Где служил Николай Гумилёв после Февральской революции
1917 год прапорщик Николай Гумилёв встретил в окопах на берегах Западной Двины. Эта смена, начавшаяся 29 декабря 1916 года и закончившаяся 10 января 1917 года, прошла без особых происшествий
Сохранились подробные, написанные от руки донесения офицеров полка со своих участков. Среди них несколько подписанных автографов Гумилёва.
11 января 1917 года состоялось общее собрание офицеров, на котором было объявлено о частичном расформировании полка и сокращении числа эскадронов в нем с шести до четырех. Подготавливались списки исключаемых гусар и лошадей. Спешенных гусар должны были передать в стрелковый полк..
Гумилёв молча ждал своей участи. В стрелковый полк он, конечно, не хотел — обстреливать противника из засады и сидеть в окопах было совсем не в его характере. Пока решалось дело, Николай Степанович в своей офицерской каморке продолжал читать и писать, о чем свидетельствует приведенное выше письмо Лозинскому.
В окопы Гумилёву идти не пришлось.
В приказе № 24 от 23 января 1917 года объявлено:
«Командированного к Корпусному Интенданту 28 корпуса прапорщика Гумилёва для закупки сена частям дивизии числить в командировке с сего числа. Справка: телефонограмма Дивизионного Интенданта от 23 сего января за № 606».
В этот же день Николай Степанович покинул полк, как оказалось, навсегда.
Видимо с растерянным состоянием Гумилёва связан единственный зафиксированный эпизод получения им взыскания за ненадлежащее исполнение обязанностей — 28 января он был арестован на сутки за неотдание чести вышестоящему офицеру. А после отбывания наказания вернулся в Окуловку под Петроградом, где занимался своими интендантскими обязанностями.
Весь февраль прошел в разъездах и хлопотах, накануне февральских событий Гумилёв по какой-то надобности оказался в Москве.
Многие утверждали, что к февральским событиям он отнесся равнодушно.
У Ахматовой (точнее в книге Лукницкого, где многое написано со слов Анны Андреевны) даже есть такой пассаж:
«Николай Степанович отнесся к этим событиям в большой степени равнодушно. 26 или 28 февраля он позвонил АА по телефону… Сказал: “Здесь цепи, пройти нельзя, а потому я сейчас поеду в Окуловку…”. Он очень об этом спокойно сказал — безразлично… АА: “Все-таки он в политике очень мало понимал…”».
Иногда Анна Андреевна меня поражает своей ненаблюдательностью.
Из каких же поступков или суждений супруга она сделала эти выводы?
То. что Гумилёв не запаниковал, не разнервничался, не начал суетиться, видя, что происходит в городе — это вполне понятно. Такое поведение вообще не в его характере.
О настроениях в армии он знал лучше кого бы то ни было, так как по службе регулярно общался с солдатами и офицерами самых разных частей и родов войск. А то, что он вел себя, как будто ничего не произошло…
А как иначе? Он был строевым офицером действующей армии, находился на службе. Мог ли он забыть об обязанностях, нарушить присягу и включиться в бурную политическую жизнь? Да и на чьей стороне? Государь отрекся.
Что об этом думал Николай Степанович — мы не узнаем, потому что не сохранилось ни одного свидетельства на эту тему. Но отречение государя не было для Гумилёва сигналом к неисполнению долга и нарушению присяги. У него было конкретное дело, приказ, начальник, которому он должен был отчитаться. И никакая революция не могла помешать Николаю Степановичу выполнять свой долг. Тем более, кавалерист Гумилёв прекрасно знал, насколько важное дело — заготовка фуража, пусть даже для него оно было скучным. Так что пока позволяло здоровье (полагаю, подорванное в очередной раз последним смотром в полку в двадцатиградусный мороз и частыми переездами за последний месяц) Гумилёв продолжал заниматься тем, что ему было поручено.
Приказом по полку № 88 от 22 марта 1917 года было объявлено:
«§ 3. Состоящий в прикомандировании к Управлению Интенданта 28 Армейского корпуса прапорщик Гумилёв заболел и с 8 сего марта принят на учет 134 Петроградского тылового распределительного пункта. Означенного обер-офицера исключить из числа командированных и числить больным. Справка: сношение начальника 134 Петроградского тылового распределительного пункта от 14 сего марта № 23456»
В «Трудах и днях Николая Гумилёва» Павла Лукницкого уточняется:
«Заболел. Приехал в Петроград. Врачебная комиссия констатировала обострение процесса в легких и предписала две недели лечения. Помещен в 208-й городской лазарет (Английская набережная, д. 48)».
На этом фактическая служба Гумилёва в 5-м гусарском Александрийском полку завершилась.
Кстати, за время службы в нем Гумилёв получил Орден Святого Станислава 3 ст. с мечами и бантом, однако, в связи с задержками в отправке орденов (обычной проблемой в то время), награду в руках так никогда и не держал. Тем не менее, в послужном списке Николая Степановича три боевых награды, а не две.
В апреле 1917 года, выйдя из лазарета, Николай Степанович начал хлопотать о своем переводе на Салоникский фронт, чтобы быть подальше от того хаоса и разложения, которые в это время поразили практически все части императорской армии, находившиеся в России или в непосредственной близости от ее границ.
Логика Гумилёва была проста и кристально чиста. Он — боевой офицер армии воюющей страны — обязан выполнять свой долг, и, не смотря на то, что думает и чувствует по поводу происходящего, просто не имеет права принимать участие во всей этой вакханалии, т. к. носит погоны и давал присягу. Но оставаться в стороне от политики в эпицентре революции и воевать в условиях тотального разложения и при отсутствии дисциплины нельзя. Поэтому надо быть там, где армия еще похожа на армию и война не напоминает фарс.
Хлопоты оказались удачными.
8 мая 1917 года по 5-му Гусарскому полку был объявлен приказ № 139:
«§ 5. Состоящий больным в г. Петрограде прапорщик Гумилёв по выздоровлении 2 сего мая поступил в распоряжение Начальника Штаба Петроградского военного округа для отправления на пополнение офицерского состава особых пехотных бригад, действующих на Салоникском фронте. Означенного обер-офицера исключить из числа больных и числить в командировке с 2-го сего мая.
Справка: рапорт прапорщика Гумилёва от 2-го сего мая за № 129»
Офицерские погоны Николая Гумилёва
15 мая Николай Степанович покинул Петроград в качестве корреспондента газеты «Русская воля» (это была обычная практика — офицеров, едущих на фронт через нейтральные страны, отправлять, как штатских, скрывая их военные звания).
В связи с продолжающимися боевыми действиями, маршрут Николая Степановича оказался замысловатым — Выборг, Хельсинки, Турку, Стокгольм, Лондон, Париж.
К переезду из Англии во Францию относится знаменитое восьмистишье:
Мы покидали Саутгемптон,
И небо было голубым,
Когда же мы пристали к Гавру,
То черным сделалось оно.
Я верю в предзнаменованья,
Как верю в утренние сны.
Господь, помилуй наши души:
Большая нам грозит беда[161].
Черновой автограф стихотворения «Предзнаменование» (Мы покидали Саутгемптон…)
Из-за отсутствия документов, очень трудно точно установить дату прибытия Гумилёва в Париж. Ориентироваться можно по открыткам Ларисе Рейснер, которые Николай Степанович посылал с различных этапов пути. Если сопоставить эти даты со временем пребывания в Лондоне, о котором известно из разных воспоминаний и интервью английской газете (примерно 2 недели), то можно предположить, что в столицу Франции Гумилёв добрался к началу июля.
Но далее возникает вопрос: почему же он не поехал дальше?
Можно, конечно, сослаться на следующий приказ:
«Приказ по русским войскам во Франции № 30 от 12/25 июля 1917 г. Париж.
5-го Гусарского Александрийского полка прапорщика Гумилёва прикомандировываю в мое распоряжение.
Представитель Временного Правительства генерал-майор Занкевич»
Но ведь он тоже стал следствием каких-то событий и встреч. Вряд ли генерал Занкевич стал бы назначать на ответственную должность незнакомого офицера, к тому же находящегося в Париже проездом.
Разгадку можно найти в воспоминаниях и переписке Михаила Ларионова, с которым Гумилёва связывали очень теплые дружеские отношения. Отвечая на письмо Глеба Струве, в котором задается этот вопрос, Михаил Федорович написал следующее:
«<…> Чтобы его оставить в Париже, я и Наталья Сергеевна познакомили его с полковником Соколовым, который был для русских войск комендантом в Париже. Потом с Альмой Эдуардовной Поляковой (вдовой банкира), которая была большой приятельницей генерала Занкевича, заведующего отправкой войск, — и временно задержали Ник. Степ. в Париже. А позднее познакомили его с Анной Марковной Сталь и с Раппом — Рапп предложил ему место адъютанта при нем самом (Раппе) <…>».
Альма Эдуардовна Полякова была вдовой Якова Соломоновича Полякова (1832–1909), представителя династии московских банкиров, промышленников, строителей железных дорог, финансиста, учредителя Азовско-Донского коммерческого банка, Донского земского банка и др.
Сергей Александрович Соколов в тот период был русским комендантом Парижа или русским штаб-офицером при военном губернаторе Парижского округа.
Во время военных действий представитель союзной армии, занимавшийся вопросами передвижений частей и офицеров на другие фронты — должность обычная. Временное Правительство, желавшее сохранить структуру армии, ее не упраздняло, но меняло названия и назначало «нужных людей». 18 апреля 1917 года из Петрограда в Париж генералу от инфантерии Ф. Ф. Палицыну, занимавшему эту должность, было направлено распоряжение:
«От генерала Алексеева 5/18-го апреля 1917 г.