Что ж, это означает – недолгое ожидание в дворике. Что-нибудь вкусненькое. Пусть не стоит толстеть до замужества, но у доньи Бланки готовка приворотная. Не устоять. Смирное ожидание, пока с крыши не махнет рукой подруга. От дверей – к лестнице, не оборачиваясь по сторонам, чтоб лишний раз напомнить – соседка любопытна, да в меру. Секретов высматривать не будет.
Секреты есть, их сеньоре Бланке многие по сей день простить не могут. Особенно те, кому она в помощи отказывала, после позорного столба. Шипят, да донье де Рибера что с того? Раз матушка водиться с соседями разрешила, значит, все у них в порядке. Демонов не вызывают, девственниц не подделывают. Может, и могли бы, но блюдут честь отца и мужа.
Что деньги… Это ведь на самом деле не так уж и просто, сказать в глаза: «Ты не бросал в меня брюквой. Но у стен много глаз, а ночь темна только для доброго дела. Так что пусть твой ребенок умрет – а моего мужа снова изберут алькальдом». Можно не говорить прямо. Можно отослать к врачу с университетской степенью. И так и так – для бедняка приговор. Один визит бакалавра медицины стоит не меньше сотни реалов. Хирург дешевле, но что он может? Руку-ногу отпилить и пустить кровь.
Так что крыша соседского дома – очень неплохое место, чтоб провести часок-другой. И пусть небо печет голову так, что, того и гляди, мантилья загорится – там, наверху, тень. Ну или будет тень.
Руфина в легком домашнем платье, глаза сжаты в щелки от льющегося сверху жара, дергает рычаги valeria, штуковины, расправляющей над крышей тент. Говорит, такими римляне пользовались. Удивительно. Всегда казалось, что за квиритов всю работу делали рабы. Много красивых невольников с мускулистыми руками.
Оказывается – довольно одной девушки. Правда, сильной. Медленно, словно туча, наползает полотнище.
– Руфинита, а ты, наверное, и с арбалетом здорово управляешься?
– С детства не пользовалась. Хороший пистоль бьет не хуже. Молодец, что напомнила. Нужно пуль наделать. Давно в стрельбе не упражнялась.
– Значит, стреляешь ты все-таки хорошо.
– Ну, отец говорит, что можно и лучше.
– Твой отец! – всплеск рук. – Он фландрский вояка. Да если ты просто умеешь зарядить и выстрелить – уже довольно. Мне хватит.
– Для чего?
– А, ты не знаешь! Город устраивает большую охоту. Война – войной, но общество должно собираться.
Руфина наконец оторвалась от своих приводов и блоков. Сразу стало приятней – сверху злые лучи не достают, зато ветерок налетает, принося прохладу взамен поднимающегося от черепицы жара. Уголок, правда, остался – именно там, на грани тени и света, и стоит подруга.
– Есть церковь.
– Ну что ты такое говоришь? В церкви молиться надо, а не женихов себе выглядывать.
Во Франции вообще балы устраивают. Надо же людям друг на друга посмотреть! Увы, с танцами у благородного сословия Испании плохо. Остается охота, главное развлечение благородных кавалеров и дам.
– Может быть, может быть. Вот только где это общество, и где мы? Впрочем, число волков в Эстремадуре, и верно, стоит подсократить. А то в предместья заглядывают.
Если это говорит дочь старшего алькальда над портом, понимай – ему жаловались алькальды предместий. Донья Ана поспешно перекрестилась.
– Не рассказывай ужасов!
– А что? В прошлую войну волки заходили на улицы, собак жрали. Людей покусали многих. Ничего, стража управилась.
– Ох, надеюсь, теперь до такого не дойдет. В любом случае, если за дело берется граф Барахас, серых станет поменьше… Но это неважно! Важно, что я тоже охочусь!
– Да?
– Да! Род де Рибера хороший, приглашения нам посылают. Только лошадь нужна, и сбруя с седлом, для меня и для брата, и арбалет… А у нас денег не было… Слушай, а ведь твоего отца тоже обойти не должны!
– Так приглашают, наверное. Ему надо?
– Это надо тебе! Ты замуж собираешься?
Ана подперла бок рукой. Вывернув запястье, да об ребра каркасной юбки. Не вульгарно, как торговка на базаре, но как знатная дама. Вторая рука в жесте римского оратора простерлась к подруге.
– Лучше скажи, откуда у вас деньги. Неужели твой отец продал-таки свой кусок пустыни и вложил деньги в очередной конвой к Островам?
– Нет, – Ана немного потухла. – Ну не может он продать майорат! Деньги дал сеньор Нуньес. Чтобы попасть на охоту. Он будет числиться моим женихом – и так попадет в общество. Ну, а мне – лошадь, седло и платье для верховой езды.
– Зачем платье? – удивилась Руфина. – Обычное подходит.
– Ты это знаешь. Я, – отмахнулась Ана. – А вот перуанец серебро выложил… Ну так что мне, отцу эти реалы подарить? Ведь спустит без толку. Стой! Ты сбила разговор в сторону! – обвиняюще ткнула пальцем. – Мы говорили про то, что тебе пора искать жениха! Ты что, в монастырь собралась?
– Нет…
– Значит, нужно замуж.
Ана принялась ходить по крыше. Подруга только глазами водит… Стоит, как назло, между кадками с лимонными деревьями. И кругом ее не обойти, чтоб хоть голову повернула. Статуя! Такие же бывают, что глазами следят. Руфина разве что моргает.
– Придется. Обязательно. Не теперь. Позже.
– Позже? Когда позже, Руфинита? Девчонки вон в четырнадцать-пятнадцать годков под венец идут. Это я в девках засиделась без состояния. А ты всего на год моложе.
Вот оно, движение. Шаг назад. В солнце!
– Два года, милая. До двадцати семи ждать не буду.
– Два года! Ну… тебе будет восемнадцать. Еще ничего. Но почему не сейчас? Ты же даже не выходишь никуда! Чем тебе эти крыша и дворик лучше, чем такие же в доме мужа? А ты, заметь, красивее не станешь.
Ана замолчала. Издала тяжкий вздох, опустила руки и сцепила их в замок. Подруга, как всегда, не изволила понять ни словечка, ни намека. Вот ведь толстокожая! Что ж, придется на ухо прокричать. Тихонько, да сцепив руки в замочек.
– Руфинита, я просто боюсь одна ехать.
– А брат?
– Брат – это брат. Мужчина. И вообще… Ты надежнее. Не хочешь женихов высматривать – не надо. Волков стреляй! Или ты боишься, что тебя насильно замуж выдадут?
– Вот уж нет! Ну, если так, поговорю с отцом. Как думаешь, мое черное для охоты подойдет?
– Какая ты все-таки хорошая!
Вот и вся взрослость Аны де Рибера – до первой радости. Висит у подруги на шее, и не замечает, что та хмурится. И так не до сна, а теперь новые хлопоты. Да если бы только они! Светлячок ушел… Снова сердце сжимают беспричинная печаль и злоба…
Соседка добилась своего, убралась. Увы, снизу раздается новый голос:
– Охота, значит? Славно, донья Руфина.
– Сеньор Венегас? Доброго дня, – выплюнула, будто подавиться пожелала. – Делать тебе нечего, кроме как апельсины стричь?
Венегас – фамилия. Говорят, встречается в Кордове – и в Севилье, потому как в Севилье встречается все, что есть в подлунном мире. Откуда он на деле, неизвестно, о молодости, до солдатчины, не рассказывает. А еще думает, что Руфина на него сердится, если та невзначай называет его «сеньором». Мол, дочь его высокого покровителя и друга намекает, что ей он все-таки чужой, почти человек с улицы. Потому сегодня и получил «сеньора»! Девушка действительно зла, только не на него. Вообще. А еще ей неловко звать человека втрое старше себя одной фамилией.
Окликнуть по имени? Она и не помнит! Или помнит, если немного нахмурит лоб. Мигель, вот как! Но назвать вассала по имени – обидеть, приравняв к наемному слуге. Даже сейчас – слишком! А по фамилии все равно неправильно. Всадить бы тому, кто придумал мелочный этикет, между глаз двухдюймовую пулю из рейтарского пистолета!
– Опять, донья Руфина. Только не апельсины, и не стригу. Да тебе сколько ни говори, все перезабудешь. Ухаживать за деревьями надо постоянно. Сад – искусство, которым и король наш, старый Карл, увлекался, и Филипп, дед нынешнего, собственным по€том почтил… Значит, жениха присматривать будешь?
И этот туда же.
– Сеньор Венегас, вы же слышали разговор! За подружкой присматривать буду да волков бить!
– Ай-ай, у тебя и арбалета-то нет!
– А пистолеты на что, рейтарские?
– Так ольстреди поношенные. Новые, что ли, заказать?
– Зачем? Куда славней те, что прошли:
И Штадтлон и Луттер,
И Вербен и Лютцен,
Знакомы им Тилли и князь Валленштейн.
Но после походов
Хозяин их продал,
Как видно, чего поновей присмотрел…
Сложившиеся в голове строчки вернули настроение – пусть не хорошее, ровное.
– Вряд ли у них настолько богатая история, но делал немецкий мастер. Впрочем, верней всего, его к нам попросту привезли на продажу. Истрепал их какой-нибудь гарнизонный вояка, не видавший большой битвы. Вроде меня. А потом они понадобились для твоих любимых близнят. Может, купим новые?
– Все-таки я надеюсь, что у моих вещей более славное прошлое, Венегас!
– А я впервые вижу, когда жадность стихами оправдывают! – Мигель поднял и опустил руки в притворном отчаянии. – Не слишком ли ты экономная?
– Нет.
Перекинула косу через плечо. Теребит ленту.
– Ты сам знаешь. На меня и так уходит в пять раз больше денег, чем на других девушек.
Мигель знает, она права. Жить с даром – дорого, но экономить на жизни – умереть, и умереть гадко. Может быть, даже попасть в ад после смерти! Потому Руфина не будет стесняться скромных нарядов и потертой амуниции.
– Но, может, хоть галун нашьем? Где потерто?
– Нет. Они ведь еще хорошие, просто не новые. Так и ладно, пусть все видят – я не за женихом, я за волками. Ну, ладно, пойду маме расскажу. Уже совестно, что столько ей от меня хлопот! Да и обед отцу пора нести.
Улыбнулась – наконец! – и скрылась внизу.
Мигель пригладил усы. Хочет Руфинита, не хочет, а молодые люди ее увидят. Среди испанских аристократов красота женского тела ценится невысоко – все равно днем ее прятать в платья, под которыми даже не разобрать, беременна дама или нет. А ночью темно… В результате, как говорит Руфинита, «идеальной женской фигурой у нас в Испании почитается конус, у коего диаметр основания относится к высоте как единица к полутора». Куда важней манера двигаться да характер. Вот чего, а характера в Руфине де Теруан – хоть бедным раздавай. Оно и неудивительно: только о тайнах, сеньора, не стоит лишний раз и думать! А то, глядишь, на язык выскочит.