— Мой принц, — тихо шепнула она.
— Что? — устало и негромко отозвался заморский гость.
— Пять ночей ты не овладевал мною и не покорялся мне. Сегодняшняя ночь будет такой же?
— Я устал, Шатиса. — Принц раздраженно вздохнул. — У меня нет сил и желания даже вылезать из воды.
— Ты будто специально изнуряешь себя играми с мечом, чтоб иметь повод отвергнуть мои ласки грядущей ночью, — с нотками обиды проговорила наложница. — Ты хочешь чего-то нового? Я могу дать тебе больше, чем дала до этого. Только скажи. Прошу, ответь честно, если я наскучила тебе.
— Ты рискуешь мне наскучить такими разговорами. Я мужчина. А меч для мужчины важнее постельных радостей…
Леон поймал себя на мысли, что невольно повторил слова своего наставника Вэйлорда, произнесенные им в тот день, когда Леон впервые заночевал в борделе, после чего опоздал на тренировку.
— Думалось мне, господин, что настоящий мужчина способен позволить себе и владение мечом, и владение женщиной.
— Не слишком ли дерзко? — Леон открыл глаза и приподнял голову, устремив на рабыню недобрый взгляд.
Шатиса чуть отпрянула, да так, чтоб ее груди показались из воды.
— Ты прекрасно знаешь, насколько дерзки мои уста, — томно произнесла она, слегка облизнув губы. — Но если я позволила себе сказать то, чего не следовало, то накажи меня.
И она улыбнулась зовущей к ласкам улыбкой.
— Дрянная девка. — Леон ухмыльнулся и снова запрокинул голову, глядя в потолок. — Хитра и коварна, будто змеи, прячущиеся под камнями всюду в вашей стране.
— Они лишь ищут тени и прохлады, и это желание пробуждает в них нещадное солнце. Как молодость пробуждает огонь желания дарить и получать ласки. И ты для меня — будто камень, дарящий тень изможденной солнцем змее.
— Тебе бы баллады фривольные сочинять, бесстыжая девчонка.
— И это я умею тоже.
— Скажи-ка мне, Шатиса, слышала ли ты что-нибудь о том, будто ваш правитель вознамерился выдать за меня свою дочь?
Поняв, что раздразнить принца не удастся, наложница перестала улыбаться и, вернувшись в воду, приняла такую же, как у Леона, позу с противоположной стороны.
— В покоях девиц всегда много говорят. До слуха моего и такие слова доносились.
— То есть это правда? — оживился и в то же время помрачнел Леон.
— Как по мне, так это просто сплетни. В то же время я слышала, будто старшая из незамужних наследниц может быть отдана замуж за сына кого-то из артаксатийского триумвирата. Болтовня, и только. Если тебе, конечно, интересно мое мнение.
— Ясно… — Задумавшись на какое-то время, Леон покачал головой.
Хотя ясности слова Шатисы не прибавили нисколько.
— А ты бы этого хотел? — прошептала наложница, погрузив ладони в воду.
Сквозь колышущуюся бледно-розовую воду он увидел, что она поглаживает себя внизу живота.
— Не говори чепухи. — Он снова запрокинул голову, не желая смотреть, как рабыня его искушает. — Я просто поинтересовался. Скажи мне лучше, как себя чувствует эта девчонка… Ники. Сегодня она имела глупость вмешаться в поединок…
— Я знаю все, мой принц. Насколько мне известно, ладони ее заживут. Но возможно, она не сможет более играть на арфе.
— Проклятье, — нахмурился Леон. — Глупая девка… Вот зачем она это сделала?
— Она любит твоего оруженосца, мой принц. И не потому, что ей положено, как всякой наложнице, угождать господину. Человеческое тело обращают в рабство силой, но сердце само выбирает, кому отдать власть над собой. И никто не в силах ему приказывать. Так вот, она любит его сердцем.
— Тебе-то откуда знать?
— Я знаю Ники давно. Как и она меня. Все женщины при дворе друг друга знают.
— Вот как? А известно ли тебе, в таком случае, имя Инара? — спросил вдруг Леон.
— О-о-о… — сладостно вздохнула Шатиса и тоже запрокинула голову. — Инара. Это самый прекрасный цветок во всем императорском саду.
— То есть? Кто она такая?
— Мильнэри читэнэри его божественного величества.
— Что? — Леон вздрогнул. Девственных наложниц императора всего три, и глаза одной из них не дают ему покоя все то время, что он здесь.
— Я знаю… — прошептала дрожащим голосом дарящая самой себе ласки Шатиса, — что ты… сейчас спросишь… которая из трех… Верно?
— С чего ты так решила? — сердито спросил Леон, приподнявшись в воде. Она в точности предугадала вопрос, застрявший у него в горле.
— Зна-а-аю… — простонала наложница, выгнувшись и сжав левую грудь пальцами. — Прости… мой принц… мысли об Инаре действуют на меня особенно сильно… как мы… ласкали… друг друга… во время обучения… о-о-ох…
— И которая? Которая из трех? — резко спросил принц. — Да прекрати ты себя уже баловать, бесстыдница! Отвечай!
— Прости… господин… тебе придется… подождать… совсем чуть-чуть… покричи на меня…
Леона переполнила ярость. И звериное возбуждение. От того ли, что он смотрел сейчас, как эта прелестница дарит себе наслаждение, или от мысли о той самой наложнице? Что, если вот эти шаловливые ручонки Шатисы касались сокровенных уголков тела той самой…
Леон резко приблизился к рабыне и отстранил руку Шатисы, находящуюся у нее между бедер, тут же заменив ее своей.
— Да! — вскрикнула рабыня, и ее руки в тот же миг обвились вокруг его шеи.
Еще немного, и он уже овладел ею полностью. Шатиса радостно извивалась в его руках, покусывая за плечи, а он брал ее все жестче и жестче, словно желая наказать за то, как она играла с ним, упомянув императорскую мильнэри. Но чем больше он желал наказать ее, тем большее наслаждение ей доставлял.
— Многие говорят… что мы с ней похожи… — тяжело дыша, постанывая и вскрикивая, шептала рабыня. — Так зачем тебе… думать о ней… если я… вся твоя… Я здесь… мой лев…
Своими движениями она принялась с не меньшей, чем у Леона, яростью помогать ему, и вода обильно выплескивалась из бассейна.
— Кто она? О ком ты говоришь, дрянная девчонка! — рычал принц.
— Инара… О да-а!.. Это именно она!..
— Кто-о?
— Я помню… как ты глядел на нее во время пира… Когда ты прибыл к нам… Это… не ускользнуло… от моего взора…
Так это она! Ее имя — Инара! Леон зажмурился, переполняемый звериной яростью. Он вдруг захотел, чтоб сейчас здесь вместо Шатисы была именно она, черноокая Инара. Чтоб он вонзался в ее тело, и чтоб он, и только он, имел честь лишить ее невинности, и чтоб весь остальной мир катился к тринадцатому, лишь бы Инара принадлежала ему навсегда! Сейчас он впервые возжелал обладательницу тех прекрасных и не дающих ему покоя глаз. Воспетое в стихах преклонение перед красотой взора возлюбленной растворилось в плещущейся воде, и он просто желал больше всего на свете сжимать ее бедра, и толкать в ее тело себя, и чтоб она так же вскрикивала и извивалась. Он схватил Шатису одной рукой за горло, другой за волосы и, прижавшись шершавым от щетины подбородком к ее лбу, издал свирепый рев, извергаясь в рабыню.
Всего несколько мгновений спустя он вдруг резко отпрянул в самый дальний угол бассейна, погрузился в воду почти до самого носа и, прикрыв ладонью лицо, тяжело вздохнул:
— Проклятая ведьма…
Чуть отдышавшись, Шатиса плеснула себе на лицо водой и приблизилась к принцу.
— Мой господин, это может звучать и лестно, но я не понимаю…
— Не приближайся! — рявкнул Леон.
С выражением недоумения на лице Шатиса сделала шаг назад и также погрузилась в воду по шею.
— Леон, ведь несколько мгновений назад все было прекрасно. Что произошло?
— Я устал. И желаю побыть один, — проворчал принц, растирая лицо.
Расстроенная рабыня поднялась и направилась к ступеням. Затем обернулась и взглянула на молодого человека, который еще недавно был хищником, терзающим добычу, а сейчас походил на кроткого ягненка.
— Ты ведь понимаешь, что тебе нельзя думать о ней? — тихо проговорила Шатиса. — Ты ведь понимаешь, кто она и кому принадлежит?
— Уходи…
— Послушай, Леон…
— Ты не слышала меня?
Шатиса вздрогнула, ощутив вдруг холод.
— Позволь мне сказать… мой господин… Я покажу тебе ее.
— Что? — Принц поднял на нее удивленный взгляд.
— Ты ведь хочешь увидеть ее без вуали? Я помогу тебе. Она прекрасна, да… Но ты увидишь ее и успокоишься. Ведь ты поймешь, что я ничуть не хуже. Да, мои волосы, глаза и кожа светлей, но разве в этом дело? Я принадлежу тебе всецело, и нет в этом никакого прегрешения, в отличие от мыслей о чужой…
— Покажи мне ее, — выдохнул Леон. — Сейчас же!
— Тебе придется подождать, мой принц. Потерпи до полуночи.
Терпением и умением ждать Леон никогда не отличался. Но то, что происходило с ним сейчас, было похоже на помешательство и пугало его самого. Краешек заходящего солнца, казалось, застрял над горизонтом, и последние мгновения заката растянулись в бесконечность, не знающую жалости к смертным. Но когда солнце все же исчезло, стало еще хуже: в наступившей мгле ход времени вообще не ощущался. Леон мерил шагами свои покои, подходил к окну, растирал ладонью шею и снова метался из утла в угол в ожидании Шатисы. Мысли атаковали и ранили его одна за другой. Может, она обманула? Может, донесла императору? А может, обещание Шатисы показать Инару лишь померещилось и не было этого разговора в бассейне?
— Ты слишком нетерпелив, юный принц, — говорил ему когда-то Вэйлорд. — А нетерпение — мать поражения. Нетерпение — это тень отчаянья. Не умеешь ждать, так не берись за меч, иди в менестрели. Им ничего не надобно ждать. Они бренчат на своих лютнях, когда им взбредет в голову.
— В менестрели! Ты это говоришь наследнику гринвельдского трона!
— Если ты будешь сам бросаться на меч противника, то трон наследника не дождется. Или очень быстро опустеет вновь.
— Но ты сам говорил, что бой — не пир! Он должен быть скоротечным! Нельзя давать противнику измотать себя! Это твои слова, волк!
— Мои! Но ты не понял, что это значит! Ждать — не значит спать! Терпеть — не значит целую вечность махать мечом вокруг противника! Нужно уметь чувствовать время и выбирать подходящий момент для атаки. Ждать не много и не мало, а ровно столько, сколько требуется для победы! Начало боя — изучи противника. Середина — привыкай. Конец — порази!