«Я не боюсь…»
«А вот я боюсь. У Моносумато-но Хайдэки железная хватка. И он очень обижен на нас, в особенности – на твоего отца. Из мести, из соображений выгоды или даже из более чистых побуждений – я не думаю, что он испорчен окончательно, – но он попытается втащить нас в Конфедерацию. Хитростью – таково будет его первое побуждение. Или, если понадобится, силой».
«Вы правы, учитель! – воскликнул Дайдзиро, вскакивая со стула. – Я должен вернуться и сообщить о готовящемся заговоре…»
«Не петушись, – улыбнулся Акира. – Я ничего не знаю наверняка, это только предположения. Поэтому и прошу тебя – поговори с Моносумато. Выясни, чего он хочет. Твой брат топит страх и тоску в вине, твой отец отворачивается, мотивируя свое бездействие презрением к выродку. Между тем выродок стоит пятым в очереди на престол. В сущности, ему достаточно лишь убрать четверых, и он сможет творить, что захочет, на вполне законных основаниях».
«Его вычеркнули из списка наследников…»
Сэнсэй покачал головой: «Ничто, написанное на бумаге, не является необратимым. – Будто в доказательство, он смял в кулаке лежащий перед ним листок. – Даже если ты не видишь того, что вижу сейчас я… а почему-то отсюда, с расстояния в девять тысячелетий, я вижу особенно ясно… выполни мою просьбу. Один разговор. Большего я не требую. – Он тяжело, сгорбившись, поднялся из-за стола – и все же в последний момент сумел расправить плечи, словно подставляя их под давно ожидаемую ношу».
Таким его и запомнил Дайдзиро. И еще запомнил, что в глазах учителя больше не было обреченности. Был выбор, так похожий на отсутствие надежды и так отличающийся – как отличаются небо и его отражение в пыльном стекле…
– Он не объяснил мне, – повторил Дайдзиро, осознавая, что произносит ложь.
Мисаки сложила маленькие ручки на коленях и склонила к плечу голову со сложной придворной прической. Ее кимоно с традиционным журавлиным узором было бледно-лиловым. Махровая сирень, сиреневое ори, сладость и горькое послевкусие, благовонное масло, огонек в светильнике и темнота по углам.
– Это очень просто, – четко сказала женщина. – Он испугался. Ты знаешь…
«Снова «ты», – подумал принц, – вот и начались игры в интимность».
– …ты знаешь, что Бисямон терпеть не мог Хайдэки и боялся его как огня? – Женщина замолчала и впервые посмотрела на любовника прямо. Черные, подведенные краской глаза блестели выжидательно и тревожно.
«Она что-то хочет узнать, выпытать, только вот что? Что?!»
– Я знаю, что между ними не было дружбы.
Мисаки фыркнула, как кошка, и всплеснула ладошками:
– Дружбы?! Дружбы? О чем ты говоришь, Дайдзи? Хайдэки пятый в ряду наследования и рвется к трону с первой же минуты, как сошел с гайдзинского корабля. Не из жажды власти, не для себя – он хочет перемен. Он видит, что мы загниваем, что наша жизнь неестественна, что мы утратили огонь и медленно, который век угасаем… А твой Бисямон… О, я зря назвала его дураком. Он тоже все отлично понимал. Только ему было мило угасание, ему приятно было купаться в тоске и отчаянии, как свинье приятно ворочаться в раскисшем болотище. Он упивался нашей беспомощностью и ничтожеством, он сотворил из этого культ. Как ты думаешь, почему Бисямон, великий Бисямон, не создал ни одной си-майнэ, посвященной победе? Хотя бы былой славе нашего оружия, ведь были и у нас когда-то победы? Нет, ему милы были поражение, смерть, тлен. И что самое страшное – он сводил с ума и других своей музыкой. Он покорил двор, довел твоего брата до беспробудного пьянства, он почти завладел и тобой… Покровительница Инари! Я была так рада, когда он наконец сгинул и оставил тебя в покое, – а теперь ты хочешь пойти за ним и закончить эту ужасную мистерию…
– Постой, – нахмурился принц, – учитель говорил мне совсем не то при прощании…
Какая-то мысль пробивалась на поверхность, мысль неприятная и стыдная, которую следовало бы спрятать, однако не пристало стоящему вплотную к престолу прятаться от собственных мыслей. Он где-то слышал уже подобные рассуждения, только вот где, от кого?..
Дайдзиро расслабился и позволил мысли завладеть им, и она всплыла во всей неприглядности…
– Откуда ты все это знаешь? – тихо спросил принц. – Ты могла подслушать разговоры мужчин на пирах после Совета, но даже если и так, ты слишком осведомлена…
Мысль набивала оскомину, как неспелый плод сливы. Подняв глаза на любовницу, Дайдзиро ровно спросил:
– Моносумато-но Хайдэки… Вы обменивались ори?
В смехе женщины прозвучала такая издевка, что юноша невольно отпрянул и покраснел.
– Обменивались ори? – протянула Мисаки. – Дорогой мальчик, Хайдэки чужды такие тонкости. Он видел иные миры и летал на железных драконах, но вот в искусстве обмена ори господин Моносумато не силен. Шестнадцать лет среди варваров, его можно понять. Слиянию душ он предпочитает сплетение ног…
Дайдзиро передернуло.
– Но это же… низко, гадко! Только простолюдины, спешащие народить побольше детей, занимаются этим, а люди благородного происхождения…
– Да-а? А что ты знаешь о сплетении ног? – Улыбка Мисаки стала… лукавой? – Ты-то сам хоть раз пробовал?
Щеки Дайдзиро вновь обожгла краска.
– Я… в Киган-ори, когда мы с учителем…
– Вы с учителем? Как интересно…
– Да не мы с учителем! В Первом Мире ничего не знали про ори, и я подумал…
– Не о чем тут думать, – неожиданно грубо сказала женщина и вдруг с силой толкнула Дайдзиро в грудь.
Он упал на циновку, а Мисаки – лисица, ветреница, еретичка – уже тянулась к его поясу. Шелковая ткань оби развернулась со змеиным шелестом…
Юноша поднял руку над бассейном и разжал ладонь.
Узкая лодочка ивового листа закружилась, и вода в фонтане стала чуть темнее.
Дайдзиро знал, каким будет второй вопрос. Ждал его и все же медлил, однако бесконечно ждать невозможно. Он потянулся и наугад сорвал второй листок, быстрым, вороватым движением, словно надеялся обмануть Киган-ори или саму судьбу. Однако Госпожа Волны прозревает сквозь любые обманы, а от судьбы и вовсе никуда не деться.
«Кого ты больше всех ненавидишь?» – шепнул смятый в ладони зеленый лист.
– Больше всех я ненавижу Моносумато-но Хайдэки, – прошептал Дайдзиро с такой истовостью, что сам чуть не поверил – и мог бы поверить, и должен был бы поверить…
Зал си-майнэ называется Сердцем, и в первые минуты, после того как отзвучит музыка и угаснут образы, и вправду кажется, что светлое дерево его стен едва ощутимо пульсирует. «Куоре», – говорил Акира, похоже и не похоже на привычное «кокоро»[7]. Куоре.
Сейчас учитель не улыбался – он очень устал после представления первой части своей незаконченной мистерии. Лицо Бисямона побледнело. Он медленно и с усилием дышал. Высокий, в залысинах лоб блестел от пота. Это видно было даже с галереи. Больше всего Дайдзиро хотелось незаметно выскользнуть из толпы придворных, сбежать вниз и поддержать сэнсэя. Конечно, самым заветным желанием – стоять внизу, рядом с Акирой, стать вторым голосом невиданной гармонии – он не посмел бы поделиться ни с кем. Однако бегство казалось вполне возможным: отец разговаривал с министром Правой руки; его высочество брат, окруженный придворными, глуповато ухмылялся и высказывал свое мнение о только что услышанном. Пояс его кимоно заметно оттопыривался – там спрятана была заветная фляжка со сливовой наливкой. Дайтаро любил сладкое, как пчела. Наследник и походил на гигантского толстого шмеля, и, глядя на него, Дайдзиро всегда удивлялся – где же тихий рыхловатый мальчик, который никак не мог запомнить кандзи[8] и вечно шепотом требовал подсказки на уроках астрономии.
Принц уже направился к лестнице, когда чья-то крепкая ладонь перехватила его за локоть. Он обернулся и вздрогнул. Рядом с ним стоял Моносумато-но Хайдэки, бывший отщепенец и изгнанник, а ныне полномочный посол могущественной Земной Конфедерации. Невысокий, плотный, с хитроватым и подвижным лицом, он ничем не походил на наследника Великого дома – скорее, на средней руки торговца. Даже странно, что отец Хайдэки был братом царствующего Императора. Счастье, что господин Исибу умер рано и не успел вкусить всей тяжести сыновнего позора.
Впрочем, смущенным Моносумато никак не выглядел. За спиной посла маячил длинный, нескладный, облаченный в неряшливую черную рясу гайдзин. Это был Клемент ван Бреген, церковник с Геода. Сейчас в Совете обсуждалось открытие миссии. Церковник ждал ответа, а пока знакомился с местной экзотикой. Моносумато обернулся, сказал геодцу несколько слов на незнакомом Дайдзиро языке. Ван Бреген благожелательно улыбнулся и кивнул. Оставив священника любоваться архитектурой зала, Моносумато потянул своего молодого родича в дальний и безлюдный конец галереи.
– Глух, как пробка. – Неприятный человечек, казалось, так и лучился злорадной веселостью.
– Что вы имеете в виду?
– Геодский болван. Он ничего не видел, представляете? Там, внизу, кипит битва, Акира наш на пределе творческих способностей декламирует Байрона…
Дайдзиро поморщился:
– Учитель использует в си-майнэ только собственные стихи.
Улыбка посла сделалась странной:
– Ах да. Я и забыл. Плагиат, конечно, нашему гению чужд. Как бы то ни было, действие идет во весь дух, а этот ничего не замечает. «Какой у вас интересный зал, – говорит. – Это и вправду дупло огромного дерева? А что делает этот человечек внизу, зачем он так яростно размахивает руками?» – Моносумато зашелся негромким смехом.
Принц брезгливо освободил локоть от цепкой хватки посла и прислонился к решетке.
– Вы хотели мне что-то сказать?
Моносумато оборвал смех и немедленно посерьезнел. Очень пластичная мимика или просто – как поговаривали в Большом дворце – у господина посла имеется обширный набор масок на все случаи жизни?
– Да, Дайдзиро… Вы позволите называть вас Дайдзиро? Мы ведь как-никак родственники?
Принц нетерпеливо кивнул.