— Из Гринвельда. Но был в плену в Скифарии.
— Постой-ка. Так ведь зимний поход был… пятнадцать лет назад?
— Восемнадцать, голова твоя дырявая! — поправил брата Горган.
— Тем более! Ты, честный путник, что же, все восемнадцать лет был там в плену?!
— Нет. Пленником был три года. Потом в услужении у одного их лорда состоял.
— У скифариев нет лордов! — обличающе выставил вперед костлявый палец Горган. — У них кнезы!
— Князья, болван, — поправил Родвин.
— Одно и то же, — пожал плечами Олвин. — Я вернулся на родину. И хочу, чтоб вы мне рассказали, как нынче живется в Гринвельде. А еще мой кошель пуст и мне нужно разжиться монетами. Оттого и предлагаю вам бивни мамонта. А еще меня очень удивило то, что многие цитадели вестников исчезли.
— А с чего ты думал, путник, что мы купим у тебя бивни? — Горган ухмыльнулся.
— С того, досточтимые клиры, что я вам предложу цену, от которой трудно отказаться. Из этой пары бивней можно вырезать полсотни ликов. Чему равна одна костяная монета, лик? Уж не сотне ли золотых пегасов?
— И что?
— А то, что за два свежих бивня мамонта казначейство Гринвельда заплатит не меньше пяти сотен пегасов. А может, и больше. Я же прошу всего полсотни золотых пегасов, десяток сильверинов и десяток медяков, чтоб в дороге была разменная монета. Не всюду смогут дать сдачу с пегаса. Ну, или та же сумма в сильверинах и опять-таки десяток медяков.
— То есть ты предлагаешь нам купить по дешевке два бивня и продать их потом казначейству?
— Я предлагаю вам купить два бивня. — Олвин кивнул. — А что вы будете с ними делать дальше, решайте сами. Можете себе оставить, чтобы спину чесать.
— Темнишь ты что-то, путник. — Родвин покачал перед собой указательным пальцем. — Отчего же сам не снесешь эти бивни в Артогно, ежели так много можно выгадать с продажи бивней казначейству?
— Оттого, досточтимые клиры, что я сдохну с голоду, покуда доберусь до Артогно, ибо монет на пропитание и ночлег у меня нету. Да и зачем мне в столицу, после стольких лет в Скифарии? Уж очень много там вельмож, что коситься недобро станут. Мне и полусотни пегасов да пригоршни серебряных и медных монет хватит.
— А с чего ты взял, что у нас есть столько денег, а? — прищурился снова Горган.
— Вы же клиры зеленого ордена. Все знают, что орден вестников весьма богат. Даже богаче кабрийцев. Что для вас те полсотни пегасов?
Неожиданно Родвин хлопнул ладонью по столу — весьма бодро для его преклонных лет:
— Сорок пегасов и все остальное за эти кости!
Олвин цыкнул зубами, избавляясь от застрявшего куска мяса, и снова сделал глоток вина. Подумал несколько мгновений, смакуя напиток.
— Сорок пегасов, пятнадцать сильверинов и тридцать медяков.
— Мы тебя накормили! Сорок пегасов, двенадцать сильверинов и двадцать медяков!
— Еду, коей вы меня угощаете, вам из деревни приносят даром. Ну да ладно. — Олвин кивнул. — Договорились. Давайте монеты, и бивни ваши.
— Старый ты дурак! — всплеснул руками Горган. — Он так легко согласился! Надо было меньше предлагать!
— Заткнись!
— Так что с цитаделью Аберта стало? Ведь так здешняя цитадель звалась?
— Откуда ты знаешь? — Подозрения снова стали обуревать Горгана, и он уже в который раз прищурился.
— Кто-то из вас мне это и сказал! Кто, уже не помню, больно вы похожи.
— Полегче, путник! — фыркнул Горган.
— Ну так вот. — Родвин потянулся за виноградиной. — Покуда вы там, с этим сбродом глупцов, что Кабрийским орденом зовется, на востоке черт знает чем занимались, враг с запада к нам вторгся. С Мамонтова, стало быть, острова. Ну, отбила гвардия, ведомая принцем Гораном Эверретом, нашествие. Да отправились они на остров: покуда течение позволяло, надо было верфи их пожечь, колдунов огню предать и так далее…
— Об этом я наслышан, — кивнул Олвин и задумчиво, словно предавшись воспоминаниям, уставился в окно.
— Ну а что вопросы дурацкие задаешь, коли наслышан?
— Я спрашивал о цитаделях. Что с ними?
— А ничего. Клир, что в войске принца заведовал вестниками да вестовыми птицами, по возвращении стал верховным магистром ордена. Так конклав решил. И продал он много цитаделей лордам окрестным. Говорят, что секрет некий магистру известен. Братство вестников и ныне живо, орден процветает и письма рассылает, куда попросят. Но как-то теперь это ордену удается при меньшем количестве цитаделей: их осталось не более трети. А вот в поместьях лордов башни вестников сохраняются и зеленые клиры в услужении состоят, как и раньше.
Олвин задумался. О братстве он знал немало. Лазутчик, замеченный им на стене замка лорда Брекенриджа, был не кем иным, как вестником. Однако картина вырисовывалась странная. Цитадели ордена были не просто символом, но и инструментом его могущества. Столь большое королевство, как Гринвельд, не могло жить без услуг ордена: рассылки грамот, писем и новостей. Орден обучал лисиц, голубей и соколов, а иногда и альбатросов переносить свиток из одной цитадели в другую, не отвлекаясь по пути на поиск пищи. Были и люди-вестники, дававшие обет молчания, обученные передвигаться скрытно и защищать грамоты от посторонних посягательств. При надобности даже съедать эти грамоты и выдерживать пытки. Прыгать с дерева на дерево, скрываясь от преследователей или ловя заблудшую вестовую птицу. Лазать по стенам, двигаться быстро, ловко и бесшумно. Именно этим объяснялось богатство ордена, который в обмен на звонкую монету доставлял любое послание. К тому же орден умел хранить тайны: иногда послания передавались устно. Ни одна крамольная мысль, секрет, пикантная подробность никогда не покидали стен цитаделей. В случае надобности лорд обращался к клиру от братства вестников, тому, что носит зеленую рясу и бронзового сокола на груди. Клир отправлял голубя в ближайшую цитадель, и там принимали решение, каким способом лучше и надежней доставить письмо, либо посылали вестника к лорду, ежели тот желал отправить устное сообщение. И послание пускалось в путь — от цитадели к цитадели. Начиная уставать, конь вестника, лисица, голубь или сокол достигали очередной цитадели, а оттуда послание несли уже другие. Магистр ордена обладал огромной властью, сопоставимой с королевской, и сам правитель Гринвельда не имел права потребовать от магистра выдачи того или иного послания. Но если в них обнаруживалась некая угроза престолу и королевству, то магистр сам, в кругу верховного конклава ордена, решал, как быть. А теперь, выходит, магистр отказался от большей части Цитаделей, дававших ему такую власть. Почему? Что побудило его сделать это? Поскольку в услугах вестников нуждалось все население королевства, содержание цитаделей, их людей и животных вполне себя оправдывало и казна ордена получала неплохой доход.
— Зачем магистру это понадобилось? — Олвин задумчиво потер подбородок.
— Нам, простым клирам девятого пера, не докладывали о причинах. Нас попросили остаться тут. Многие вестовые птицы да лисицы по привычке забегают в покинутые замки. Мы и согласились. Чего нам? Годы уже не те. Считай, с почетом на покой ушли. Своя башня, опять же.
— И вся из-за тебя провоняла, — проворчал Горган.
— Заткнись!
— А кто нынче верховный магистр? — спросил Олвин.
— Созомен Вульдегорн. — Родвин почесал в затылке. — Ежели не помер еще. Его поставили после войны с островом, за особые заслуги в том походе перед королевством и орденом.
— А резиденция престола его тоже продана?
— Как же! — Горган поморщился. — Продаст он ее! Все там же.
— Где? — Тоот бросил взгляд на старика.
— Где положено. В Лютеции.
Олвин удовлетворенно хмыкнул и отпил еще вина. Что ж, хоть тут полный порядок, и он теперь может точно проложить свой маршрут.
— Ясно. Ну а как вообще королевство? Что слышно о странствующих?
— А ничего. Течение, хвала богам, не так часто меняется, чтоб эти изверги могли приблизиться.
— А король? Что о короле говорят?
— Хлодвиг-то? А что о нем сказать — король как король. В руках скипетр, на башке корона. Он, конечно, не чета Дэсмонду, мир его праху. Излишне мягок, я думаю. Король все же должен быть королем, а не нянькой. Говорят, он союз решил заключить со скифариями.
— Даже так? — хмыкнул Олвин. — Добрый, значит, король?
— До-о-о-брый, — протянул Родвин, взяв очередную виноградину.
Олвин кивнул и тоже протянул руку к плодам в чаше. Та вскоре опустела, и стало видно, что на дне ее изображена карта мира: ведь мир, обитаемый людьми, имеет форму чаши, из которой вкушает сам Первобог. В центре ярким зеленым пятном был изображен Гринвельд, с востока подпираемый темно-зеленым Змиевым лесом. За лесом — тонкая извилистая полоса Змиева вала. Дальше — серые земли Скифарии. На север от Гринвельда — беловерхие пики горной гряды, Цитадель Богов, за которой черно-белые Запретные земли. На юге в земную твердь щербатым лезвием тупоносого криса врезается Срединное море, еще дальше — желтая Тассирия, а вокруг — красноватые и оранжевые пятна вольных городов. Южнее Тассирии, у самой кромки чаши, шла алая полоса — владения пеших драконов. На западе бирюзовый океан Предела, в который упирается огромный Волчий мыс, омываемый с севера Жертвенным морем, а в нем темнеет коричневый и мрачный Мамонтов остров. На западной кромке чаши из океана торчат крохотные синие пики Драконьего хребта — архипелага, за которым мир кончается. Где-то между этих пиков пролегает прерывистая алая полоса, обозначающая путь Странствующего королевства.
— Это что же, досточтимые клиры, карта у вас?
— О да, — кивнул Родвин. — Наш грешный мир, как он есть. Можешь взирать на него и представлять себя отцом двенадцати богов. Он также видит нас сверху.
— Ага, — фыркнул второй клир. — Представь себя Первобогом на миг.
— Не святотатствуй! Еретик!
— Неверна ваша карта, — усмехнулся Олвин, подбросив в руке крупный апельсин.
— Ну, она не точная. Приблизительная. Больше для красоты…
— Даже приблизительно. Она в корне неверна. — Гость мотнул головой.