Женщина качнула головой:
– Старец Иеремия принадлежал к общине Святого Круза. Сейчас уже никого из тех стариков не осталось, кроме него. А Иеремия просто записывает нас в регистрационную книгу.
– Вас?
– Нас. Потомков членов общины. Вы ведь понимаете, что Мерилин Монро и Уинстону Черчиллю нечего делать на Акселе? Я тоже родилась в Центре, на Гее-2. Там мне дали то имя, что записано в документах. Но мать взяла меня, маленькую, и полетела на Аксель.
– Полетела?
Это было что-то новенькое. Сейчас редко кто решался на настоящие полеты в космосе. Большинство довольствовались трансдукцией.
– Да. Мы провели три недели в заморозке, пока корабль совершал прыжок. На Ге е за это время прошло пять лет. Отец очень возражал против поездки. Он и остался. Они с матерью развелись почти сразу после моего рождения. Если честно, я думаю, что мать хотела насолить отцу. Он ведь был евреем. Назвать меня Евой Браун – это такое изощренное издевательство. Мать была искусницей в этих делах. Или, может быть, она просто читала в детстве какую-нибудь книжку о Старой Земле и это единственное имя, которое ей запомнилось…
– Постойте, – перебил посетительницу И. – Давайте уж по порядку. Итак, два века назад на Акселе обосновалась община… Святого Круза? Из первопоселенцев остался только тот, кого вы называете старцем Иеремией. Он записывает новорожденных потомков переселенцев в некую регистрационную книгу, причем дает им имена знаменитостей Старой Земли. И вы считаете, что эти имена определяют их… вашу судьбу?
Ева или Марта вздохнула:
– Я не считаю. Это так и есть. Так происходит со всеми. Мы не слишком много знаем друг о друге, но кое-что доносится. Девочка, родившаяся в один год со мной… Ее назвали Мария Кюри. Вы ведь слышали о нынешней лауреатке премии Хоскинса?
– Я слышал, что она умерла от кровоизлияния в мозг через пару дней после церемонии. И что выглядела при этом двухсотлетней старухой.
– Да. Это судьба, понимаете? Ее эксперименты со временем… хотя я мало понимаю, я ведь даже колледж не закончила. А вот вы знаете, как по-настоящему звали генерала Джерибальда?
– Мне не терпится узнать, – мрачно сказал И. Он чувствовал, как безумие расползается по венам быстрее алкоголя.
Женщина печально улыбнулась:
– Не смейтесь. Его настоящее имя было Джордж Смит Паттон.
– И не предполагал другого.
– Вы мне не верите?
И побарабанил по столу кончиками пальцев и спросил:
– А вы бы сами себе поверили?
Ева Браун поднесла платок к губам и растерянно уставилась на красный помадный след.
– Нет, наверное. – С трудом отодвинув тяжелое кресло, она встала и принялась запихивать платок в сумочку. Руки у нее дрожали. Не поднимая глаз, Ева сказала: – Извините. Я вижу, что ошиблась. Сожалею, что отняла у вас время. Сколько мне следует заплатить?
И со стуком поставил стакан на стол. Тяжелое чувство безнадеги навалилось на него, когда он поднялся, пересек несколько метров пустоватого офиса и положил руку женщине на плечо.
– Сядьте, – мягко произнес И. – Вам ничего не надо платить. Пока. Но придется ответить на один вопрос, и пожалуйста, честно. От этого зависит, возьмусь ли я за ваше дело.
От прикосновения И женщина вздрогнула и вскинула густые ресницы. Глаза ее сияли темной голубизной.
– Да, конечно.
И подвел посетительницу к креслу и чуть ли не насильно усадил. Опершись о подлокотники, детектив склонился над ней, не отрывая взгляда от тревожного голубого сияния:
– Объясните мне, почему вам так важно быть Евой Браун? Вы сами сказали, что эта женщина полюбила скверного человека и умерла молодой. Пока мы говорили, я сделал запрос в сеть. У нее и правда была незавидная судьба. Неужели вам хочется, чтобы вас отравили, а ваше тело спалили какие-то фанатики?
Голубые глаза сверкнули, так что И даже снова усомнился – клон ли перед ним?
– Лучше такая судьба, – упрямо сказала женщина, поджав слишком тонкие губы. – Лучше любить, стать тенью великого человека и сгореть. Вы понимаете? Лучше такая судьба, чем никакой…
Когда они прощались, И улыбаясь спросил, как широкополую шляпу не сдуло во время поездки. Ева удивленно подняла брови:
– Водительское кресло скутера защищено силовым полем. А вы не знали? Вы вообще отсюда хоть изредка выбираетесь?
Она покосилась на стол, на котором не было компьютерного терминала, потом на висок детектива, словно ожидала увидеть отверстие нейрошунта. Но нейрошунта у И не имелось.
– Так мы встретимся у меня в мотеле? В восемь вечера по местному? – неуверенно повторила Ева.
– Да, комната номер семь. Забронируйте для меня восьмую.
– Если вы не выедете со мной, как вы успеете?..
И прикрыл тяжелые веки и соврал:
– У меня здесь есть собственный терминал.
Враньем это было лишь отчасти.
И долго стоял у прозрачной стены, уже наливающейся предзакатной зеленью. Долго смотрел на столб пыли, поднятый невысоко летящим скутером. Долго думал о маргаритках на шляпе Евы Браун. Долго пил виски, долго, пока не понял, что сейчас опьянеет. Пьянеть ему все же не следовало, если он хотел очутиться на Акселе, а не на замерзших вулканах Протеона.
Трансдукция работает по принципу, используемому уже более ста лет, но так до конца и не понятому. Когда две планетарные инфосети входят в синк, информация по ним перемещается быстрее скорости света. Намного быстрее кораблей с гипердвигателями. Она перемещается со скоростью мысли – фактически она размазана по всему информационному пространству, отсюда до Центра, отсюда до Протеона, отсюда до Акселя, до любой планеты, на которой существует сеть. На выходе цифрового путешественника уже встречает клон-акцептор, и сознание накладывается на безликую матрицу клона. Тем временем в начальной точке – терминале исхода – тело пребывает в анабиозной ванне, дожидаясь возвращения владельца, а в банке информации терминала хранится резервный слепок сознания.
А, И и Б никогда не пользовались терминалами.
И отставил полупустой стакан и закрыл глаза.
И открыл глаза. Он находился в обшарпанной комнатке мотеля. Если бы детектив выглянул наружу, он обнаружил бы на двери номера латунную восьмерку. Сквозь жалюзи полосками пробивались лучи закатного солнца. Первое из солнц Акселя было одновременно и ярче, и мягче, чем на мусорной Планетке-Без-Имени. Может быть, потому, что его не скрывали пылевые облака и ветер не кусал крошечный диск холодными и острыми зубами.
2. Ева
Номер был точно таким же, как и все номера в третьесортных мотелях. Комната пропахла страшными мыслями, тоскливыми мыслями, одинокими мыслями, но еще отвратительнее оказалась ванная. Заходишь и так и видишь коммивояжера, дрочащего в несвежее полотенце, а затем моющего руки склизким обмылком. И обогнул разящую хлоркой кабинку душа и уставился в зеркало. Никаких сюрпризов в зеркале не обнаружилось. Из зеркала, из-за белых оспин зубной пасты, на детектива уставился нескладный человек средних лет. Цвет высокого, с залысинами лба был нездорово желтоватый. Из-под изогнутых, будто в вечном изумлении, бровей смотрели пасмурно-серые глаза. И оправил пиджак и плеснул в лицо водой. Вода отдавала ржавчиной. Промокнув подбородок салфеткой, детектив пригладил редеющие волосы и направился к выходу.
И стукнул в дверь седьмого номера костяшками пальцев, и дверь мгновенно распахнулась, как будто обитательница комнаты все это время провела на пороге в ожидании. Детектив всмотрелся и едва сдержал изумленное восклицание.
– А вы пунктуальны! Ровно восемь по моим часам, – с показной или настоящей веселостью сказала Ева и осеклась.
Обесцвеченные кудряшки. Лицо с нежным загаром. Слишком яркая помада на слишком тонких губах и глаза глубокой, нетающей голубизны.
Женщина попятилась, а затем всплеснула руками:
– Надо же. И вы тоже!..
– Что я тоже?
– Вы тоже пользуетесь мимиком. Я целое состояние на них извела, но вот честное слово – не могу жить с чужим лицом, с чужой фигурой. Даже голос чужой мне противен. Это, наверное, оттого, что и так моя жизнь как чужая…
И совсем не хотелось того, что обычно следует за подобными откровениями, поэтому он буркнул довольно грубо:
– В таком случае, у вас денег куры не клюют.
Ева усмехнулась:
– Я же вам рассказывала, кем была моя мать. После нее осталось небольшое состояние.
– Так она умерла? Не знал. Сочувствую.
Женщина передернула плечами:
– Не умерла. Она сейчас на Гее-2, в доме для… в психиатрической лечебнице. Врачи утверждают, что на сей раз это уже навсегда. – Она снова усмехнулась и покачала головой. – Знаете, что самое смешное? Мама прошла курс омоложения, как раз перед тем как ее хватил инсульт, и физически полностью восстановилась. Она выглядит прекрасно, просто прекрасно. Будь в ней хоть капелька былой Мерилин, она давно бы уже сбежала с молодым психиатром. Но увы… —
Тряхнув кудряшками, Ева улыбнулась. – Так что, как видите, вы можете содрать с меня кругленькую сумму. Так, кажется, это называется?
У И уже основательно трещало в ушах, и вдобавок недостаток виски начал ощущаться.
– Здесь есть бар? – угрюмо спросил детектив.
– Конечно.
– Тогда пойдемте. Поговорим за стаканчиком.
Ева неодобрительно поджала губы, но ничего не сказала.
Бар был набит бородатыми типами в кожаных куртках, как будто вынырнувшими из старинного двухмерного фильма, и их громкоголосыми подругами. На этом фоне черный пиджак И и голубенькое, в белый цветочек платье Евы выглядели странновато. И заказал кукурузное виски. Ева тянула через соломинку что-то местное, крапивно-зеленое и с шапкой густых сливок.
– Вы всегда пьете виски?
И покосился на пятно сливок в уголке рта Евы и промолчал.
– Вы неразговорчивы. Таинственный и молчаливый, как полагается детективам. – Женщина рассмеялась, закинув кудрявую голову. Судя по всему, зеленый напиток был не столь безобиден, как казалось на первый взгляд.