остановился. Прислушался. Ветер стал немного тише. То там, то тут раздавалось сонное блеянье овец. Голодно и тоскливо зевнул Койбагар, лежавший на железной крыше домика.
Холодно Койбагару. Голодно. Ему, видно, еще с вечера хотелось есть: вечером чабаны не кормят собак, чтоб ночью не спали. Мамбет не выдержал, нарушил этот суровый закон, вынес кусок мяса и бросил на крышу. Голодный пес на лету проглотил мясо, только зубами клацнул.
Лишь после этого Мамбет ушел спать.
Койбагар в благодарность Мамбету еще внимательнее стал следить за мутно-желтым фонарем, движущимся вокруг отары.
«Всю ночь ходит хозяйка вокруг притихшей отары. И чего ей не спится? — думает Койбагар. — Ведь все равно постороннего первым услышит он, Койбагар, или в крайнем случае Актайлак, лежащий с другой стороны двора, на куче всегда теплого овечьего навоза. Хозяин обязательно прикорнул бы где-нибудь под стенкой, покурил бы и вздремнул. А она не уснет!..»
В щелку залепленного снегом глаза Койбагар настороженно смотрит на движущееся по кругу желтое пятно.
Вот хозяйка остановилась на заветренной стороне. Задумалась. Села на мокрую прошлогоднюю траву. Подложила под себя одну ногу, как поленце, и сидит.
Увидев, что фонарь больше не движется вокруг отары. Койбагар поднял голову, насторожился, принюхался. Теперь надо быть начеку. Вокруг — только запах спящих овец да унылое завыванье ослабевшего к утру ветра.
Но вот со стороны приземистых арчевых зарослей потянуло чем-то острым, противным, как прокисшая требуха.
Пес тревожно вскочил, весь напружинился и увидел своего напарника Актайлака, который стоял на куче навоза и также настороженно смотрел в сторону арчевника.
И вдруг сразу оба громко, тревожно залаяли и побежали вокруг спящей отары.
Этот Актайлак! Никогда прежде него ничего не заметишь! — досадовал Койбагар и во весь дух колесил вокруг отары, громко лая и прискуливая.
Бегали они навстречу друг другу. При сближении пытались укусить один другого. Но на большой скорости это не удавалось. А останавливаться нельзя — надо бегать, чтоб не подпустить к отаре врага.
— Вай? — очнувшись, вскрикнула Урумкан.
Увидев сбившуюся в кучу отару и бегающих вокруг нее взбудораженных собак, Урумкан сразу поняла, что где-то поблизости самый лютый враг овцевода — волк.
Бежать в домик, разбудить мужа или хоть взять ружье! Но кто знает, где эти звери и сколько их? Может, уже совсем рядом и ждут только удобного момента? Пока сбегаешь за ружьем, задерут овцу!
Урумкан схватила укурук — длинную палку с петлей на конце, вскочила на коня, который тоже целую ночь дежурит на привязи, и поскакала вокруг отары. Но лишь начиная третий круг, заметила неохотно уходящего прочь огромного волка.
— Койбагар! Актайлак! — позвала она собак. Огрела коня плеткой и с победным криком помчалась за волком.
Зверь оглянулся. Злобно сверкнул зелеными глазами. И припустил еще быстрей.
— Вай, вай, шайтан! — кричала Урумкан вслед убегающему хищнику и подуськивала собак.
Услышав тревожный лай собак, Мамбет соскочил с постели одновременно с отцом. Отец схватил ружье и убежал. Мамбет — следом за ним с фонарем: думал, что отец впопыхах забыл фонарь.
В темноте Мамбет сразу потерял отца. Чтобы прогнать страх, он вовсю выкрутил фитиль. Поднял фонарь повыше и, внимательно озираясь, пошел вокруг сбившейся к домику отары. Дошел уже до навозной кучи, на которой живет Актайлак. И вдруг увидел ягненка, ошалело бегающего туда-сюда в стороне от стада.
Наверное, потерял матку, догадался мальчик. Догнал глупыша и накрыл длинной полой шубейки. Фонарь у него стоит позади. А впереди тьма-тьмущая. Ни отца, ни матери. Они где-то там, где сердито лают собаки.
И вдруг Мамбету почудилось два волчьих глаза. Зеленые! Горящие! А потом и клыки сверкнули — длинные, белые, точь-в-точь как на картинке. Приближаются эти острые клыки и клацают так, что холод по спине пробегает.
Мамбет сильнее прижал ягненка, чтоб не кричал. А то волк сразу услышит. И вдруг вспомнил про фонарь. Не оглядываясь, нащупал его одной рукой. Выставил наперед, как щит.
И клыки, и зеленые волчьи глаза сразу исчезли. Впереди, совсем недалеко, раскачивалась какая-то былинка…
Кто его знает, был это волк или нет. Но главное, что Мамбет не растерялся, вспомнил про фонарь…
Конечно, в письме брату-фронтовику Мамбет не будет хвастаться, но обязательно напишет, что волки боятся фонаря, особенно если фитиль выкрутить посильней…
Возле зарослей арчи Урумкан остановила коня и лишь теперь заметила, что с нею бежал только Койбагар, да и тот, слыша далекий тревожный лай почему-то отставшего Актайлака, жалобно скулил и порывался назад, просился отпустить его. Сердце подсказало хозяйке, что возле отары пес нужнее, чем здесь, и она, гикнув, послала Койбагара назад. Умный пес мигом скрылся в густой предрассветной тьме.
Урумкан поняла, что волка она может и не догнать, а там, в отаре, без нее случится беда, и поклялась никогда больше не разлучаться с ружьем.
Ружье, собака и фонарь — верные помощники чабана. С ними ночью нельзя расставаться ни на минуту.
Вдруг позади раздался выстрел, второй. Потом — жалобное тявканье собаки и отчаянный лай другой.
Круто повернув коня, Урумкан еще сильнее погнала его к стойбищу. В полукилометре от домика с кем-то злобно грызлись собаки да грозно покрикивал Токторбай.