Я молчал. Жбан еще раз покосился на меня украдкой и взмолился:
– Мак, ну пойми же. Не все герои. Не все такие, как ты или Филин, или даже твой несчастный Рыбий Царь. Понимаешь, многие хотят просто жить. Когда мы вышли в плавание, я думал… думал, что все не так плохо. Но, Мак, ведь куда бы мы ни приплывали, везде одно и то же: эти кривые домишки, разрушенные города, голод, болезни. А мне это надоело, Мак! Время героев кончилось. Ты, может, еще и получишь свое бессмертие, благо у тебя богиня в подружках. А нам, обычным, что делать? У нас ведь одна жизнь. Одна. Почему бы не прожить ее по-человечески?
Я развернулся и ушел. Просто ушел вниз. Я слышал, как он побежал следом за мной, все еще бормоча оправдания, но Филин его удержал. И правильно сделал.
3. Колхида
Он был насмешлив и жесток,
Из стран признавал только Восток,
А государством считал одну
Свою страну.
Из мыла и сахара, битых костей
Не делал он для себя новостей,
А если была у него жена –
То тоже одна.
По-прежнему катился по гладким и синим волнам «Арго», по-прежнему покашливал простуженный двигатель, только теперь нас было не четверо, а трое – не считая лениво машущего крыльями голубя.
Океан безбрежен, но море имеет пределы. Есть в нем и рассыпанные цветными бисеринами острова, и уютные заливы с просвечивающими сквозь прозрачную водяную толщу кораллами и анемонами. Мы высаживались на белые песчаные пляжи, охотились на диких коз и косуль, ловили рыбу в вертлявых ручьях. И только людей не было на островах, и не у кого было спросить, не проплывал ли здесь двадцать лет назад человек, лицом похожий на меня.
На четырнадцатый день Царь начал нервничать. Он бегал по кораблю от носа и до кормы, мотал башкой, постанывал, приложив ладони к ушам.
– Хлопают! Они хлопают!
Мы так ничего толком и не смогли от него добиться. После обеда норд-ост окреп, с севера потянуло тучами. Волны шли какие-то странные, гривастые, остроносые, и наш кораблик ощутимо болтало. Царь забился в трюм. Филин долго вглядывался из-под руки в серое марево на горизонте, а потом вдруг восхищенно заухал:
– Ну надо же!
– Что? – рявкнул я. Нервы у меня в последнее время были на взводе.
Филин обратил ко мне раскрасневшееся лицо и выпалил:
– Симплегады!
– Какие еще гады?
Филин даже ногой топнул от раздражения:
– Ну же, ты что, окончательно забыл историю? Симплегады, Симплегадские скалы. Они перекрывают вход в Эвксинское море.
– Ты как, совсем чокнулся? Они же остановились лет сто назад.
– Значит, опять пошли.
Филин не ошибся.
Море между скалами клокотало. Две черные громады расходились в стороны, и море устремлялось между ними, неся рваную клочковатую пену. И-АХ! С грохотом схлопывались скалы, вода бурлила, завивалась водоворотами, бессильно стучала в камень.
Пеленой висели соленые брызги. Над скалами играла радуга.
– Как красиво! Нет, ты посмотри, Мак, какая красота!
– Ага. Сдохнуть можно.
Меня почему-то Симплегады не восхитили. Перепуганный Кролик рухнул на палубу и попытался забиться в клетку. Я пинком отогнал его и снова обернулся к скалам.
– Ну и как мы здесь проплывем?
Даже в полумиле от скал нас качало, как пробку.
О том, чтобы плыть в этот кипящий пеной туннель, не могло быть и речи.
Филин задумчиво глянул на жмущегося к моим ногам Кролика.
– Аргонавты пустили впереди себя голубя.
Я с сомнением покосился на жирную птицу:
– Может, у них был очень резвый голубок. Скороход. А нашего красавца там сплющит.
– Инстинкт самосохранения присущ каждой божьей твари, – философски заметил Филин.
– Это значит?..
– Это значит, неси дробовик.
Когда я показался на палубе с дробовиком, Филин с усилием вздернул птицу вверх и кинул ее в воздух. Кролик тяжело захлопал крыльями – он напоминал обремененную излишним жиром наседку на штакетнике.
– Стреляй!
Я прицелился, и дробь просвистела в двух миллиметрах от голубиного хвоста.
Кролик сердито каркнул и устремился к скалам. Мы с замиранием сердца следили за ним. Вот громады расходятся, вот птица устремляется в проход, едва избегая жадно облизывающихся волн.
– Давай, Кролик, давай! – заорал я что было мочи.
– Лети! Лети! Run, Rabbit! Run! – надрывался Филин на своем тарабарском.
Однако птица была слишком неповоротлива. Скалы начали смыкаться. Вытянув шею и отчаянно курлыкая, голубь летел в сужающемся просвете. Взвизг, грохот, рев воды – и море усыпали рябые перья.
– М-да, – сказал Филин, отирая выступивший на лбу пот. – Незадачка. У аргонавтского голубка защемило всего одно перышко.
– Одно перышко? Одно?! – Я был вне себя. – Да у него полхвоста отхватило!
Кролик подтвердил мои слова возмущенным криком из-за скал.
– У нас снесет всю корму, и мы потонем. Если только предварительно не взорвемся.
– И что делать?
Впервые я видел Филина таким растерянным.
Мы смотрели на гадские скалы, мокрые, блестящие, омерзительно голые, изготовившиеся для нового прыжка.
– Я помогу.
Мы крутанулись на месте. Царь выбрался из трюма. Вид у него был неважнецкий, как после сильного приступа морской болезни, но выражение лица решительное.
– Я сделаю.
– Что ты сделаешь? – Я как можно более ласково положил руки на плечи безумца и легонько надавил. – Иди. Мы разберемся.
Царь покачал головой и шагнул к поручням.
Секунду он стоял так, тощий, маленький, напряженный, его длинные волосы и рубашка хлопали на ветру. А потом…
– Нет! – заорал я.
Но было поздно. Узкое тело метнулось за борт и сгинуло в кипящих волнах.
– Глуши двигатель! – Я толкнул Филина к открытому люку. – Глуши…
– Постой. – Филин ухватил меня за руку и сжал так крепко, что я всхлипнул от боли.
В море мелькнула черная спина. Через мгновение из воды показалось острое рыло, снова скрылось, и вдруг черный, огромный, глянцевитый дельфин выскочил на поверхность и сделал в воздухе сальто.
– Что?..
– Швыряй ему канат!
Я не двинулся, так что Филин сам промчался к бухте каната и принялся лихорадочно его разматывать. Спустя секунду я вышел из ступора и стал ему помогать. Обдирая ладони, мы завязали канат тройным морским на швартовом кольце, а второй конец кинули в море. Тяжелая веревка ушла в глубину и тут же показалась снова, зажатая в узкой дельфиньей пасти.
Филин перехватил штурвал и крикнул:
– Давай!
Ветер унес его слова в сторону, но дельфин услышал. Снова мелькнула мокрая спина, и вдруг корабль вздрогнул, тронулся, пошел, все набирая и набирая ход. Скалы приближались. Волны стучали о борт, перехлестывали, окатывали нас пеной.
– Держи-и-ись!
Я вцепился в поручень. Черные громадины надвигались, я уже различал рисунок камня, мелкие трещинки с забившимися в них водорослями, бурые наросты лишайника.
– Пошё-о-ол!
Корабль зарылся носом, зеленая вода накрыла меня с головой, я захлебнулся, чуть не выпустил поручень, но тут море схлынуло и, задыхающийся, отплевывающийся, я снова увидел свет дня. Мы прошли Симплегады. Сверху радостно квакнул Кролик.
Царь-Дельфин провожал нас еще некоторое время. Только под вечер, когда солнце бросило на море огненную дорожку, он в последний раз выпрыгнул из воды, сверкнул в розоватых лучах и ушел без всплеска в глубину. Мы поняли, что это прощание.
– Он ведь всегда этого хотел, – вздохнул над ухом Филин.
– Да, по большому-то счету…
В груди у меня ворочался горячий червячок. Неожиданно для себя – и уж тем более для Филина – я развернулся и взял своего последнего оставшегося друга за руки:
– Обещай мне кое-что.
– Что?
– Обещай, что будешь со мной до конца. Что не сбежишь, не исчезнешь и не превратишься во что-нибудь. Обещай, что мы вернемся домой вместе.
Филин улыбнулся:
– Конечно, обещаю. Вот уж не думал, Мак, что ты настолько сентиментален, – и покровительственно похлопал меня по плечу.
Но глаза у него блестели.
Колхида встретила нас догорающими у причала танкерами и огромным, расползшимся вдоль и вширь по гавани нефтяным пятном. Неприятно воняло гарью, керосином и еще чем-то сладковатым, нехорошо напоминающим запах тления. «Арго» вошел в портовые воды, грудью расталкивая нефтяную пленку и неся за собой длинный шлейф чистой воды. След, впрочем, быстро затягивало.
– Как-то здесь неуютно, – пробормотал Филин, разглядывая притаившийся за горбатыми кранами и недостроенным зданием морского вокзала город.
– Не то слово, – процедил я сквозь зубы.
Над городом стелился дым. Несло палевом, нежилью и неприятностями.
Мы оставили «Арго» у причала. Спрыгивая на бетон пирса, я почему-то подумал, что никогда уже не ступить нам на проржавевшую, ставшую родной палубу. Однако тут же погнал мысль прочь. Обесхвостевший Кролик сделал над нами круг почета и устало полетел к горам, а мы направились в город.
На портовых задворках дымились огромные мусорные контейнеры. На них покаркивали тощие вороны. Дальше, на стоянке, чернели искореженные скелеты машин. Несколько автомобилей уцелело, и их новенькая краска диковато блестела под солнцем.
Чем дальше от порта, тем больше было разрушенных зданий. Зияли оконные проемы. Язвы от попавших снарядов заполнились пылью и строительным мусором. Редколистые акации давали слабую тень, но вообще деревьев было мало, будто и их смело волной отступления. Всюду были разбросаны тряпки, черепки битой посуды, валялись распахнутые чемоданы. В одном дворе мы обнаружили целое семейство забытых в песочнице кукол.
Ближе к центру здания становились ниже, блочные многоэтажки уступили место двух– и трехэтажным домам из желтоватого песчаника. Здесь было почище, но так же светло, пусто и безжизненно. Ветер доносил облачка дыма и едкий смрад еще горящих на севере кварталов.
– Что это, а? Что это такое, Мак? Война?