лось громкое чавканье, сопровождаемое счастливыми возгласами. Проклятый толстяк возобновил поглощение легендарного блюда.
– Это надо же, как жрет заразительно, боров холощеный, – пробурчал я.
Зак усмехнулся, но быстро опомнился. Смеяться над шутками шкуры-сержанта, пообещавшего отдать под трибунал, было ниже его достоинства.
– Эх, и почему я не абориген? – продолжал я бормотать, косясь на орка.
Я уже жалел, что погорячился, приказав тому обязательно шлепнуть Шамана. Ясно же, что дело это невозможное. Однако признавать свою ошибку перед подчиненным – дурной тон и тяжкий удар по авторитету командира. Лучше попытаться вернуть дружеское расположение другим способом.
Я свистнул:
– Эй, Зак, да ведь ты у нас таха. Попроси у землячка пару копченых гусениц. Авось угостит. Или тушеного навозного жука. Прикинь, высосешь ему брюшко, схрупаешь головогрудь… Объедение, наверно. Что зафыркал? Слюнки побежали?
– Я с вами не разговариваю, господин сержант. Сэр.
– Иди ты! Что, правда?
– Так точно, сэр. Правда, сэр. Не разговариваю, сэр.
– Ну и на здоровье. Тогда я с Рожем поболтаю. Эй, десятник, хочешь анекдот? Хороший, смешной, про тувлюхов. Что молчишь, будто дерьма в рот набрал? – Я обернулся и захохотал: – А-а-а, так оно и есть!
Я подмигнул Заку, мотнул головой назад. Тот покосился на гоблина и тоже прыснул. Мы как раз успели миновать безлюдные трущобы и приблизиться к первому городскому фонарю. Тот оказался неожиданно ярким, с широким углом охвата.
В зеленоватом мерцающем свете развеселившая меня картинка была видна до мельчайших подробностей. Щеки у гоблина раздулись, изо рта торчал мотающийся змеиный хвост и клочки лопуха. Челюсти энергично двигались, а по подбородку стекали зеленые от растительного или жучиного сока слюни. Заметив, что за ним наблюдают, десятник поспешно втянул в пасть остатки хухум-ржи и неразборчиво что-то забубнил, помахивая жезлом. Кажется, велел смотреть вперед.
– Ладно, ладно, – сказал я примирительно, после чего снова обратился к Заку: – Слышь, брат, как считаешь, командование ОАТ сильно обрадуется, когда узнает о злостном нарушении субординации?
– Что ты имеешь в виду? – хлопнул глазами Маггут. И после короткой паузы нерешительно добавил: – Сэр?
– Ну, ты прямо какой-то заторможенный. Посуди сам: великий командарм таха и его верный начальник штаба много суток сидят на сухом пайке да бананах. Буквально зарабатывают язву желудка. А этот пузатый скот тайком пожирает свеженькую, с пыла с жара хухум-ржу. И делиться ни с кем из боссов явно не намерен. Смотри, как торопится, подъедает остатки.
Губы Зака искривила зловещая ухмылка.
– Предлагаешь заложить головозадого?
– Выбирай выражения, воин! – притворно возмутился я. – Что значит заложить? Выполняя воинский долг, доложить по команде. Так, мол, и так, отвратительно чревоугодничал, чем уронил достоинство десятника ОАТ…
– …На глазах ошеломленного и возмущенного гражданского населения.
– Чем вызвал ненависть простых киафу! Соображаешь! – похвалил я. – Все-таки не зря вы, янки, двести лет без остановки друг друга по судам таскаете. У вас, наверное, уже в крови умение придумывать всякие такие крючки и подлянки. – Последнее слово я произнес по-русски, не отыскав в своем словаре английского аналога.
– Во-первых, поправлю тебя в терминах. Что еще за «крючки»? Что за «podli’anki»? Мы называем это отягчающими обстоятельствами. А во-вторых, я ничего не придумывал, поскольку в нашем деле имеется ровно два надежных свидетеля. Не родственники, не деловые партнеры, которым был бы выгоден сговор… ну и так далее. Зак Маггут и Федор Стволлут, он же Стволов. Так, мужик?
Я согласно кивнул. После чего, восхищенно покачав головой, протянул орку ладонь для рукопожатия:
– Ну, гигант! Как удачно, парень, что ты на моей стороне!
Зак в течение секунды смотрел на мою кисть, размышляя, стоит ли идти на примирение, наконец решился и крепко пожал.
– Ну и от тебя иногда бывает кое-какая польза, – сказал он. – Например, новый анекдот можно услышать.
– И порой даже не один! Рассказывать?
– Ага. Только давай уговоримся, мужик. Чтоб без тувлюхов, мувропцев и вообще без аборигенов. Надоело, что мои даггошские братья в анекдотах постоянно идиотами выглядят. Наверное, у вас, русских, имеются какие-нибудь свои приколы?
– До хрена! Просто до чертовой матери, брат! Вот, например, этот. Идут, значит, по тайге три коренных сибиряка: тувлюх, мувропец и таха…
Спустя четверть часа медленного продвижения вдоль реки Люсьен угодил в глубокую яму – очевидно, бывший омут. Под наслоением грязи, ветвей и мусора определить опасный участок не представлялось возможным. Вдобавок гомункулус не слишком серьезно следил за дорогой, – он внимательно прислушивался к тому непостижимому созданию, что все быстрее зрело в его груди.
Принимая максимум предосторожности, гомункулус вытянул тело из ловушки и попытался продолжить движение, однако конечности отказались служить. Видимо, без дозы целительного вещества, которое он перестал употреблять, его органы потеряли возможность функционировать достаточно долго.
Люсьен медленно опустился на колени и принял позу зародыша, пытаясь уловить директивы, исходящие от бутыли-артефакта. Он безропотно принял бы смерть, если бы последовало такое указание. Но «эмбрион» молчал. Впрочем, Люсьен уже никуда не спешил. Длительное пребывание вдали от диверсантов пагубно влияло на память гомункулуса. Боевое задание еще не успело полностью стереться из нее, но уже приобрело самый низкий приоритет.
Спустя два часа пребывания в коме Люсьен отчетливо понял, что должен использовать немного ртутной жидкости, чтобы обрести подвижность. Создание вновь жертвовало своей плотью ради него. В этот раз не бесплатно. Плата была страшна, но закономерна. Люсьену следовало найти подходящего гоблина, умертвить и как можно скорей поместить содержимое сосуда в труп. Период вынашивания закончился, пришла пора рождения младенца.
Оперируя сохранившей слабую подвижность рукой, Люсьен извлек бутыль из груди.
Глава 21
Временная база ОАТ встретила нас неожиданным безлюдьем. Внутри хибары находилось всего несколько десятков гоблинов. Воины ковырялись в консервах, без азарта метали игральные кости или лежали на полу, равнодушные ко всему на свете.
Некоторое оживление наблюдалось лишь возле штабной загородки. Там раздавали продукты и денежное содержание возвратившимся из дневной разведки бойцам.
– Обалдеть, как быстро редеет воинство, – шепнул я. – Разбегаются солдатики. Уже и повышенное жалованье не держит.
Я покрутил головой в поисках Зийлы, по которой успел соскучиться. Гоблинши нигде не было. В груди зашевелилась тревога. Неужто и она сделала ноги? Без меня… Ну и стерва!
– Еще бы им не разбегаться, – отозвался Зак. – Посмотрели, наверное, как укреплен дворец верховного правителя, вот и навалили в штаны. А сейчас по бабам подались – дерьмо отстирывать. И правильно. Кому охота на боевые посохи и колючую проволоку лезть?
– Кое-кому, видать, охота. Не все еще драпанули.
– Мужик, ты на их хари взгляни! Урод на уроде. Тут только висельники остались, которые из-за денег в армию вступили, да самые безмозглые таха. Ну, еще фанатики.
– А мы с тобой кто?
– Неудачники, ясен перец.
– Брось. Мы – герои, верные долгу и приказу.
– То есть дебилы, – нашел унизительный, но максимально верный синоним Зак.
На том дискуссия прервалась. Мы достигли штабной ширмы, поэтому болтливые языки следовало прикусить.
Прежде чем доложить командованию о блестяще выполненном задании, мы свернули к десятнику Цаво. Ведь именно он по традиции выступал в роли кормильца и кассира. А солдат, забывший о пайке и жалованье, – не солдат вовсе, а шпак в военной форме.
Цаво сидел за столом, составленным из коробок с тушенкой, и важно перелистывал потрепанный гроссбух. Рядом на корточках пристроился Квакваса. По своей гнусной привычке подлизываться к влиятельным людям он без передышки шутил и делал десятнику комплименты. То льстиво восхвалял его ум, то храбрость, а то и красоту. Большинство здравиц сильно напоминали любезности гомосексуалиста, «клеящего» нового дружка. Цаво, однако, принимал комплименты как должное.
Увидев нас, Квакваса замолчал, враждебно скривился и отвернулся.
«Ну почему патрули киафу этого вонючего клопа не задержали?! – расстроился я. – А еще он мог бы с управлением черепахи не справиться и въехать на полной скорости во что-нибудь твердое. Чтобы «бах!» – и оба с тысячником Боксугром отправились гостить к Номмо».
Увы, все это были только мечты.
Следующее разочарование преподнес разговор с каптенармусом. Ни денег, ни еды мы от него не получили. Продолжая мусолить амбарную книгу, Цаво сообщил, что имеет приказ первым делом направить разведчиков к Хуру-Гезонсу. Дескать, командарм сам решит вопрос о нашем вознаграждении.
Зак в запале попробовал качнуть права, да только ни черта из этого не получилось. Цаво сварливо поинтересовался, понятна ли рядовому Маггуту разница между испорченной и свежей тушенкой. А между «заберите ваши денежки, рядовой Маггут» и «выдача жалованья прекращена до утра»? Если понятна, то какого Насра рядовой Маггут выступает? Лучше бы брал пример с десятника Рожа, который терпеливо и без суеты ждет своей очереди. И, стало быть, получит все, что ему причитается.
– Подходи, Рож! – приветливо поманил его Цаво.
Тот, однако, гордо отказался как от консервов, так и от метикалов.
– Не сейчас. Вот увидишь, после моего доклада великому командарму тебе придется выдать мне сотничье жалованье! – проорал десятник.
Цаво с доброй улыбкой покрутил пальцем у виска. Видимо, на веку каптенармуса еще не было случая, чтоб кому-то вручали лишние деньги. Квакваса тут же подобострастно захихикал и повалился с корточек на задницу. От радости он даже принялся стучать ладошкой по полу. Впрочем, заткнулся исключительно быстро. Проходя мимо весельчака, я ненароком наступил ему на запястье. Тут же выяснилось, что титановая пластина в подошве армейского ботинка плюс восемьдесят килограммов живого мяса – превосходное сочетание для кастрации фальшивого веселья. Да и натурального, пожалуй.