В связи с происходящим в России коренным перемещением Высшего Командования Армии, Временное Правительство предназначило командированию в качестве представителя своего при Французской Главной Квартире генерал-майора Занкевича. До его прибытия прошу Вас продолжать исполнять Вашу работу. О времени командировки генерала Занкевича Вам будет сообщено.
Алексеев».
Михаил Ипполитович Занкевич был кадровым военным, в годы войны командовал сначала 146-м пехотным полком, затем был начальником штаба 2-й Гвардейской пехотной дивизии.
Кроме того, Временное Правительство вводило институт военных комиссаров. В телеграмме Керенского из Петрограда в Париж говорилось:
«Полномочия применительно к полномочиям армейских комиссаров действующих армий в России, как они были выработаны, по согласованию Военного Министра с Петроградским Исполнительным Комитетом:
◆ комиссары назначаются для содействия реорганизации армии на демократических началах и революционном духе в соответствии с платформой Петроградского Совета и укрепления боеспособности армии;
◆ на комиссаров возлагается борьба с всякими контрреволюционными попытками, содействие установлению в армии революционной дисциплины, разъяснение с этой целью недоразумений, возникающих в военной среде, урегулирование взаимоотношений между солдатами и командным составом, не вмешиваясь в оперативные распоряжения командного состава.
Комиссар должен быть осведомлен о подготовке и ходе операций и должен быть во всякое время готов развивать свою деятельность в условиях боевой обстановки, подавая, в случае необходимости, пример самоотверженности личным участием в боевых действиях в решающие моменты.
Для осведомления частей о назначении Комиссара объявляется в приказе.
Керенский».
По иронии судьбы, именно Гумилёв, желавший держаться подальше от всех армейских дел, не имеющих прямого отношения к войне, оказался одним из связующих звеньев между разбросанными по всей Франции русскими экспедиционными войсками и руководством корпуса, располагавшимся в Париже.
После длительной переписки между Петроградом и Парижем на должность комиссара был назначен личный друг Керенского эсер Евгений Рапп. О нем известно очень немного. Биографическая справка сводится к одному предложению:
«Евгений Иванович Рапп был адвокатом по профессии, старым деятелем революционного движения, принадлежал к эсеровской партии».
Неизвестны даже даты его жизни. Хотя отдельные упоминания о нем можно обнаружить в записной книжке Зинаиды Гиппиус за 1906–1908 годы. Из них следует, что Рапп был не только юристом и революционером, но водил знакомство с Бердяевым, Булгаковым, был вхож в литературные круги, увлекался философией и поэзией, в Париж эмигрировал еще до войны.
Конечно же, о его назначении и новой структуре организации, которой ему предстояло руководить, Занкевичу было известно еще до объявления официального приказа от 11 июля 1917 года. Соответственно, он формировал штаб и подыскивал офицера для поручений, иначе говоря адъютанта.
С одной стороны, в распоряжении Занкевича были десятки опытных кадровых офицеров. Но с другой, в изменившейся обстановке, когда в армии действовали солдатские комитеты и дисциплинарные суды, на должность адъютанта — главного связующего звена между личным составом и руководством корпуса, не годился офицер старой закалки и воспитания.
Занкевич прекрасно это понимал. Потому Николай Степанович, столь удачно появившийся в Париже и представленный ему такими значимыми людьми, оказался очень кстати. Занкевич и Рапп быстро поняли: служба Гумилёва, младшего офицера и бывшего кавалериста, в Русском экспедиционном корпусе при штабе будет более полезна и эффективна, чем его отправка на Салоникский фронт в пехоту.
23 июля генерал сообщил в Петроград:
«№ 3552. Анаксагор. Генералу Романовскому.
Прапорщик Гумилёв моей властью временно назначен при Военном Комиссаре, ходатайствую это узаконить. Для означенной должности полагал бы достаточным содержание обер-офицера для поручений штата Тылового Управления, утвержденного Военным Советом 18 мая. Номером 489 просил установить содержание Военному Комиссару, на что ответа не имею.
Занкевич».
Видно, что все было решено заранее. В этот же день в канцелярии Занкевича объявлено распоряжение:
«Канцелярия Ген. Занкевича. 10/23 июля 1917. № 491. г. Париж.
Спешно. Подполковнику Пац-Помарнацкому.
По приказанию генерала Занкевича, 5-го Гусарского Александрийского полка прапорщик Гумилёв, направленный в Салоникские войска, оставляется в распоряжении Представителя Временного Правительства при Французских армиях.
Прошу не отказать взять на себя данный вопрос для отдачи в приказе и сообщении генералу Артамонову и Военному агенту во Франции.
Приложение: Предписание дежурного Генерала Штаба Петроградского Военного округа на театре Военных действий от 2-го мая с.г. № 2785 и послужной список.
Подполковник Бобриков».
Так как службы представителя Временного Правительства Занкевича и Военного Комиссара Раппа не были подчинены друг другу, последний одновременно направил Керенскому собственное прошение:
«Петроград. Военному министру.
Прошу назначение мне офицером для поручений прапорщика 5-го Александрийского полка Гумилёва, командированного Генеральным штабом в Салоники и оставленного в Париже в распоряжении генерала Занкевича.
Рапп».
Таким образом, военная судьба поэта на ближайшие несколько месяцев была определена, хотя официальное утверждение на эту должность поступило из Петрограда только в конце августа.
Михаил Ипполитович Занкевич
Николай Степанович наверняка предпочел бы опасности настоящей войны канцелярской работе и «разбору недоразумений между солдатами и офицерами», как он сам характеризовал свою деятельность в одном из июльских писем к жене. Но, будучи человеком долга и дисциплины, Гумилёв разумеется, подчинился и до самого расформирования Русского корпуса образцово выполнял свои обязанности.
Об этом свидетельствует не только сохранившаяся переписка Занкевича и Раппа с Петроградом, в которой они настаивали на своем выборе, несмотря на возражения, но и достаточное количество исключительно положительных отзывов обоих о своем адъютанте. И это притом, что жалоб, доносов, донесений о конфликтах между офицерами всех рангов в документах Русского корпуса в изобилии. Кроме того, есть записка Раппа с прошением оставить при нем Гумилёва при очередной попытке его перевести. В записке черным по белому значится: «в отсутствии прапорщика Гумилёва вся работа останавливается».
Кстати, любопытно, что с момента прибытия Гумилёва в Париж до официального утверждения его в должности прошло не меньше трех недель. То есть, он вполне мог продолжить путь к месту назначения. Тем боле, большую часть июля Занкевич и Рапп провели в разъездах. Но, видимо, решение о том, что именно Николай Степанович нужен Раппу в качестве адъютанта, было принято генералом сразу, и он попросил прапорщика (а, по сути, приказал, хоть и устно) задержаться в Париже.
Даже в письмах к Ахматовой Гумилёв не распространяется по поводу своего отношения к этому назначению.
У Николая Степановича вообще была замечательная манера — не тратить пыл, нервы и время на то, на что он не может повлиять.
А в данном случае, как офицер, он обязан был подчиниться и выполнять возложенные на него обязанности, независимо от личного отношения к новой должности.
В любом случае, это назначение оказалось в какой-то мере счастливым.
Во-первых, Гумилёв имел возможность отдохнуть от войны и хоть как-то восстановить здоровье, что, полагаю, помогло ему в дальнейшем пережить голодные и холодные петроградские зимы 1918–1921 годов. Вернись он в город прямо с театра боевых действий, его итак не железное здоровье, в очередной раз подорванное войной, вполне могло бы подвести в условиях тотального голода и дефицита дров, одежды, товаров первой необходимости, безденежья.
Во-вторых, Николай Степанович сблизился с Гончаровой и Ларионовым. Заочно они могли знать друг друга очень давно, т. к. вращались в одном кругу, имели общих знакомых. Но, видимо, именно война, схожесть военных биографий повлияли на то, что за короткое время они стали настоящими друзьями. Гумилёв, известный Ларионову и Гончаровой, как поэт и критик, наверняка при встрече рассказал свою военную биографию — как умел, просто, без бахвальства, но и не утаивая заслуг. Впрочем, офицерские погоны и Георгиевские кресты спрятать было невозможно.
Михаил Фёдорович сам начал войну рядовым в Восточной Пруссии, получил контузию и воспаление почек, после долгого лечения в январе 1915 был демобилизован по медицинским показаниям.
Сходство с военной судьбой Гумилёва несомненное. Разница была лишь в том, что Гумилёв сумел уговорить врачей оставить его в рядах действующей армии, благодаря чему он и оказался в Париже в июле 1917. Так что в их быстром сближении нет ничего удивительного.
Видимо, эта пара стала настоящей отдушиной Гумилёва на время его службы адъютантом. Количество дел было огромным, свободного времени практически не оставалось. Тем не менее, Гумилёв хотел воспользоваться пребыванием в Париже — обновить коллекцию экзотической живописи, завершить «Отравленную тунику». Именно Ларионов помогал ему общаться с парижскими антикварами, находить архивные материалы, то есть, делать то, что Гумилёв просто физически не успевал. Ну и, конечно же, такое общение было куда приятнее офицерского круга при самом корпусе, т. к. в отличие от полков, где служил Николай Степанович, это была весьма разношерстная и, чаще всего, крайне политизированная публика.
Наталья Гончарова и Михаил Ларионов
В-третьих, именно этим месяцам в Париже мы обязаны появлением прекрасного стихотворного цикла «К Синей Звезде», посвящённого Елене Карловне Дюбуше, «девушке с газельими глазами», работавшей при Русском корпусе. Скольких образцов высочайшей любовной лирики мы бы не увидели, не будь этого красивого, изначально обреченного романа.