– Но эти заблудшие души хорошие моряки? И не будет ли бунта?
– Моряки там лучшие, сеньора! Что неудивительно, ибо платят ломбардцы щедро. И вовсе не расположены к мятежу – по той же причине. Уверяю вас своей честью, сеньора, лучшего судна вам не найти.
Дама милостиво кивнула и оставила дона Диего объятиям Морфея. Которые не замедлили распахнуться – под вирши концептистов к верному культисту сон приходит легко. О разговоре и услуге алькальд, впрочем, не забыл. А потому вовсе не удивился, когда несколько месяцев спустя та же дама вновь устроила ему побудку.
– Путешествие прошло замечательно! Капитан просто душка. Мы даже потеряли две недели – желали плыть обратно только на «Бисционе», а ему немного не везло с ветрами. Удобные, просторные каюты и много зелени в приправу к каждому блюду – они, оказывается, ее растят в вывешенных за борт ящиках! Ну да что я вам рассказываю? Сами ведь все знаете, раз советуете этот корабль знатным дамам!
– Безусловно. Рад был быть полезным.
– Ох, какая же я беспамятная! Путешествие на корабле так меня вдохновило…
– Но я не занимаюсь критикой…
– А при чем тут критика? Просто вы мне потом расскажете… – она, не дав Диего вставить и слова, всучила назначенному критиком поэту толстый пакет с записками. Бедняга от неожиданности чуть не выронил подарок – не из вредности, пакет оказался непомерно тяжел. Стало ясно: внутри не одна бумага, есть и кое-что повесомей.
– Муж желал бы выразить благодарность лично, но дела срочно призвали его в Мадрид. Я же, чтобы отдохнуть от превратностей дороги, ближайшие пару недель проведу в нашем охотничьем домике. Всего пара лиг от Севильи, а какая разница в воздухе…
Пакет с «бездарными виршами», кои оказались надерганы из пьес Лопе де Веги, Диего разорвал не глядя. Источник тяжести? Сорок эскудо! Неожиданно щедро. Что ж, два десятка себе, два десятка капитану. Так чиновник и бывает сыт безо всякого жалованья, не нанося собственной чести ни малого ущерба. Впрочем, размер суммы – явный намек на то, что кое-кому следовало бы явиться с благодарностями в некий охотничий домик. Но если дама никогда не скажет прямо, то кавалер имеет право на недопонимание. Замотался на службе, был особенно туп…
Теперь выяснилось, что иные вянущие красавицы этой привилегии не признают. Желают заставить дона Диего поработать не одним мечом, так другим? Что ж, можно посчитать… четыре души за двадцать эскудо… пять с головы. Кое-кто весьма недорого ценит работу уличного судьи!
Усталость в руке перетекает в боль. Но опустить меч хоть на мгновение – умереть. Сколько длится пляска по кругу? Час? Сутки? Диего не считает удары сердца. Бьется, не обращая внимания на порезы и блеск второстепенных угроз. Царапина на левой руке? Черт с ней! Выпад по ногам? Вряд ли попадут, скорость он пока держит. Сердце, голова, шея, живот – вот и все, что идет сейчас в счет. И правая рука, конечно. В ней сейчас вся сила и вся защита.
Голова норовит пойти кругом, так близко подобралась костлявая. Неправда, что разум не боится смерти. Еще как! Просто он занят. Рука уже не чувствует чужого клинка при соприкосновении стали. Глаза заливает пот. Остры только меч и мысль. Кажется, тело потеряло изначальные навыки, и разуму, который без того занят, приходится отдавать сжатым ужасом и усталостью органам приказ на каждый вдох, на каждый удар сердца.
Будь рядом с Диего наставник-диестро, тот бы объяснил ученику, что в схватке против троих бойцу его школы любой порыв может лишь навредить. Потому подобное состояние – знак приходящего мастерства. Год-другой, и бабочка выпорхнет. Тогда трое «вульгарных фехтовальщиков», со всем их уличным опытом, проживут против родившегося диестро не дольше, чем займет короткий росчерк меча. Уже сейчас холодный, льдистый разум в состоянии встать между бойцом и судьбой, оставить добрую треть злого рока за спиной, зажимать руками разваленный живот, да тихо подвывать.
Двое против одного – чуть менее страшно. Просто… тяжело. Меч словно залили ртутью. А у вражин еще и кинжалы, по старинному обыкновению. Вторым оружием диестро служат разум, баланс – и плащ, которым удобно отвести укол, но бесполезный против ударов. Потому противники стараются рубить. Пока – без толку, и со временем – все менее ловко. Похоже, силы убывают примерно поровну.
Медленные удары сердца сливаются в дурную бесконечность – которая разорвана! За спинами нападающих – шаги. Еще одна компания. Тоже крючка с хвоста сбрасывают? Явно не подкрепление к убийцам – те забеспокоились, разомкнули клинки. Бой распался.
– Проходите, судари, – один из головорезов плюет на мостовую, уже украшенную телами двух товарищей. Кто знал, что у проклятого судьи под широкими рукавами мантии липовые бруски примотаны. Мало того, что руку защищают, так еще и клинок в них вязнет. Но больше они на эту удочку не купятся!
– Что, судейская крыса огрызается? – да это же офицеры с галер! – Господа, выбирайте: можно помочь этим честным людям в их мщении, несомненно, справедливом. А можно просто посмотреть, кто кого. Верно, выйдет увлекательней боя быков.
– Я с этим типом пил, – откликается знакомый голос. Антонио де Рибера! – потом мы повздорили. И даже подрались. Потом судья меня заволок домой. Обобрал, правда, как липку, но что возьмешь с юриста? Иначе они просто не могут.
– Судари, решайте быстрей. Нам некогда… – торопит бретер. А ему и точно некогда – по бедру пролегла мокрая полоса. Так что или закончит бой быстро, или свалится. Потому, что последний подельник один на один с диестро не управится точно.
Антонио медленно достает шпагу.
– Я решил, – говорит. И словно падает на землю – только шпага взлетает вперед и вверх. Полный выпад! Итальянский, с упором левой рукой в землю.
Главарь пронзен. Но стоит последнему из головорезов повернуться к новой угрозе, как на шее у него вспухает алая черта. Бретер пытается зажать рану руками. Тщетно. Сквозь пальцы пробиваются черные пузыри. Последние хрипы – уже на земле. Кончено!
– Благодарю, – кланяется Диего, – Антонио, ваши товарищи не желают продолжить развлечение? С вами-то мы квиты. Или мне можно искать виолу? Я ее тут в самом начале боя посеял. Ноги у нее явно еще не отросли, но что инструмент прорастет и даст урожай – не верится.
– Виолу… Так вот почему ты один! Судя по времени, идешь туда, а не оттуда. Не будем задерживать… Тебя можно бы и обидеть, но к чему огорчать даму?
Диего скоро подобрал с камней кусок тени средних размеров, пожелал господам офицерам удачной ночи и торопливо зашагал дальше.
– Интересно, – заметил один из друзей Антонио, – как этой даме понравятся отпечатки от сапог кавалера на полу? Кровавые.
– Скорей всего, она к ним привыкла. Весь город знает, что этому одинокому холостяку мантию чинит женская ручка. Да и ночует он у себя не всегда! Что происходит с теми, кто сдуру пытался выследить – мы видели…
Антонио меж тем перевернул сраженного им головореза.
– Я видел, куда попал. От пробитого плеча эспадачины не умирают. Так что открывай глаза и начинай говорить. Не то добьем.
– Что говорить? – теперь бретер не молчит, шипит от боли.
– Рассказывай, кто тебя послал.
– Дона…
– Я ведь сейчас перережу тебе глотку за то, что осмелился пачкать своим грязным ртом благородное имя.
Антонио, и правда, достал кинжал милосердия, как раз и предназначенный – раненых добивать. Прижал к шее бретера.
– Это правда.
Лезвие чуть сдвинулось, прорезая кожу.
– Не лично… Ее камеристка. Золота дала достаточно, чтобы я понял, что заказ – госпожи.
Офицеры переглянулись.
– Пусть живет, – сказал один, – я слыхал что-то такое. Вроде как она благодарна портовому кактусу.
– Угу, – буркнул Антонио, – а если благодарность заканчивается ревностью, безумной до наемных убийц… Верно, у них чего-то было.
– А теперь он топает к другой… Все понятно, и парню сочувствуешь. Чтоб он поменьше спелся с парусными бродягами!
Оставим офицеров, их ждет обычное позднее веселье, а с утра – служба. В который раз спуститься до Кадиса, поманеврировать в бухте, мешая нормальному движению парусников, а там, дня через три, снова вверх по реке, в Севилью.
Диего между тем подходит к знакомому забору. Виолы не видно, плащ запахнут, лицо заслонено высоким воротом.
– Кого еще несет? – откликается неприветливый голос.
– Новость на двух ногах.
Калитка беззвучно отворяется и поглощает ночного гостя.
С утра в облике Диего де Эспиносы о ночном происшествии напоминает разве штопка на новенькой мантии. Неброская, но заметна: дон Терновник опять устроился в самом ярком месте, прямо под солнцем. Явно сделана женской рукой. Что ж, астуриец всегда держался близко – но чуть в стороне, дружески – но не запанибрата. Так было всегда! Даже в двенадцать – спина всегда прямая, подбородок вздернут кверху, слова – редкие и меткие. Разок обидчики подобрались близехонько к грани, но как-то вдруг вышло, что поношение человечка, явно поступившего по протекции – а как иначе получить студенческий матрикул в двенадцать лет? – оказалось нападками не на одного маленького дона, а на всю Астурию. Вокруг мальчишки сверкнули шпаги земляков… С тех пор ему и самому не раз доводилось обнажить клинок в защиту слабейшего. Честь кабальеро, звание судьи и гордость астурийца – сочетание, способное обеспечить немалый опыт.
Глазастые студенты разносят привычную новость, и если после сиесты в трактире на Сенной кто и не знает, что «поэт опять подрался», так это Гаспар Нуньес. Явился, плюхнулся за столик, спросил холодной спаржи.
– У меня тут некоторые дела, – сообщил вместо приветствия. – Один из ваших математиков говорит, что может посчитать вес судна до спуска на воду. Это было бы очень интересно!
– А для чего тут математика? Достаточно точно взвешивать все, из чего корабль будет состоять. Детали набора, обшивки, такелажа, оснастки, дельные вещи, балласт, оружие…
– На галерных верфях говорят, это непрактично. Много возни. А вот если по формуле…