Убедившись, что слежки нет, принц вышел из-за дерева. Торопливой походкой он миновал темные задники домов – и не поверишь, что в пяти шагах бурлит и клокочет Синсё, ведьминский котел центральной улицы веселого квартала. Обогнув маленький буддистский храм и зловещую бамбуковую рощу Хори, где после полуночи слышались нечеловеческие голоса и шепот, Дайдзиро спустился к реке. У воды пахло рыбой, водорослями и – особенно сильно – нечистотами. Темная, маслянисто блестящая лента тянулась на запад, подныривая под тысячи мостов и мостиков. Фурисодэ, чьи длинные рукава скатывались с окрестных гор, – игривая девчушка весной, иссохшая старуха летом и сварливая, обманутая жена осенью, когда тело ее разбухает от холодных дождей. В этом году дожди запаздывали, дни мучили жарой, ночи оставались душными, и Фурисодэ медленно пробиралась между пологих глинистых берегов. Присмотрись – и увидишь согнутую старческую спину и постукивающую по выступившим из воды камням клюку.
Дайдзиро присматриваться не стал. У реки он решительно свернул налево и пошел по дорожке, которая вскоре привела его к группе низких строений. Остановившись у крайней справа хижины, он трижды стукнул в дверь. Ответа пришлось ждать долго. В высокой траве трещали цикады. Перемигивались первые звезды. Красноватая, огромная и переменчивая звезда – Подмышка Дракона, как же она называлась по-гайдзински? – смотрела свирепо и голодно. Вокруг нее вращалась планета Геод. На Геоде жили нелепые высокие священники в рясах, с белыми лицами и белыми глазами, не видящие си-майнэ, не слышащие биения Сердца. «И хорошо, – подумал принц, – что Совет запретил им открывать миссии на Ямато. Хайдэки сколько угодно может рассуждать о спасении, но ради спасения не швыряют душу в пасть дракона, не заключают союзов с призраками и мертвецами. Не любой ценой, – привычно спорил принц с отсутствующим собеседником. – Не любой ценой».
Дверь скрипнула, открываясь, и ноздри принца щекотнул тошнотворно-сладкий запах. В руке у привратника была лампа. Дайдзиро чуть сдвинул назад капюшон, показывая лицо, и негромко спросил:
– Господин Сицу здесь?
Привратник молча кивнул и, согнувшись в почтительном поклоне, отступил в сторону.
Весь пол в курильне был устлан мягко пружинящими циновками. Принц ненавидел эту мягкость, ненавидел тусклый свет, ненавидел тонкие струйки дыма, исходящие от палочек с благовониями – как будто хозяева поганого места хотели заглушить все здесь пропитавший запах опиума, хотели и просчитались. У Дайдзиро немедленно закружилась голова. Он осторожно переступал через тела, валяющиеся в первой комнате прямо на полу, – остекленевшие глаза, выпавшие из пальцев трубки, неглубокое дыхание. В задней комнате, предназначенной для благородных, сейчас не было никого, кроме толстого, большого человека, вольно раскинувшегося на лежанке. У ног его сидела завернутая в накидку фигура – то ли девочка, то ли мальчик, не поймешь. Сидящий держал курильщика за руку, не позволяя его душе окончательно ускользнуть в дымные объятия дурманного зелья. Заметив принца, Проводник почтительно вытащил из пальцев хозяина трубку и с поклоном выскользнул из комнаты. Толстый человек заворочался и открыл глаза.
– Ах, это ты, – недовольно пробормотал Дайтаро. – Зачем пришел?
Его парадная накидка-хаори – неужели брат заявился сюда прямиком с Совета? – была измята и запачкана чем-то коричневым. Дайдзиро брезгливо расчистил место на лежанке и присел. Круглые глаза его высочества Наследника смешливо сощурились. Он приподнялся на локте:
– Я позову Икити. Она набьет и тебе трубочку.
Дайдзиро поморщился:
– Ты же знаешь – я не курю.
– Ах да. Я и забыл. Ты продал душу другому демону. Кстати, братик, ты никогда не задумывался, чем ваше знаменитое Киган-ори отличается от маковой отравы? Те же видения, то же бегство…
Ори брата была зеленой и имела вкус кислых диких яблок. Странная ори для Наследника – вот и Наследник получился странный.
– Ну, говори, – потребовал Дайтаро.
– Я ухожу, – неохотно сказал младший принц.
– Уходишь? Куда это ты собрался? К речным демонам на крестины?
– Ты знаешь куда.
– А. – Ярко блестящие глаза сощурились еще больше. – Все же решил сбежать в Киган вслед за своим сэнсэем?
– Я хочу…
– И хорошо, – продолжал брат, не обращая внимания на слова Дайдзиро. – И правильно. Только сейчас я начал понимать, как старина Бисямон нас всех обвел вокруг пальца. Мне-то казалось, что он одержимый и гоняется за собственной смертью, а вот ничуть не бывало. Это мы, благородные потомки дома Си, одержимы смертью, недаром и имечко себе выбрали подходящее. Это нам не терпится на тот свет, нам, а не ему. Он пересидит в Кигане, мы – сдохнем на пороге родного дома. Си! Ха! Ходячие мертвецы и поэты… Я сочинил вчера стихотворение… постой, как же там было… А, вот:
Капля росы
Упала на землю, спасаясь от жаркого солнца,
Но выпила каплю земля.
Дайдзи, мы и есть эти глупые росяные капли, зажатые между испепеляющими лучами и иссохшей от жажды землей. Нам никуда не деться… Постой… – Дайтаро ухватил брата за рукав и напряженно нахмурился. – Я хотел тебе что-то сказать… Хотел сказать… В голове путается…
– Я же тебе говорил, – не преминул укоризненно заметить младший, – бросай курить свою дрянь…
– Нет, подожди, я не о том хотел…
Опухшие в суставах пальцы сосредоточенно потирали влажный от пота лоб. Черные волосы старшего принца слиплись грязными сосульками. Дайдзиро неожиданно стало пронзительно жалко брата. Все – включая его, Дайдзиро, – считают его высочество Наследника дураком, пьяницей и опиоманом. А ведь Дайтаро совсем не такой. Он очень тонок и раним, оттого и опиум, оттого и выпивка. Он просто заглушает боль. Потому брат и бежит от собственной ори, кислящей, приводящей в чувство, как хорошая оплеуха или как свежий ветер с гор. Ори заставила бы его опомниться и действовать, но душа старшего принца слишком нежна и неспособна к принятию жестких решений. Как жаль, что придется оставить его сейчас. Ненадолго – Киган-ори длится от рассвета и до следующего заката, сколько бы времени ни прошло в Кигане. И все же… Надо, по крайней мере, увести его отсюда. Дайдзиро уже протянул руку, приготовившись обнять брата за плечи и помочь ему встать, когда курильщик шумно хлопнул себя по лбу:
– Да! Я вспомнил. Хайдэки. Он – не человек, и уж точно не тот, за кого себя выдает.
Младший принц опустил руку и нахмурился:
– Что ты имеешь в виду?
– Хайдэки – демон или что-то похуже демона. Ты мал был, не помнишь, а я-то почти уверен, что настоящему Хайдэки не удалось бежать к своим прекрасным друзьям-лемурам. Он был толстый, одышливый парень, почти как я, а корабль стоял в роще Инари за городом, в пяти ри от дворца. За Хайдэки неслась толпа с камнями… Говорят, труп выловили из реки… Я плохо помню.
– Его узнали многие…
– Конечно, узнали. Лемуры – все как один чародеи и оборотни. Даже если его и не убили тогда… Я послал шестерых закончить дело, шестерых отборных бойцов, сам Отец Якудза клялся мне, что нет их лучше. А двое из них были сведущи в тайном искусстве…
Дайдзиро сделалось неловко. Ясно вспомнились слова Моносумато-но Хайдэки там, на закате, в беседке: «Это будет совершенно напрасной потерей тренированных кадров». Хайдэки знал уже тогда, знал и ничего не сделал… Был твердо уверен в своей неуязвимости?
– Слушай еще, – пропыхтел его высочество. – Из посольства, из проклятого дома Хайдо ни один человек не вышел и не вошел, все двери сторожат мои стрелки. А в саду перед домом не раз и не два видели серого шакала – покрутится тварь и нырнет в переулок. Я приказал стрелять, но то ли в сумерках стрелки мажут, то ли для этого зверя надо отлить серебряные пули… И в саду Большого дворца видели того же шакала. Что он там ищет? И у тебя, в Малом…
– Ты следишь за Малым дворцом? – Дайдзиро произнес это слишком резко, но брат не обратил внимания на его тон. Махнул пухлой ладонью:
– Конечно. Ты же беспечная птичка тоити, тебя в собственной постели зарежут – ты и не заметишь, все будешь свиристеть свою песенку.
Вот тебе и ранимая душа, нуждающаяся в братской опеке! Дайдзиро стало совсем неприятно. Как будто он говорил не с Дайтаро, а с самим Моносумато – а ведь тот не подсылал к старшему принцу убийц. Юноша отвернулся и уставился в стену.
– Что, не нравится?
Дайдзиро обернулся. Губы Дайтаро скривились в улыбке, и это была грустная улыбка. Юноша пожалел о своей вспышке. Государственные дела редко требовали благородства и часто – низости. Наследник принимает на себя чужую вину и чужое бремя…
– Вот, посмотри… – Дайтаро пошарил под подкладкой хаори и вытащил смятый листок. – Подметные письма. Их находят каждый день – и у тебя, и у нас, в Большом. Не говоря уже о листовках на каждом заборе, хорошо еще, что народ здесь по большей части неграмотный…
Младший принц расправил записку. Слова были знакомые – о глупости и развращенности правителей, о беспечности их слуг, об угрозе, глядящей с неба. «Задумайтесь о судьбе ваших детей…» – да, ясно, кому принадлежит авторство письма. И вдруг ясно вспомнилось: тускло освещенный подвал, печатный станок, пахнущие свежей типографской краской листы. Как радовался учитель, получив наконец этот станок, который привезли тайком, по частям, из Германии! В том, последнем Киган-ори ему зачем-то понадобилось выпускать газету…
«Свобода, – говорил Акира, с удовольствием вдыхая резкий типографский запах. – Свобода, Дайдзи, всегда начинается со слова. Если верить местным религиозным деятелям, все началось со слова, но свобода – особенно. Слова заставляют задуматься. Как жаль, что у нас так мало школ, да и те при монастырях… Нам нужно побольше грамотных».
«Зачем слова, когда есть ори?» – пожал плечами ученик.
«Вот дурачок, – покачал головой Бисямон. – Ори – это же для самых близких, больше даже для себя самого. Это очень внутреннее. Даже си-майнэ я могу показать лишь избранным – дюжине, двум дюжинам. А слова… ими можно сдвинуть народы. Тысячи, миллионы людей, Дайдзи, слушающих, понимающих, думающих…»