Адаиз возвращается с бутылкой пальмового вина и наполняет две глиняные чашки, которые тоже принесла с собой. Она садится, и Онайи видит, как трудно ей просто сидеть. Адаиз всегда жила в постоянном движении, и Онайи представляет, как теперь она пытается заполнить дни, шагая туда-сюда вдоль стены с полками. Как садится в кресло, только чтобы вскочить через секунду. У нее отросли волосы, и в мелких завитках афро видны серебряные нити. Каждая морщинка на лице – свидетельство еще одной битвы, еще одной схватки, когда удалось избежать смерти, уже поглядев ей в лицо. Но теперь есть возможность посидеть спокойно. Наверное, жизнь в этом уединенном месте наконец-то замедлила ее.
Онайи делает глоток из чашки. Сладкое пальмовое вино обжигает горло.
– Я никогда не предупреждаю, что приду, но, кажется, ты всегда знаешь.
Ада пожимает плечами.
– Если всегда готов, готовиться не нужно. – Она подносит чашку к губам и отпивает. – Ты как?
Онайи до сих пор слегка удивляется, когда слышит от Ады этот вопрос. Спрашивает о делах и здоровье, а не о том, готова ли она к операции.
– У меня все хорошо. Добровольно помогаю на пунктах приема. Когда прибывают очередные беженцы, неважно, один или сотня, всегда есть чем заняться.
– Да уж, раньше мы другим занимались. – Адаиз бесстрашно бросается в трудную тему. Даже не понижает голос, как все, когда говорят об ужасах войны. Адаиз не отворачивается от этих вещей. Она признает, что они были. Не пытается убежать. – Хорошо, что есть дело. Хотя ты все равно не сможешь забыть, кто мы и что мы делали. Это всегда будет нас преследовать. Некоторые из нас, конечно, могут всю оставшуюся жизнь казаться образцом здоровья, но разве кто знает, что в голове у другого человека. – Она усмехается, глядя на Онайи. – Даже самые лучшие устройства связи в мире не помогут.
– Поэтому ты и здесь? Подальше от всех?
Адаиз разминает шею.
– Я здесь, потому что мой отец пас коз, а у меня его гены.
– Здесь никто не видит, как ты страдаешь. Должно быть, очень… умиротворяет.
– Шотгорны, летучие мыши, двуглавцы – у всех есть глаза, и они меня видят. – Ада говорит это строго, пытаясь сохранить серьезность, но губы кривит улыбка, и обе смеются. Онайи не помнит, когда в последний раз так открыто смеялась. Успокоившись, Адаиз подливает вина. – Я должна не забывать думать. Жить вместе с прошлым. Прислушиваться к себе. Нам выпало столько войны, сражений, учений, разработки планов, что было не до своих мыслей и чувств. Путь к потере себя. Мы думаем, что, поддаваясь простейшим импульсам, поддаемся своему настоящему «я». – Она качает головой. – Но это не настоящие мы. – Пристально смотрит на Онайи. – Не ты.
– А кто я?
– Ты – девочка, которая еще носила школьную форму, когда впервые сбежала в лес, чтобы найти лагерь повстанцев, потому что знала, что я прячусь там. Ты – та, что в школьном общежитии спала на кровати, столбики которой украсила ленточками. Теперь мир, и у тебя есть время. Потрать его немного на ту девочку.
– Возможно, у меня не так много времени.
Адаиз понимающе кивает, брови ее сходятся на переносице.
– Комиссия.
Инцидент с заложниками на месторождении Окпай послужил толчком к прекращению боевых действий. Погибли граждане разных стран, что вызвало вмешательство Колоний. Они добились прекращения огня в качестве первого шага к заключению окончательного мирного договора. Но нигерийцы потребовали выполнения одного условия. Чтобы залечить раны раздробленной нации, была организована Комиссия истины и примирения. Для разбора всех ужасных преступлений, совершенных каждой из сторон.
– Да. Если мои действия будут расследоваться, я понесу наказание. Не знаю, казнят меня или отправят в тюрьму, но свободу я точно потеряю.
– По-моему, смерть раньше тебя не беспокоила. Что-то изменилось?
Онайи смотрит на чашку с пальмовым вином.
– Тогда все было по-другому. Умереть в бою за Биафру значило отдать жизнь ради высокой цели. Но сейчас? Умереть осужденной людьми, которые полагают, что они лучше, чем мы? Теми, кто вмешался в войну, хотя обещал этого не делать? Убившие и разрушившие еще больше останутся на свободе незапятнанными? Это… несправедливо.
Адаиз качает головой:
– Вот так ведут дела ойнбо. У них аллергия на ответственность за свои поступки. Такова вся их история. Не исключено, что они и не знают другого пути. – Она смотрит на Онайи: – Может быть, тебя действительно казнят или отправят в заключение. Но что, если и это послужит на пользу Биафре?
– Что?
– Книга Бытия, глава 22, жертвоприношение Исаака. Ты знаешь этот сюжет?
Когда Онайи последний раз держала в руках Библию? Она отвергала христианство как пережиток древнего колониального строя, но Ада всегда была верующей, даже в военные времена. Что не мешало ей утверждать, что Чукву живет в минералах у них под ногами и в солнце на небе. Онайи постоянно слышала от всех вокруг, что хауса, фулани и другие племена, объединившиеся под нигерийским флагом, – еретики, потому что верят в других богов. Но да, эту историю Онайи помнит.
– Да.
– Бог требует жертвы от Авраама. Его сына, Исаака. И Авраам соглашается, и приносит сына на гору Мориа. Он связывает сына, достает нож и уже готов убить, чтобы выполнить волю Божью, но Бог посылает Ангела с небес, который приказывает ему остановиться. Авраам поднимает голову и видит овна в кустах. Теперь, когда Богу известно, что Авраам боится Его и готов исполнить Его волю, он разрешает принести в жертву овна.
– Знакомая история, Ада.
– В Коране она тоже есть.
Онайи хмурится. Зачем Адаиз упоминает священную книгу фулани? Основу их нечестивой веры. Это что, проверка?
– Ты о чем?
– В исламском тексте речь идет о другом сыне, Исмаиле. Аврааму (они называют его Ибрахимом) приходит видение: он должен принести Исмаила в жертву. Видение повторяется, преследует его. Он рассказывает сыну о видении. И Исмаил беспрекословно подчиняется. А когда Авраам – точнее, Ибрахим – уже готов убить сына, Бог останавливает его и дает барана для жертвоприношения. В награду у Авраама рождается еще один сын. И этого второго сына назовут Исаак – Исхак. И он станет пророком.
– Я не понимаю.
– Некоторые события цикличны. И притчи.
– Так кем мне тут быть? Авраамом? Исааком? А может, – она кривится, произнося мусульманское имя, – Исмаилом?
Адаиз наклоняет голову:
– Когда-то я бы с готовностью пожертвовала тобой во имя Биафры. Было время, когда я сделала бы это не колеблясь. Я позволяла тебе идти со мной почти на каждое задание. В каждый набег на деревню. Мы стольких людей убили вместе, и я все время держала тебя рядом. Наблюдала, как твоя детская чистота покидает тебя вместе с кровью из твоих ран. Вот что делает война. Она требует от человека страшных вещей. Ты была моим Исмаилом. – Плечи Адаиз вздрагивают. – Я позволила ему отнять у тебя руку.
– Ну, ты же не позволила ему отнять обе. – Онайи больно слышать такие слова от Ады. Она злится. Злится, что Ада обвиняет себя в том, что Дэрен изувечил ее, что не спасла вовремя. Злость бурлит, готовая вырваться наружу. Плечи напряжены.
– Онайи, погоди. Не сдавайся. – Адаиз протягивает руку, но снова кладет ее себе на колено. – Просто… дай мне почувствовать сожаление. Еще немножко. Нам нужен мир, Онайи. Биафре нужен мир.
– А если для нас никто не приготовил барана в кустах, а? После всего, что я пережила, после всего, что я сделала? Что, если никто не спустится ко мне с неба, не велит остановиться, не вознаградит меня за мою веру? – Онайи вскакивает, пальмовое вино проливается и впитывается в ковер.
Адаиз медленно встает. Она не готовится к отпору. И не собирается ударить сама. Она просто стоит перед Онайи, готовая принять от нее что угодно.
– Барана, овна для нас и правда нет, Онайи. – Она кивает в сторону двери, словно указывая на всю Биафру за пределами ее дома. – Но ты можешь стать жертвенным овном для них.
Глава 44
Мелкий дождь барабанит по листьям над головой Айфи. Она ползет, припав к земле, и слоновая трава шелестит вокруг нее. Огни светлячков кажутся ярче, потому что радиация, пусть несильная, есть и в здешнем воздухе. Светлячки вспыхивают, перед тем как погаснуть совсем. Кажется, что они плывут, появляясь то в одном месте, то в другом.
Прежних кимойо больше нет. Теперь вместо них на запястьях тонкие серебряные браслеты, украденные с оружейного склада одного из нигерийских аванпостов на границе со Средним поясом. Вытягиваясь, браслеты превращаются в лазерные клинки, помогающие пробираться сквозь заросли.
Первые месяцы Айфи скучала по Акценту. Желание вернуть его накатывало волнами. Но потом она научилась познавать мир собственными чувствами. Научилась находить общий язык с ними, видеть, воспринимать все и глазами, и с помощью обоняния, и с помощью слуха. Новое второе зрение.
Хорошо развитые естественные чувства помогли ей обходить аванпосты. Она стала разбираться, что годится в пищу, а что нет. Наловчилась быстрее двигаться, когда нужно было украсть оружие, еду и планшет.
За девять месяцев странствий она стала сильной и закаленной. Теперь, говорит она себе, я готова.
Лесополоса внезапно обрывается у небольшой скалы. Внизу, в роще, – группа мальчишек, помладше ее. Айфи вспоминаются мальчики в изоляторе, куда она ходила с Дэреном. Кажется, это было вечность назад. Она убирает клинки и становится на колени во влажную траву над обрывом. Мальчишки одеты в лохмотья, некоторые сидят на деревянных ящиках, мокрых от дождя, и жуют мясо лесных крыс, снимая его с шампура, висящего над электронным обогревателем. У одних пистолеты небрежно засунуты за пояс штанов, у других они в кобуре. Снайперские винтовки и дробовики валяются у ног. Похоже, оружие тащили отовсюду: тут и то, что она видела у биафрийцев, и вооружение нигерийских солдат. Тела мальчиков металлически поблескивают. Их конечности. Искусственные руки. А вон у того, что в шортах, нога-протез. Кожа на аугментациях натянута небрежно, либо ее нет вообще. Им, кажется, все равно, чт