Уже в кровати она поворачивает бусину-кимойо на браслете, и перед глазами возникает голограмма. Сначала картинка светится голубым, затем золотая вспышка освещает нити, очерчивающие силуэты людей в помещении. Потом появляются цвета, и Айфи уже видит людей на смотровой площадке.
Она может легко приглушить свет в своей спальне, но это комната на одного человека, хотя в основном в общежитии живут по двое, иногда по трое. Айфи нечем украсить жилище. Никаких семейных фотографий или памятных вещей, вроде бумажных книг, доставшихся по наследству. Никаких украшений, одежды и сувениров от братьев и сестер. Свет голограммы падает на стол, на котором лежат несколько планшетов, несколько браслетов кимойо для запястий, ножные браслеты и несколько бумажных журавликов, помятых и потемневших от времени.
Но никто не слышит диалог, который слышит она.
Воздух плавится от их натужной непринужденности. Они изо всех сил стараются естественно вести себя с Дэреном, но получается плохо: или слишком натянуто, или чересчур раскованно, а когда смеются, смех звучит преувеличенно громко.
Но один говорит уверенно. Затрагивая месторождения и корпорации, он почти шепчет, будто и правда боится, что их подслушивают. Вскользь упоминает, что Дэрен может стать очень богатым, и тогда Дэрен смотрит на него сверху вниз так, что Айфи недоумевает, что же случилось между ними и почему у Дэрена так быстро изменилось настроение. Но по его выражению, по тому, как высоко он держит подбородок, понимает. Я не такой, как вы, говорит его поза, волны, которые от него исходят. Ей не нужно проникать в его мозг, чтобы узнать это. Не все, что я делаю, я делаю для себя.
Ничего нового Айфи, конечно, отсюда не вынесет. Просто еще одна возможность убедиться, как хорошо она умеет взламывать ближайшую камеру наблюдения с нужным ракурсом, чтобы видеть лицо каждого из группы. Кроме того, она рада, что аудио такого хорошего качества.
Один из ойнбо говорит:
– Вы же их как-то называете, да? Udene? Стервятники?
Все умолкают. Это спросил тот, уверенный. Айфи запомнила: его показатели жизнедеятельности лучше, чем у остальных. Он довольно спортивный, хотя ясно, что большая часть тела механизирована. Глаза цвета льда, а волосы такие, словно солнце забрало из них весь цвет.
Дэрен неодобрительно смотрит на него и долго молчит. Потом говорит:
– Да, мы их так называем.
На голограмме он неподвижен и напружинен, как будто готов броситься на любопытного и взять за горло. Айфи видит, что все вокруг именно этого и ждут. Их нервы натянуты.
– И я вам скажу. – Дэрен делает шаг к мужчине. – Вам лучше не знать, как они называют вас.
Запись на секунду подвисает. Дэрен в нескольких сантиметрах от него. Лицо ойнбо исказилось. Зрачки расширились от страха. Айфи чувствует гордость, что Дэрен вселяет такие чувства в чужестранцев.
Потом ее мысли обращаются к воздушным биафрийским мехам, вступающим в бой с нигерийскими военными силами. Стервятники.
Радость куда-то испаряется. Айфи смотрит на мерцающий экран, потом удаляет запись не колеблясь. Она не хочет поддаваться искушению пересмотреть ее. Костюм охлаждает кожу и регулирует сердцебиение, подготавливая тело к хорошему сну по режиму. Но ум не прекращает работать.
Айфи до сих пор не может спокойно слышать, когда стервятниками называют тех, кто похож на Онайи.
Глава 19
Онайи нужно несколько секунд, чтобы вспомнить, где она. Она пытается встать, но все так онемело, что ее будто приковали к кровати. Внезапно до нее доходит: это самый долгий отдых как минимум за последний месяц, а скорее, за последние четыре года. Сражения. Перемещения из лагеря в лагерь. Онайи привыкла спать стоя, с винтовкой на плече. Иногда, сидя в мехе, удавалось закрыть глаза и подремать минуту-другую, пока не приходил приказ отправляться в очередной бой.
Онайи оглядывает комнату и не может найти винтовку. Переодеться не во что, только камуфляжные штаны да рваная темно-зеленая футболка, в которой она спала. В окно льется солнечный свет. По расположению лучей понятно, что сейчас утро. Но разум все еще затуманен. Тело болит, словно она переела сна и теперь ее тошнит от несварения.
Все же она заставляет себя сесть в постели, невзирая на боль и скрип суставов, и сгибает пальцы металлической руки. Трогает щеку живой рукой, нащупывает вмятины, оставленные металлом. Усмехается: некоторые привычки не умирают.
С трудом поднявшись, растягивает все тело. Наклоняется, касаясь живой рукой пальцев на ногах. Щелчки раздаются вдоль всего позвоночника. Она выполняет каждую растяжку медленно, даже продолжает зарядку сидя. Ей нужно время, чтобы переориентироваться, вспомнить последний бой и зачистку нигерийского лагеря, и как Чинел нашла ее, и как они потом ехали в джипе. Она помнит Энугу отдельными вспышками, как глючную голографическую запись. И все время – призрак ребенка, который, казалось, постоянно парит где-то возле Онайи, оставаясь невидимым. Призрак Айфи.
После растяжек она садится на пол и прижимает ладони к глазам. В голове ясность, какой не было давно.
Она выходит из комнаты.
Идя по другому коридору, находит большую комнату отдыха. Мебель в беспорядке, сдвинута, перевернута – здесь играют мальчишки. Кто-то из них лежит вниз головой на диване, ноги болтаются в воздухе, он подбрасывает и ловит мяч. Несколько развалились в креслах, одна нога на подлокотнике, другая на полу. Онайи насчитывает пятнадцать человек, почти все подростки. Все равно еще дети. Генерал-майор подыскал бы им работу.
Маленький мальчик с тарелкой еды в руках подходит к двери, один из валяющихся на диване, не поворачиваясь к нему, командует басом:
– Толуоп, включи-ка свет.
Маленький послушно идет к выключателю, но другой мальчишка, с дивана напротив, басит еще страшней:
– Толуоп, если тронешь свет, убью.
Кучка подростков смеется, а тот, что лежит вверх ногами, говорит:
– Не приставай к моему бро. А то получишь у меня.
– Да ладно, ладно, – бурчит один из задир, и малыш садится на диван к своему защитнику.
Громкий стук заставляет всех вскочить навытяжку. Молодая женщина с палкой в руках стоит на входе недалеко от Онайи. Она стучит палкой по дверному косяку еще дважды. Все, даже маленький мальчик с тарелкой, замерли.
– Тренировка по рукопашному бою через пять минут. Вы должны одеться и быть снаружи через две, – говорит знакомый голос.
Начинается быстрая возня, мальчишки еще хихикают над какой-то шуткой, и все разбегаются по разным коридорам. Со всех сторон хлопанье открывающихся и закрывающихся дверей и топот босых ног.
Наставница заходит в опустевшую комнату. Качает головой при виде беспорядка. Поворачивается. И тут Онайи видит ее лицо.
Кесанду.
У Кесанду расширяются глаза. Жесткость мгновенно исчезает. Она бросается к Онайи и крепко прижимает к груди.
Не отпуская, отодвигает от себя и оглядывает сверху донизу. Даже сейчас, в момент радости, у нее очень крепкая хватка.
– Боже мой, Онайи. Я слышала, что ты здесь, но не могла поверить. Про то, как ты воюешь, столько историй ходит, но Чинел говорит, половина – выдумки. Боже мой, боже мой… Это и правда ты. – Она запинается от волнения. Сейчас Кесанду похожа на себя в детстве.
И тут Онайи замечает мальчика, лет одиннадцати-двенадцати, ростом примерно по пояс Кесанду. Его кожа вся в пятнах, местами совсем обесцвечена. Похоже на витилиго.
– А, да. – Кесанду перехватывает ее взгляд. – Это Калу. Мой абд. – Кладет руку ему на голову. – Калу, это твоя тетушка Онайи.
У мальчика каменное лицо. Ни страха, ни любопытства. В глазах ни единой эмоции. На плече кобура, на ремне – нож в ножнах.
– Поздоровайся с тетушкой Онайи.
Мальчик выбрасывает вперед руку. Так быстро, будто выхватывает пистолет.
Онайи берет его ладонь в свою, и он стискивает ей пальцы. Слишком сильно. Механизмы в руке Онайи гудят и жужжат до тех пор, пока мальчик не отпускает ее.
– Давай я тебя отведу к остальным, – говорит Кесанду. – Они на полигоне. Они так обрадуются, что ты здесь.
Выходя из комнаты, Онайи не может глаз отвести от мальчика.
– Твой абд? – тихо переспрашивает она Кесанду.
– Да. Очень способный. Покажу тебе, когда выйдем на улицу.
Онайи пытается подобрать подходящее слово на игбо, но его не существует. Она слышала его только от фулани и от нигерийцев с севера.
По-арабски «абд» означает «раб».
Ветер относит отрывистый треск выстрелов к холмам и дальше, через горы, окружающие полигон. Кесанду ведет джип вверх по едва прикрытым магнитным рельсам, уходящим в поле. Когда они добираются до места, Онайи видит повсюду девушек: одни рассеяны по стрельбищу, другие собрались небольшими группками. Маленькие мальчики, такие же как абд Кесанду, стоят на своих местах возле ящиков с боеприпасами и стреляют по мишеням, которые еще не видны Онайи.
Онайи слышит голоса девушек уже издалека. Они кажутся старше. Вполне ожидаемо. Прошло четыре года. Как сильно человек может измениться за четыре года?
Джип останавливается, Кесанду и ее абд выпрыгивают наружу. Онайи медлит, и, как только выходит из машины, ноги подкашиваются. Она опирается о капот, пытаясь восстановить равновесие, смотрит на Кесанду и Калу, которые уже ушли вперед. Кесанду что-то кричит, обернувшись, показывает на Онайи.
Кто-то роняет то, что держал в руках. Кто-то бежит навстречу Онайи. Кто-то просто застыл на месте и радостно улыбается. Словно все выиграли какое-то тайное пари. К Онайи несется Обиома. Останавливается на полпути и кричит через плечо:
– А вам кто сказал перестать стрелять?
Прекратившаяся было стрельба возобновляется.
Когда Обиома подбегает, Онайи несколько секунд разглядывает ее.
– Ого-го! Блудная дочь вернулась! Мы про тебя наслышаны, да-да! Нам тут рассказывали! – Обиома похлопывает Онайи по спине.
Онайи остается только удивляться. Юная женщина перед ней неизмеримо далека от той застенчивой, дрожащей как осиновый лист девчонки, которая едва выжила во время налета на лагерь четыре года назад. Что-то совершенно новое раскрылось в ней. Она ведет Онайи дальше. Онайи видит нескольких своих ровесниц, но кто из них кто? За эти годы можно было измениться до неузнаваемости. Онайи понимает, что должна бы сейчас радоваться встрече, радоваться, что ее подруги живы и невредимы, но прислушивается к себе и ничего не находит в душе. Только омертвелость.