а животе, ладони прятались в просторных и длинных рукавах. На груди висела прямоугольная бронзовая табличка с письменами. Настоящие брови он каким-то образом ликвидировал, а вместо них, чуть повыше, черной краской были нарисованы другие, в виде полумесяцев. Однако, несмотря на свой комичный вид, толстяк вовсе не был шутом. В его задачи входило переводить императору речи высоких гостей.
— Ваше величество! — Леон протянул Тассиру искусной работы меч из темной корсарской стали с золотыми узорными прожилками, с навершием из мамонтовой кости и изумрудами и рубинами на гарде. — Я — наследный принц королевства Гринвельд, Леон Эверрет.
Лысый с нарисованными бровями перевел это, затем шепнул:
— Мой господин, я все перевел, как положено, но впредь прошу вас обращаться к Тассиру Шерегешу «ваше божественное величество».
— Хорошо, буду знать, — тихо отозвался Леон и продолжил уже громко, чтобы его слышали все в зале: — По воле моего отца и короля Гринвельда Хлодвига Эверрета Четвертого, а также по велению долга и древних традиций моего народа, я подношу этот подарок вашему божественному величеству, в знак дружбы и лелея надежду на вечный и прочный мир между нашими государствами. Такой подарок является знаком наших мирных намерений и предназначен убедить ваше божественное величество в том, что Гринвельд никогда не поднимет первым меч на Тассирию. Также по древним традициям нашего народа, сие оружие изготовлено из переплавленных вражеских клинков, добытых как трофеи последней войны. Это сталь корсаров Странствующего королевства и кость с Мамонтова острова. И теперь это гринвельдский меч, символ доблести и силы наших рыцарей. Последним, кто держал его в руках, был мой отец, король Хлодвиг Эверрет Четвертый. Согласно нашей традиции, дарящий должен вручить его лично в руки адресату, а до того ничья рука не смеет его коснуться. Так позвольте же мне, наследнику гринвельдского престола, в знак нашей вечной дружбы вложить в ваши руки это оружие.
Лысый все это перевел, затем наступила тишина. Император не ответил. Даже не шелохнулся, лишь моргнул пару раз. И то утешенье — значит, живой.
— Чего он молчит? — шепнул переводчику Леон.
— Видите ли, — лысый заискивающе улыбался, — у вас свои традиции, у нас свои. Вот и молчит.
— Что мне теперь делать?
— Дело в том, мой господин, что мы попали в неловкую ситуацию.
— Как прикажешь тебя понимать? — Леон нахмурился, к тому же он устал держать меч на вытянутых руках.
— По нашим законам, никто не имеет права входить на пирамиду его божественного величества. Во всяком случае, пока он там сидит.
— А стражники?
— Это безмолвные. Они тени императора, на них священный обет. Если правитель умрет, они последуют за ним, умертвив себя. Следовательно, им можно входить на пирамиду.
— Как же быть?
— Возложите меч на первую ступень.
— Ты не понял меня. Этот меч никто не имеет права трогать, кроме меня и вашего правителя. Таков обычай.
— Не беспокойтесь, мой господин. Меч будет лежать на ступени, и никто его не тронет. А когда пир в вашу честь закончится, император его заберет, отметив подарок благословенным касанием своей десницы.
— Тогда растолкуй всем, и своему владыке в том числе, что никому нельзя трогать меч после меня, кроме императора. Иначе королевский подарок будет обесчещен.
— Я все сделаю. — Переводчик поклонился. — Не извольте беспокоиться, мой господин.
Леон, которому порядком надоело стоять с вытянутыми руками, подошел к подножию пирамиды и возложил меч на третью ступень — куда смог дотянуться.
— И сообщи всем, что если кто-то тронет меч раньше императора, то император должен будет отрубить ему руки, — мрачно бросил он переводчику, направляясь к своему месту у трапезной скамьи.
Последнее он выдумал буквально только что: не удержался от злой шутки при виде столь нелепых местных обычаев. Усевшись на место, правда, пожалел об этом: ведь не угадаешь, какие последствия это здесь будет иметь. Но, как говаривал некогда Вэйлорд, слово что стрела — выпустил, не поймаешь. И подобно стреле, оно может ранить, убить, а то и просто пролететь мимо. Лучше уж мимо. Но эти тассирийцы любой мелочи склонны придавать чересчур большое значение.
— Мне вот любопытно, они очень расстроятся, если узнают, что люди давно изобрели стол и стулья? — пробормотал Кристан Брекенридж. Ему никак не удавалось расположиться поудобнее, и он все ерзал на подушках.
— Про столы и стулья они знают. Просто здесь принято именно так, — отозвался принц, полулежа.
— А мне нормально, — пожал плечами Нордвуд, жуя что-то с блюда.
Переводчик тем временем громко вещал. По окончании его речи император Шерегеш, в гордом одиночестве сидевший на вершине своей пирамиды, хлопнул в ладоши, и вся собравшаяся знать зааплодировала. Лысый переводчик, придерживая волочащуюся по полу тунику, приблизился к Леону и уселся по правую руку.
— Его божественное величество хлопком своих царственных рук объявил вам благодарность за ценный подарок, — тихо сказал он и сунул в рот крупную ягоду винограда. Теперь принц заметил, что ногти на руках лысого окрашены в черный цвет.
«О боги, и мне в этой обители безумцев предстоит пробыть еще два года», — подумал он и поморщился.
— Как звать тебя и отчего ты сел с нами, а не с другими вельможами вашей империи? — спросил Леон.
— Мое имя Фатис Кергелен. Я назначен переводчиком при вашем высочестве, мой господин. И разве не видно, что я не вельможа?
— И как это должно быть видно? На тебе роскошный наряд… Как мне кажется…
— Видите ли, мой господин, я не ношу парик. Рабам это запрещено.
— Рабам? — удивился Леон.
— Да, мой господин. И к тому же у меня на шее бэйрек. Бирка. На ней написанное: «Фатис Кергелен. Пхекешчитэ». «Пхекеш» — это императорский советник. «Читэ» — значит раб. Из этой бирки следует, что я раб императорского советника.
— Вижу слово «раб», — кивнул Харольд. — Я немного знаю язык, но сомневался, что правильно понял надпись.
— Вы не ошиблись, господин, — улыбнулся Фатис. — Я раб. И рабы носят бэйрек, чтобы каждый знал, кто их хозяин. И не носят париков.
— Что-то ты уж больно ухоженный для раба. — Леон усмехнулся. — И руки твои чрезмерно нежны. Даже мои грубее, а я принц.
— Мой господин, вы владеете мечом и тренируетесь неустанно, я полагаю. Ездите верхом на коне…
— На кобыле, — послышался смешок Мортигорна.
— Билли, ешь молча, — бросил в его сторону принц.
— А я, — продолжал Кергелен, — раб верховного императорского советника, к тому же ученый. Таким рабам завидуют тысячи вольных простолюдинов. Едва ли мне придется держать в руках что-то более тяжелое, нежели книга, наполненная научными знаниями.
Пустующие места в зале стали заполняться людьми. Двое жилистых мужчин в набедренных повязках и плащах из драконьих шкур одновременно преклонили колени перед пирамидой и, держа перед собой небольшие факелы, выдохнули столбы огня, перекрестившиеся в трех футах над ними. Затем они так же быстро удалились, а места вдоль стен заняли многочисленные мужчины и женщины в пестрых и достаточно открытых нарядах, с различными музыкальными инструментами. Двенадцать девушек в прозрачных шелках стали слаженно хлопать в ладоши, музыканты, подхватив ритм, наполнили зал чарующими звуками ситар, тамбуринов, бонго, длинных труб с широкими раструбами, именуемых кюрна, и бубнов с крохотными колокольчиками. Покачивая бедрами, дюжина девиц неторопливо выступила к центру зала, продолжая похлопывать в такт музыке, потом закружилась в необыкновенно красивом танце. Гости загалдели, кто-то радостно аплодировал танцовщицам и музыкантам. Из кувшинов полилось вино, наполняя отделанные золотом и серебром рога. Возникло еще два десятка женщин в сказочных платьях, с розовыми или белыми вуалями, оставляющими открытыми лишь глаза. Десять женщин взобрались на пирамиду и расселись вокруг императора, прочие, в том числе троица с розовыми вуалями, остались на ступенях между безмолвными стражами.
— Ты же говорил, что на пирамиду никому нельзя? — обратился к Фатису недоумевающий Леон.
— Совершенно верно, мой господин, — кивнул Кергелен. — Но это пхекешнэри и читэнэри.
— И что сие значит?
— Постой, «нэри» — значит «женщина»? — вмешался Харольд.
— Да, — переводчик кивнул, — вы правы. Пхекеш-нэри — это жена императора. Вам покажется странным, наверное, что здесь слово «пхекеш», означающее титул советника, но уж таковы наши обычаи. А читэнэри — это наложницы императора. Им можно на пирамиду, ибо они не только к царственному месту имеют доступ, но и, как вы догадываетесь, к императорскому телу.
— Двадцать жен? — удивился Уильям Мортигорн.
— Нет, господин. Десять жен и десять наложниц.
— Силен ваш богоподобный, — усмехнулся Леон. — К чему ему еще наложницы, коль столько жен?
— Видите ли, мой господин. — Кергелен заулыбался, потирая ладонью мясистый подбородок. — Жена императора — это титул. Жены рожают наследников и кормят их своей грудью. И целуют детей императора. Следовательно, эти груди и губы не подлежат некоторым… как бы сказать… вольностям, к которым мужчины склонны в постели. Император не бросит свое семя на грудь жене и не будет принуждать жену принять его плоть устами, которыми она целует его детей. А вот наложницы… С ними можно все, что с женами не дозволено.
— Толково придумано, — хмыкнул Нордвуд, жуя. — Верно, принц?
— Да уж, весьма изобретательны наши добрые друзья. — Леон покачал головой, тихо смеясь. — Ну а что он как истукан сидит? Он вообще говорящий у вас?
Кергелен нахмурился слегка и крякнул, проглотив виноградину.
— Мой господин, вы простите мне мою дерзость, но я обязан напомнить, что император Тассирии недаром зовется богоподобным. Я, как ученый человек, понимаю, что неразумно ждать от приезжих той же почтительности, что и от тассирийцев, однако вам не следует нарушать внешние приличия. Будут сложности, если кто-то услышит подобные ваши суждения.