ин диск и вертит его в пальцах. Таких больше не делают. Теперь все данные напрямую загружаются в записывающее устройство. Не нужно никаких внешних носителей. Онайи вставляет диск в плеер, и на экране появляется Джиника.
Племенной шрам пересекает скулу. Подпирая ладонью подбородок, она внимательно смотрит куда-то поверх камеры. Лицо не в фокусе, зато отлично видны руки – обгрызенные ногти и гладкие костяшки пальцев. Онайи никогда не видела, чтобы Джиника так улыбалась.
Она складывает диски в сумку.
Дальше по коридору комната Агу. Она в последнее время избегает его. Конечно, она хочет убедиться, что с ним все в порядке, но при этом боится того, что может узнать. А еще злится на себя, что так привязалась к нему.
Внезапно раздается сигнал тревоги.
Непрекращающийся рев сирены и топот ног по направлению к часовне.
Онайи выбегает из комнаты Голиба и со всех ног несется по коридорам общежития.
Добежав до часовни, она видит, что там уже собралась толпа.
В центре круга – тело Голиба. Он лежит на спине, раскинув руки, как маленький мальчик, который прилег в траве, чтобы поглядеть в небо. Выстрел снес ему половину лица. В руках – пистолет.
Но страшнее всего – его улыбка.
Глава 38
Айфи не знает, как долго она уже в одиночной камере. Довольно долго, потому что галлюцинации стали обычным явлением. Сначала будто что-то жужжит. Потом – острая боль в челюсти. А потом она тонет в кривых зеркалах, где только помехи и искаженные образы. Запахи – от отвратительных до сладчайших – и бесконечные дни и ночи, сменяющиеся перед глазами. Катаката.
Она зажмуривается, сжимает руками голову и кричит. Она не понимает, как долго длится вопль, рвущийся из горла, но, когда замолкает, слышит тихое пение. Это голос ее матери, поющей на языке йоруба, такой мелодичный и укачивающий – так колышется слоновая трава на легком ветерке:
Ekun mera, n mee!
O tori bo igbo, mee!
O torun bo dan, mee!
O fe mu un, mee!
Ko ma le mu o, mee!
Oju ekun pon, mee!
Iru ekun nle, mee!
Леопард охотится на козу, баа!
Обыскал весь лес, баа!
Обыскал все кусты, баа!
Хочет поймать, баа!
Но не может, баа!
У леопарда красные глаза, баа!
И хвост торчком, баа!
Мама держит Айфи за руки и качает на колене. Каждый раз, когда Айфи подпрыгивает, она притворяется козой, приближает нос к ее носу и корчит смешную рожицу, а малышка Айфи заливается радостным смехом.
Айфи смотрит на эту сцену со слезами. Она лежит на полу, пытаясь подняться на колени. Ее мама и она сама, маленькая, сидят у дальней стены, и она хочет подойти к ним. Они кажутся совсем настоящими.
– Мама, – всхлипывает Айфи, лежа на полу, она понимает, что это видение, но не может перестать. – Мама.
Мамины волосы спускаются по плечам пышными серебристыми волнами, на лице всего несколько морщинок – они говорят не о возрасте, а скорее о мудрости и силе. У нее крепкие руки, а кожа мягкая и светится в лучах солнечного дня ее памяти.
– Мама. – Айфи подползает ближе и ближе, пока не слышит песню совсем отчетливо.
При каждом прыжке мама поворачивает ее в воздухе, и малышка хихикает, не переставая. Когда мама уже в четвертый раз поет ей колыбельную, крепко прижимает к груди, шепчет что-то в волосы и похлопывает по спине, девочка легко отрыгивает. Айфи рыдает. Она подобралась так близко к видению, что может дотронуться до края маминого платья, но, как только протягивает руку, видение исчезает. Там нет ничего – только белая стена камеры.
– Прекратите, – стонет она.
Нижняя губа дрожит, и в голове взрывается боль. Она падает на пол. Акцент. Кажется, будто Акцент поджег ей голову изнутри.
– Вытащите его! Вытащите! – плачет она. – Вытащите его! – Встает на ноги и бредет к двери, колотит в нее, все сильнее с каждым ударом. – Вытащите! Заберите его! Заберите его! Заберите его! Заберите! Заберите! ЗАБЕРИТЕ!
Дверь открывается, и охранники в черном с бело-зелеными нашивками на рукавах сбивают ее с ног. Она пытается бороться, но в глубине души даже рада. Их хватка реальна. А еще она знает, что во время допроса, который ожидает ее, нужно будет говорить с реальным человеком. Знает, что услышит реальный голос. Может, настоящая рука даст ей пощечину. Может, они придумают какую-нибудь пытку. Но это все будет реальным. В комнате для допросов все предметы, запахи и звуки будут ужасающе, восхитительно реальны.
Глава 39
Чинел в своем кабинете включает без звука запись с видеокамер наблюдения. Там вид с высоты, с колокольни. Большую часть изображения скрывает тень, но Онайи, сидящей за столом рядом с Чинел, не нужно менять настройки планшета для показа голограмм – она и так знает, что там. Голиб. Они смотрели вместе эти записи по меньшей мере десять раз.
Чинел трогает переносицу и тяжело вздыхает:
– Мы думали, что сможем сами.
– Сможем что?
Чинел всхлипывает. По тому, как напряглось ее тело, Онайи видит, что она с трудом удерживается от рыданий.
– Мы представляли, что можем создать элитное подразделение и, согласно программе, абды станут продолжением нашей семьи. Это самые сильные связи, и, следовательно, за них сражаются лучше всего. Мы бы действовали тайно, выполняя работу, за которую не возьмут на себя ответственность ни армия, ни правительство. Работу, от которой откажутся те, кто борется за мир. Мы выполняли бы эту самую грязную работу и освободили их от нее. Все что угодно – ради свободы Биафры. Все, чтобы… чтобы Боевые девчонки были вместе. Мы бы шли своим путем. А теперь…
– То, что вы делали, было очень опасно, – говорит Онайи.
Она пытается собрать воедино кусочки пазла: тесные отношения между сестрами и абдами, адаптация, то, насколько синты походили на людей… во всем, что делали и говорили. Они стали им младшими братьями.
Чинел разражается презрительным смехом.
– А ты кто такая, чтобы говорить мне, что опасно, а что нет? – Ее слова как ядовитые жала. – Что ты знаешь об опасности? Ты вообще хочешь умереть с тех пор, как потеряла Айфи. Каждый день с тех самых пор я наблюдаю, как ты пытаешься себя убить. Ты просто несешься в бой и оставляешь команду позади, хотя знаешь, что есть подкрепление. Но большую часть времени тебя вообще не волнует команда. – Она придвигается к Онайи вплотную, и они стоят почти нос к носу. – И не думай, что я не читала твои боевые донесения. Я все знаю про твои сражения за четыре года. Если бы я подождала еще месяц, тебя бы точно убили. – Наконец она отступает, скаля зубы в ухмылке. – Ты. Ты вообще уже вся из металла.
Кулак Онайи врезается в челюсть Чинел с такой силой, что та валится на пол. Онайи с удивлением смотрит на свой протез. Рука, все еще вытянутая, – застыла в движении. Все произошло бессознательно. Разум куда-то испарился. Она только что ударила лучшую подругу. Могла убить.
Чинел встает на ноги, потирая распухающую челюсть. Через несколько секунд, отдышавшись, вытирает кровь, стекающую из уголка рта, и поворачивается, чтобы уйти.
Онайи остается на месте, она слишком потрясена, как словами Чинел, так и ударом, который ей нанесла.
Онайи находит Нгози на скамейке в центральном дворе кампуса. Между камнями брусчатки пробивается трава. Опавшие листья с деревьев, высаженных вдоль дорожек, устилают землю. Еще один признак отсутствия абдов. Некому подметать.
Нгози уставилась в одну точку. Смотрит в никуда, но все видит. Она выглядит как человек, который заново переживает самое страшное, что с ним случилось. Смерть Ннамди. Щеки у нее впали, племенные шрамы резко выделяются на потускневшем лице.
Нгози замечает Онайи, вздрагивает, но тут же успокаивается. Раньше, испугавшись, Нгози первым делом схватилась бы за пистолет, могла и выстрелить. Теперь – никакой бдительности и готовности к бою. Все отработанные навыки будто испарились.
Она снова утыкается взглядом в землю:
– Может, потому Обиома так и не дала имя своему абду. Это ее второй. Обиома рано потеряла первого абда. Миссия плохо кончилась. Потом изображала, что все нормально, все как прежде, но мы видели, как она изменилась. – Нгози качает головой, поворачивается и смотрит на Онайи. – Она слишком сблизилась с ним. Так происходит, когда даешь им имя. Сближаешься.
Мы разваливаемся на куски, думает Онайи. Голиб покончил с собой, Нгози страдает. Чинел озлобилась. Эта миссия сломала нас.
– Они все умерли, – произносит Нгози безо всякого выражения. Стискивает зубы, напрягается. – Почему бы бело-зеленым не взорвать какую-нибудь деревню? Может, мы нашли бы еще тела. Сделали бы новых абдов. – Она смотрит на Онайи, и слезы текут из ее глаз.
Позаботься о ней, велела Кесанду перед уходом.
Онайи сидит на скамейке рядом с Нгози и обнимает ее. Нгози, содрогаясь, рыдает у нее на плече.
Онайи думает о дисках, лежащих в сумке. Фотографии Джиники, которые Голиб сделал без разрешения. Фотографии, которые спрятал, чтобы смотреть перед сном или в минуты отдыха между тренировками. Его сестра. Которую он любил.
Онайи и Нгози стоят по стойке смирно в кабинете Чинел. Что угодно, только бы сохранить чувство порядка после того, как все так изменилось.
Чинел сидит за своим столом, смотрит в окно, выходящее во двор.
Должно быть, видела, как Онайи утешала Нгози. Онайи хочет разозлиться, что кто-то видел ее в такой момент. Хочет разозлиться на Чинел за те ее слова. Но злость утекает сквозь пальцы, как песок красной пустыни.
Чинел поворачивается к ним.
– Сегодня я вызвала вас как двух последних сестер, участниц программы «Абд». Мне приказано закрыть программу. С этого момента наше подразделение распущено. Навсегда.
Нгози встречает новость с каменным лицом.
– Это все. Вы свободны.
Онайи и Нгози направляются к двери. Чинел окликает:
– Онайи, подожди.
Онайи и Нгози переглядываются, и Онайи видит в глазах Нгози тепло, какого никогда не замечала раньше.