– Но ведь так будет не всегда, – говорит она с утвердительной интонацией, хотя хотела задать вопрос.
Выражение лица Дэрена смягчается. Он придвигается к ней.
– Это очень важно, что тебе не все равно. Но пойми, ты не можешь своей любовью заставить их слушать рассудок. Ты не можешь сделать их мирными.
– Они в клетках, как звери. Животным мы хотя бы позволяем пастись на лугах. А они? – Рыдания настигают ее. Еще долго не получается произнести ни слова. Она чувствует прикосновение Дэрена, его руку на своем плече, хочет стряхнуть, но у нее нет сил.
– Не нужно было приводить тебя сюда, – шепчет он, прижимаясь губами к ее волосам.
Она отталкивает его.
– Нет. Не говори так. Я хотела увидеть их. – Айфи с трудом подбирает слова. – Я хочу, чтобы наступил мир. Так не должно быть, как сейчас. Мы все нигерийцы.
Дэрен качает головой:
– Конечно, не должно. Ты права. Мы – один большой народ. Но я вижу, как ты к ним относишься, и беспокоюсь за тебя. Нельзя победить безрассудство добротой. Представь, что ты копаешь землю, надеясь отыскать воду. Если ты умираешь от жажды, капля этой грязной воды будет для тебя лучшей водой, что ты пробовала. Если ты умираешь от жажды, ты выпьешь любую воду без вопросов. И слушать не станешь того, кто скажет, что в десяти метрах есть еще колодец.
– Ты назвал их udene! Стервятниками!
Тут Дэрен замирает. Хмурит брови.
– Они ради своих дурацких целей отправляют детей на смерть. – Он произносит это сквозь зубы. – Если бы мы тебя не спасли, с тобой бы тоже так было. Если бы мы не вернули тебя домой.
– Домой? Там был мой дом! Там была моя семья!
– Это не твоя семья!
– Онайи моя сестра! – Айфи шмыгает носом, борясь со слезами. – И она не стервятница! Она любила меня. Она заботилась обо мне. Она просто пыталась защитить меня… – Не закончив фразу, она обрывает себя на полуслове.
– Ну, скажи. – У него сжимаются кулаки. Кажется, он весь сделан из металла. – Давай. Скажи это. – Кулаки дрожат. – Защитить тебя от кого?
Айфи трясет.
– Защитить от кого?
Слова – пуля, пронзающая ей грудь. Айфи не может шелохнуться.
– От вас, – всхлипывает она. И видит наконец всю яростную и сдерживаемую силу Дэрена. Энергия клокочет в нем. Кажется, что сейчас взорвется воздух.
Но он смягчается. Дорога до дома проходит в молчании.
Глава 23
Онайи наблюдает, как Агу целится из полуавтоматического «Маузера-С96» в мишень, находящуюся в двухстах метрах. Поднимается ветер, солнце медленно заходит за горы, окрашивая вершины огненно-золотыми и розовыми лучами. Кесанду и Калу собирают вещи, и Онайи поглядывает, как Кесанду гладит Калу по затылку. Чуть подальше Нгози нависает над Ннамди, который собирает гильзы после дневной тренировки. Нгози видит, что Онайи смотрит на них, и хмурится, племенные шрамы, три маленькие вертикальные линии на каждой щеке, говорят, что она из очень состоятельной семьи. Из семьи, где неодобрительно цыкают на таких аугментированных, как Онайи.
Онайи сплевывает и окликает Агу:
– Эй! Ждешь, когда луна взойдет? Вперед!
Агу непросто держать тяжелый маузер, и он пытается помочь себе второй рукой. Первый выстрел бьет далеко справа от мишени. Он молчит, затем снова принимает стойку и стреляет. Пуля задевает одну из мишеней Ннамди почти в десяти метрах слева. Еще выстрел – чуть ближе к цели, но все равно смехотворно далеко. Нгози хмыкает. Слезы подступают к глазам Агу.
– Направляй ствол чуть в сторону, – шепотом советует Ннамди. – Целься в бок мишени, и дуло само уйдет горизонтально куда надо. Не пытайся полностью его контролировать. – Он возвращается к Нгози, унося с собой кучу гильз.
Агу делает новую попытку, целясь немного правее от мишени. Нажимает спусковой крючок, и пуля откидывает мишень. В следующее мгновение Агу поражает вторую мишень, и так все пять, одну за другой. На его лице появляется слабая усмешка, но быстро сменяется прежним равнодушным выражением.
Онайи подходит к Агу:
– Корректировщик сказал, тебе потребовался целый день, чтобы попасть по мишеням. – Наклоняется и шепчет ему в ухо: – Догадываешься, почему я дала тебе маузер?
Агу не знает.
– Очень плохо. – Онайи качает головой.
С неба падают первые капли дождя.
– Перезаряди и продолжай стрелять. И еще, передвинь мишени на триста метров. Тренируйся, пока не научишься сбивать все, а еще подумай, зачем я тебе дала именно маузер.
Нгози и Ннамди уже поднялись на гребень холма. Онайи засовывает руки в карманы и идет за ними. Скоро ужин.
В столовой несколько абдов сидят вокруг здоровенной миски каши из муки – гари. Рядом с каждым – полоскательница с водой и плошка с перцовым супом. Тихо переговариваясь, они берут в пригоршню гари, скатывают в шарик и макают в суп.
Онайи то и дело поднимает глаза от тарелки с рисом и тушеным мясом, ковыряет жареные бананы, снова утыкается в тарелку. Все растворяется, словно в тумане: болтовня абдов, стук дождя по крыше, приглушенное гудение генераторов. Мысли плывут по течению.
В воспоминании руки Онайи двигаются сами собой.
Мускулы напрягаются и расслабляются, когда она сжимает винтовку и со щелчком сдвигает затвор. Цилиндр с глухим стуком выпадает на клеенку, за ним падает пружина, и вскоре винтовка аккуратно разобрана на части, которые лежат перед ней в идеальном порядке. Она долго смотрит, запоминая каждую деталь, и за сорок пять секунд собирает все обратно. Повторяет упражнение. Сознание – как чистый лист, абсолютно пустое пространство. Движения автоматические, но внезапно боль пронзает палец, и кровь капает на клеенку.
Она с изумлением смотрит на крохотную лужицу крови, которая увеличивается с каждой каплей. Придя в себя, зализывает ранку.
Кто-то рядом звякает посудой на подносе, и она выходит из задумчивости. Она ожидает увидеть Чинел, которая вечно подшучивает, но это Кесанду. Онайи выдавливает улыбку и возвращается к еде.
– А у тебя улучшился аппетит по сравнению с тем, что было в нашем старом лагере, – говорит Онайи. Рот Кесанду набит слоеными пирожками. Она быстро жует и еще быстрее проглатывает.
– Ну кто-то же должен все это съесть. И я не против принести себя в жертву. – Она вздыхает. – Я видела тебя с Агу сегодня. Маузер совершенно устарел. Никто больше ими не пользуется. Зачем ты заставляешь Агу стрелять из него?
– Чтобы умел управлять своими мышцами. И нервами. Только за этим. Если не научится контролировать прыгающее дуло старого маузера, никогда не сумеет стрелять из ЗИГ-зауэра.
Снаружи раздается раскат грома.
– А ты, кстати, его давно видела? – Онайи кивает на группу абдов, которые уже закончили еду и убирают тарелки. – Он не с ними, и, когда я проходила мимо его комнаты, его там тоже не было.
Брови Кесанду ползут вверх:
– А ты на полигоне смотрела?
– Что? Гроза ведь. Уже несколько часов прошло. Кто в своем уме останется…
Она резко поднимается и выбегает из столовой, Кесанду за ней. От страха ноги наливаются свинцовой тяжестью, но вот наконец полигон, и Онайи уже достаточно близко, чтобы различить одинокую фигурку, стоящую среди металлических столов. Руки вытянуты вперед.
У Агу зуб на зуб не попадает. Дрожат руки, и он с трудом удерживает маузер, когда нажимает на спусковой крючок. Отдача едва не швыряет его на землю. Промежутки между выстрелами все длиннее.
Когда патроны заканчиваются, он бредет к другому столу и снова заряжает пистолет. Кровь струится по пальцам, смешиваясь с дождевой водой. Шатаясь, он возвращается на место, на секунду замирает и падает в обморок.
Онайи подбегает прежде, чем Агу оседает на землю, и сгребает его в охапку.
– Все хорошо, – шепчет она, сама не понимая зачем. – Все хорошо, все хорошо.
Втроем они добираются до лагеря.
Всю ночь она пытается уснуть, но не может. Лежит и смотрит в окно, ждет, когда кончится дождь.
Утром после грозы лагерь сияет зеленой свежестью. Когда солнце на полпути к зениту, деревянные скамейки уже полностью просыхают. Онайи садится, бессознательно постукивая камешком по деревянному подлокотнику. К ней подходит Кесанду в длинной оливково-зеленой шинели, улыбается, потом что-то чертит на грязи носком ботинка.
– Он просто выполнял приказ, – говорит Кесанду, словно пытаясь ее обнадежить.
Онайи смотрит в пространство и долго молчит. Потом переводит взгляд на Кесанду:
– Они все такие?
Кесанду перестает возить ботинком по грязи:
– Какие?
– Сломанные. – Онайи хмурится, пытаясь сформулировать. – Калу кажется довольно уравновешенным, но, может, потому, что он уже долго с тобой. Чиамер вроде бы в порядке рядом с Чинел. Ннамди и Нгози вроде бы тоже ладят. Может, это Агу сломан?
Кесанду пожимает плечами:
– Сначала они все сломаны. И, конечно, никогда не восстановятся полностью, но такова жизнь.
Онайи смотрит на подругу:
– И как ты удерживаешь Калу от таких глупостей, ну, как Агу вчера сделал?
– Я думаю, все дело в мозгах. Они заново учатся двигаться. Вести себя. – Она встречается глазами с Онайи. – Научи Агу писать. Или играть на музыкальном инструменте. Я научила Калу играть на ксаламе. Правда, у него от струн мозоли на пальцах. – Она усмехается. – Не знаю. Может, Агу понравится пианино.
– Но я сама не знаю, как играть на пианино. Как я его научу?
– Ха, а кто сказал, что он должен учиться у тебя?
Стены студии, где свалены пыльные инструменты, покрыты звукоизоляционными плитами, местами они отслаиваются. Почти посередине комнаты на табуретке сидит Агу, перед ним балансирует на гибкой подставке сенсорная клавиатура. Он оборачивается и встает, слыша шаги Онайи.
– Мне передали, что я встречаюсь с тобой в четырнадцать тридцать, сестра.
Он всегда так выговаривает «сестра», что Онайи забывает: это не ребенок. Это синт.
Она щелкает пальцами, и сферические лампы освещают комнату. Садится на табуретку рядом с ним.
– Ты тоже садись.