– Вован, включай порнуху, – донеслось оттуда, – тосковать буду…
Сергей улыбнулся. Он помнил: посмотрев свое любимое «кино», майор Никишин брал гитару и по несколько часов кряду пел, изливая свою тоску по оставленной на «большой земле» женщине. По счастью, его пение никому не досаждало. Во-первых, пел он хорошо, во-вторых, знал много песен и почти никогда не повторялся.
На загрузку одиннадцати стволов много времени не понадобилось, и минут пять спустя эвакуационная колонна покатила в обратную сторону. Ротный, привалившись плечом к дверце, спал или делал вид, что спит, а Сергей сквозь бронированные стекла поглядывал на дорогу и считал дни, оставшиеся до замены. Ведь чем меньше оставалось до нее дней, тем томительнее становилось ожидание.
А в пункте временной дислокации разведчиков, как всегда, ждала неизменная баня и ужин в столовой. То, что пайки выдавались на весь день, включая вечер, никого не волновало. Пришли с БЗ – подавай горячее и цивильное. Впрочем, Артем (начальник склада тире начальник столовой старший прапорщик Селиванов) не обижался, привезенной очередным пополнением «гуманитарки» было пока достаточно.
Получив переданную супругой посылку, Ефимов хотел тут же позвонить домой, но связи с «большой землей» в этот день почему-то не было. Огорчившись и, наверное, от этого так и не распечатав коробку, он плюхнул ее на кровать и пошел мыться.
Каково же было его удивление, недоумение, негодование, когда, вернувшись из бани, обнаружил ее безобразно вскрытой, поваленной на бок, да к тому же еще и частично опустошенной – не хватало одной палки сырокопченой колбасы.
– Ну и какая сволочь… – начал было Ефимов, когда эта «сволочь», противно урча, вылезла из-под кровати и потерлась о его ногу. Вся лоснящаяся от жира морда волосатого вора жмурилась от довольства. – Вот скотина! – уже не так зло, но все еще негодуя, выдохнул потерпевший группник.
В этот момент в дверях палатки показался красный и довольно улыбающийся ротный. По-видимому, слышавший реплику Ефимова, но еще не зная, кому она адресована, он с интересом оглядел офицерский кубрик. Для того чтобы сложить два плюс два, много времени не понадобилось, ибо, воздев вверх левую руку (на правой висело махровое полотенце) с указующе оттопыренным перстом, он с ужасно серьезным лицом торжественно продекламировал:
– …О кого Ништяк потрется – на того снизойдет благодать божия! А вот если…
– Да знаю, знаю, – недовольно отмахнулся Ефимов. – И рученьки, и ноженьки, пожалейте убогого… – Все же сказать слово «меня» Сергей поостерегся. А чем черт не шутит? Да и что с кота взять? Теперь уж колбасу все равно не вернешь. Хорошо хоть еще две палки остались, а то бы пришлось одним запахом довольствоваться. А пахла присланная женой колбаса офигительно. Вот только благоухать ей в преддверии намечающейся пьянки оставалось совсем недолго.
– Пошли на ужин, – предложил ротный. Ефимов замешкался, не зная, куда спрятать оставшуюся колбаску, но Вадим объяснил его замешательство по-своему. – Ты насчет праздника, что ли? Думаешь, куда влезать будет? Не переживай, одно другому не мешает! Пошли.
– Сейчас, – наконец-то отозвался прапорщик. – Вот только соображу, куда колбасу пристроить, а то ведь всю сожрет.
– В тумбочку пихай, и на крючок, – посоветовал ротный. – Ты думаешь, мы сюда крючок просто так присобачили? От него, от ласкового нашего, и делали, чтобы не лазил. Кидай, и пошли.
– Айн момент. – Ефимов нагнулся, запихал посылочную коробку в необъятные недра самодельной тумбочки и, накинув крючок, поспешил вслед за уходящим на ужин ротным.
В этот день ложиться спать, похоже, никто не собирался, да и возможности такой ему бы не представилось: старшина роты отмечал «днюху». Уже загодя старший прапорщик Косыгин «по-пацански» затарился водкой, прикупил упаковку «Оболони», и когда веселье уже было в самом разгаре, вытащил из заначки (все того же «тумбочкового» загашника) большого серо-золотистого леща.
Наверное, насытившись стащенной колбасой (и куда только в него столько влезло!), Ништяк сегодня не крутился возле разомлевших и слегка подвыпивших офицеров и прапорщиков, а, довольно вытянувшись, дрых на кровати ротного. Наконец он лениво потянулся, выгнулся, вытянув вперед и в разные стороны передние лапки, и вытаращил глазищи.
– Это он рыбу чует, – прозорливо предсказал старшина, убирая рыбину подальше от кошачьей морды.
– Да ему эта рыба сейчас по фигу, – убежденно возразил ротный, – он вот только час назад целую палку колбасы сожрал!
– Ну и что, – не сдавался старшина, – коты, они рыбу любят.
– А ты голову лещу отрежь и дай, посмотри, будет есть или нет.
– Голову я сам люблю. Сейчас одно перышко оторву!
Старшина потянул передний плавничок, выдрал его, внимательно осмотрел на предмет наличия мяса и, потянувшись вперед, кинул на край кровати. Ништяк, внимательно следивший за действиями старшины, приподнял голову, втянул ноздрями воздух и вновь завалился на одеяло.
– Вот видишь, – победно возвестил Фадеев, – я же говорил, нажрался!
Его неслаженно поддержали, согласившись, что на сегодня кот сыт и больше ничего жрать не будет, но все же от греха подальше оставили леща на краю стола, под рукой, как всегда, бдительного и прижимистого старшины. Но, увы, стоило только тому на секунду отвлечься, поднимая очередной тост, и Ништяк тихой сапой слямзил столь дружно оберегаемого леща.
– Ах ты… – слова, уже было готовые слететь с языка старшины, так и остались невысказанными. Обижать Ништяка не хотелось даже не ходящему на БЗ Косыгину. В конце концов, все дружно вздохнули, так же дружно плюнули на отсутствие рыбы, и веселье продолжилось.
Глава 6У тайника
Разведчики, готовясь к очередному боевому заданию, не спеша собирали шмотки. Боевое распоряжение уже пришло, и теперь дело оставалось за малым – сходить на ЦБУ уточнить у дежурного орошника, когда, куда, на сколько собираются отправить группу, и идти готовиться к его выполнению. Топать до штабистов было лень. Сергей с задумчивым видом раскладывал на кровати ракетницы, то бишь сигнальные патроны. Группировка в очередной раз поменяла сигналы опознавания «свой – чужой», и вот теперь приходилось вынимать один «цвет» и заменять на другой. По совести говоря, вышеозначенными сигналами опознавания старались не пользоваться, все чаще делая по старинке: зеленая ракета вверх – обозначил себя и ждешь ответа. Если свои, то наверняка сразу стрелять не станут. А если враги – то пусть не обижаются. Зеленые – оно все проще. А с этими, блин: две красных, одна зеленая тире «голубая», в ответ «белая с проплешинами». Одним словом, недолго и запутаться. Вот тогда точно братья-пехотинцы под Хохлому распишут. Но все же брать с собой ракеты приходилось какие положено. Мало ли на кого кривая вывезет, вдруг первыми «мудрить» начнут? Бойцам тоже менять придется. Да ладно, поменять не проблема, благо добра этого под кроватью навалом, еще от Милехина целый ящик остался, даже на склад идти не надо. Вот бы это все в бригаду притащить! Ребятишки как бы обрадовались! На Новый год запускать никаких фейерверков не надо… Но не повезешь. На пропускном пункте найдут, еще неизвестно, как дело повернут, а то и расплатиться не сумеешь. На весенней замене у одного лейтенанта в рюкзаке несколько патронов нашли, так всей ротой, говорят, сбрасывались, чтобы откупиться. Сейчас с этим строго. Вот только откуда у него там патроны оказались? Ему-то самому они в ППД и на фиг не нужны. Может, случайно во время БЗ в кармашек завалились, а он не заметил; а может, пошутил кто. Шутка, конечно, еще та, с нехорошей такой дурнинкой. Подлой, если не сказать больше. Но иногда человек делает, не задумываясь о последствиях, не со зла, из озорства. Как говорится, фейерверк над крышей устроить хотели, чтобы хозяина порадовать, а дом и сгорел – вместе с хозяином. Тоже шутка…
Наконец Сергей сосчитал и отобрал нужное количество ракетниц и, подняв голову, негромко окликнул заполнявшего журналы боевой подготовки писаря:
– Баранов!
– Я, товарищ старший прапорщик! – моментально появился на пороге офицерского кубрика вызываемый группником боец.
– Вот читай, каких и сколько, – Ефимов ткнул пальцем в небольшой блокнотный листок. – И чтобы у каждого было. Ясно?
– Так точно! – отозвался Баранов, сунув бумажку в карман и загребая руками разложенные на кровати сигнальные патроны.
– Лишние соберешь! Мятые, отволгшие – в туалет, остальные ко мне в ящик. Понял?
– Так точно! – снова отозвался Баранов и, открыв локтем дверь, выбрался на улицу.
А оставшийся в гордом одиночестве Ефимов предался размышлениям.
Высоко в ветвях дерева, росшего на обрывистом краю хребта, сидела птица. Но ее сидение не было праздным – она наблюдала. Наблюдала за человеком, настороженно идущим по этому самому хребту. За странным человеком. Нет, выглядел он и одет был как все те, что в одиночку и стаями бродили по родному для птицы лесу. Странной была сама манера его передвижения – шел он, будто хотел максимально удлинить свой путь. Он вилял, петлял, иногда даже слегка возвращался, словно что-то ища или проверяя. И впрямь, может, он искал упавшие орехи или, например, грибы? Но нет, изредка человек нагибался и, что-то поправив, но не взяв, плелся дальше. Он был действительно странным, словно все время шел по одному ему ведомому маршруту.
Впрочем, до того, как этот человек передвигается, птице не было никакого дела. Она ждала, когда он сядет и станет есть. Люди – все они когда-нибудь да едят. Птица помнила, что после их трапезы на земле часто оставались кусочки пищи: хлебные крошки, пластинки галет, а если повезет, то из земли можно было выковырять жестяную банку с остатками жирной каши или паштета; иногда прямо в кустах валялись выброшенные насытившимся человеком кусочки рыбы. Время от времени разные стайки людей встречались, и тогда в горах долго и яростно гремело, а после в траве отыскивались ароматные капли застывшей крови. Но больше всего птица любила появлятьс