Через пятнадцать минут на коленях у меня лежал аккуратный список. Две фамилии – жены и матери Йововица – стояли сверху. Рядом я отметил адреса. По счастью, обе жили неподалеку, в двух или трех кварталах отсюда. А вот остальные… Сегодняшний день положительно был днем сюрпризов. Все пятнадцать членов отряда, о которых у меня были хоть какие-то сведения, проживали по одному адресу в центре города. Тюрьма? Мои пресветлейшие коллеги засадили героев войны в тюрьму? Или это какой-нибудь санаторий для смятенных душ? Я пожал плечами. После вчерашней комнаты для допросов я уже ничему не удивлялся. Оставалось понять, как мне до них добраться. Средь бела дня, без машины – да и есть ли здесь машины, кроме той, что доставила меня прошлым вечером к допросной?
В прихожей я обнаружил трость, принадлежащую хозяину. Трость была старая, растрескавшаяся, набалдашник ее блестел не от лака, а от долгого пользования. Я протер набалдашник платком. При всей ее неприглядности, трость мне годилась. Из кармана пиджака я достал темные очки и, помолившись всем правнукам Азраила, нацепил их себе на нос. Прогулялся по прихожей, для тренировки обстукивая тростью встречные предметы, и направился к двери. Прикоснувшись к дверной ручке, я закрыл глаза. До калитки как-нибудь дохромаю, а там неужели сердобольные прохожие не помогут бедному слепому… бесу? Я отогнал эту мысль, храбро надавил на дверную ручку и шагнул за порог.
По инерции я успел сделать ровно пять шагов. Спустился с крыльца и почувствовал, как хрустит под ногой гравий садовой дорожки. Затем свет пробился сквозь стекла и сквозь веки, и все затопило красным, невыносимым, жгущим. Я заорал от боли и грохнулся на землю. Палка и очки отлетели в сторону, некоторое время я ползал, мучительно пытаясь их нащупать. Я, наверное, умер бы там – если бы чья-то спасительная рука не схватила меня за шиворот и не подтолкнула вперед, несильно, но настойчиво. Я заполз на крыльцо (горячий бетон опалил мне руки) и головой протаранил дверь. В прихожей я попробовал открыть глаза, но под веками плясали только разноцветные пятна. На четвереньках я поскакал в ванную.
Пару раз наткнулся на стену, стукнулся плечом – и все же нащупал благословенно прохладный край ванны, гладкий фаянс раковины и железный вентиль крана. Я включил холодную воду на полную мощность и с головой нырнул в ледяной рай.
Когда спустя пару минут чехарда на моей роговице утихомирилась и боль в висках чуть приутихла, я решился оглядеться. С выцветшей плитки стекала вода. Я сидел в немаленьких размеров луже, цепляясь за край ванны. По полу тянулись грязные следы, пиджак был безнадежно испорчен и напоминал размокшую сигаретную пачку. А у порога стоял мой спаситель и насмешливо улыбался.
– Бени, – выдохнул я, – почему ты не в школе? Ты следил за мной?
Боги, у меня никогда не было детей – оно, в общем, и к лучшему. Будь Бени моим сыном, я бы наверняка вытянул его ремнем.
Мальчик не был смущен вопросом. Он коротко кивнул – так, что темные кудряшки рассыпались по широкому лбу. «Вырастет упрямцем», – мимолетно подумал я и тут же себя одернул.
– Зачем? Ты мне не доверяешь? Думаешь, я сделаю что-то плохое?
Я бы не удивился согласию, но парень помотал головой.
– Тогда в чем дело?
Бени сел на бортик ванны и задумчиво стукнул по ней ногой. Чугун отозвался глубоким гулом.
– Вам надо выйти, да?
Я подумал и кивнул.
– Я могу вам помочь.
Будь я здешним, наверняка бы умилился и потрепал малыша по головке. Однако здешним я не был, поэтому сразу спросил:
– Что ты за это хочешь?
Парень еще раз пнул ванну и серьезно сказал:
– Я вам помогу, а вы поможете маме.
Мопеда или даже велосипеда у Бени не было. Похоже, здесь все ходили пешком.
– А если далеко? Школа на другом конце города? Или к друзьям заскочить?
– Здесь все близко. Надо только знать, куда хочешь попасть, – оп! – и ты уже там.
Я позавидовал. У нас все дороги длинны и, как правило, лишены приятности. Зато с гужевым транспортом нет проблем.
– А ничего… хм-м… более подходящего… у тебя не найдется?
Бени помотал головой и дернул мое такси за веревочку.
Я с опаской опустился на сиденье большой красной пластиковой машинки. Ноги у меня свешивались по обе стороны, а руль болезненно упирался в живот, однако, как ни странно, игрушка не развалилась.
Очки мальчишка подобрал в саду. Поверх очков я намотал два полотенца и старую простыню, а на все это накрутил одеяло. Со стороны я, должно быть, здо´рово напоминал пожилую арабку, спешащую к вечернему намазу. Очень крупную арабку. Бени вывел меня на крыльцо. Я с ужасом приготовился к боли, но полотенца и одеяло отсекли бо´льшую часть света, оставив слабое красное свечение под веками. Маленькая рука крепко вцепилась в мое запястье. Бени осторожно помог мне усесться. Я поджал ноги как можно выше. Пластиковый корпус подо мной дрогнул, колеса скрежетнули по гравию.
– Поехали!
И мы поехали.
…Город был странно тих. Я привык к вечному шуму Нью-Йорка, к визгу Фриско, к вокалу Парижа и крещендо римских улиц. Я привык к неумолчному гулу, протянувшемуся над нашей бездной, к лязгу и скрежету Чистилища. Здесь было тихо. Шарканье ног. Бег, шлепки легких сандалий. Смех, детские голоса, негромкий разговор взрослых. Шорох колес машинки. Ветерок поигрывал моей чадрой… Кажется, я задремал.
– Приехали. На табличке написано «Госпожа Фани Йововиц».
Мать. Отлично.
– Это большой дом?
– Нет, не особенно. Меньше нашего.
– Хорошо. Помоги мне войти.
В комнате у старушки была старая плюшевая мебель и клетка с попугаем. Госпожа Фани любезно задернула шторы, так что я избавился от своего маскарадного костюма и остался только в очках. Мог бы снять и их, но мне не хотелось пугать хозяйку.
– Ах, и у вас больные глаза? Я уже столько лет говорю, что мне должны выписать очки посильнее, но мой окулист уперся и ни в какую – говорит, носите старые. А у них дужка поломалась, видите? Попрошу Гранека купить мне новые, эти ведь он мне привез еще пять лет назад, а я сказала – куда мне черепаховую оправу, а он – нет, мама, возьми… – Старушка спохватилась и кинулась отодвигать кресла от стола. – Присаживайтесь. Хотите чаю? Я недавно испекла ореховый пирог, и у меня остались вчерашние штрукли…
– Нет, спасибо. – Я прокашлялся.
Бени застыл перед буфетом, завороженно разглядывая кувшинчики из богемского стекла. Госпожа Фани мелко закивала:
– Как хотите, но я все же приготовлю чаю для мальчика, чтобы он не скучал.
Попугайчик в клетке подпрыгнул и отчетливо сказал: «Бражка».
Когда Бени был надежно занят штруклями, оказавшимися чем-то вроде рулета, я уселся в плетеное кресло напротив старушки и развернул записную книжку. Копыта я на всякий случай спрятал под низкий кофейный столик.
– Гранек? Хороший мальчик. Вы, наверное, из газеты? Ко мне часто приходили из газеты, еще когда я жила в старом доме.
Похоже, госпожа Фани была малость не в себе и слабо представляла, какие бездны и выси отделяют ее от «старого дома».
– В детстве он был шалун. Соседи даже жаловались иногда, особенно пани Гражина, эта важная полька. Дети прозвали ее пани Вражиной, и, прости господи, я всегда смеялась – до того это было похоже. Она терпеть Гранека не могла. Говорила, что он повесил ее кошку, – подумайте только, наплести такое. Все потому, что Гранек не здоровался с ней на лестнице. Ну так он не знал польского. Нельзя же требовать от мальчика, чтобы он выучил чужой язык только затем, чтобы здороваться со сварливой старухой… Да, он родился в шестьдесят третьем. Помню, был таким маленьким, врачи в больнице сказали – не выживет. А мой муж Ладош был еще жив тогда – сдвинул брови вот так и говорит: «Как не выживет? Мой сын будет богатырем!» И он был прав, бедный, бедный, он так и не увидел, каким красивым мальчиком вырос наш Гранек… В девяносто шестом? Нет, не скажу, что он особенно изменился. Он всегда был славным, а что иногда дрался с соседскими мальчишками – ну так все дети дерутся. Хотя постойте… Ах, вспомнила. Пани Гражина перестала жаловаться. Да-да, она пришла ко мне и так и сказала: «Ах, ваш Гранек такой вежливый мальчик. Встретил меня на лестнице и поздоровался, так и сказал: «Dzien´ dobry, pani Grażyna!». А я ей: «Видите, я вам говорила!»
Ксения Йововиц работала в кафе. Как и Фани, здесь никто не удивился моей просьбе опустить жалюзи. Посетители как ни в чем не бывало продолжали пить кофе и листать утренние газеты. Странно, насколько тут все были спокойны – у нас и духу бы их не осталось, стоило им хоть издалека заметить эмиссара света. Хозяйка кафе любезно улыбнулась и сказала, что Ксения поговорит со мной в подсобной комнате.
На этом, впрочем, приятности и кончились. Ксения была явно не рада меня видеть. Эта худенькая женщина (как, работая в пекарне, она сохранила такие хрупкие формы?) с бледным лицом и блестящими кудрявыми волосами беспокойно прятала руки под фартуком и старалась не смотреть мне в глаза.
– Гранек? Вы ведь не хотите… вы ведь не можете его забрать?
Я посмотрел на высокий лоб с желтоватыми тенями у висков и решил быть честным:
– Пока никто никого не забирает. Мне надо кое-что узнать о вашем муже… О бывшем муже. Вы ведь развелись незадолго до того, как он погиб?
Ксения кивнула. Глаз она так и не подняла.
– Мне хотелось бы узнать почему. Согласитесь, это странно. Ему как раз в тот момент нужна была ваша поддержка. Кроме того, он сделал такую оглушительную карьеру. Неужели вам не хотелось разделить его славу?
Ксения мяла передник, терзая посыпанную мукой ткань.
– Почему? Что произошло? Он плохо относился к вам, избивал или…
– Что вы! – Женщина наконец взглянула на меня. Глаза у нее были карие, спокойного каштанового цвета. Морщинки в углах едва заметны. – Наоборот.
Я ободряюще улыбнулся и спросил как можно мягче:
– Наоборот? Что вы имеете в виду?
Губы Ксении задрожали.
– Видите ли. Вы, наверное, знаете… Да, он бил меня. Тогда, еще до… до того, как он вернулся в город, до начала войны. У нас должен был родиться ребенок. Мальчик. Нет, я не виню его, я просто поскользнулась…