Шаги Диего с ударами колокола не совпали. Звон подбитых полусотней гвоздей каблуков по брусчатке опередил привычный сигнал городских часов на несколько минут. Алькальд сразу поманил обминаемого в сторонку. Подальше от двустворчатых ворот присутствия, чтоб простые стражники не слышали.
– Значит, так, солдат, слушай. Определимся сразу. В том, что касается войны вообще и честного умерщвления людей, я тебе в подметки не гожусь. Возможно. Готов также признать, что у тебя больше житейский опыт и здоровей практический смысл в голове. Но на крючкотвора я учился шесть лет, и, поверь, быстрей многих. А еще я два года хожу с патрулем в порт. Так что – местность и нравы я знаю лучше. Тебе придется это принять. Пока не освоишься. Ясно?
Медленный кивок.
– Тогда пошли к ребятам.
Воин ухмыляется.
– «Ребята»-то тебя постарше. Иные и в два раза.
– И что?
– Просто – занятно. У тебя, часом, титула никакого нет?
– Есть! Я астуриец.
– Мне говорили. Забыл.
Необидный смех обминаемого оборвал колокол. Теперь – вперед. Факелы, алебарды, кирасы. Монетки в ножнах и гвозди в каблуках! Идет ночная стража!
И снова все спокойно. Рутинные приговоры. Привычные встречи. Нет, тел из реки не вылавливали. Люди в балахонах, лица закрыты остроконечными капюшонами с прорезями для глаз. В руках лопаты… Братство ловцов раков идет выполнять неприятную обязанность разом гробокопателей и похоронщиков. Почему оделись на манер друзей инквизиции? Шутка. Мол, их работу доделываем. Приходится терять почти час – проследить, что грязная работа сделана, составить акт. И снова склады.
– Эй, а поздороваться?
Знакомые фигуры оборачиваются. Складская охрана.
– А мы нынче с пустыми руками, сеньор аль… А, это вы, Не Принимающий Подношений!
– Кроме как интересными слухами.
– Не до слухов, дон Диего. Нас того… уволили.
– За что?
– Дороги показались. Набрали не пойми какой голытьбы, – один из охранников сплевывает, – вот посмотрим, сколько у сеньора Кальяри растащат товара этой же ночкой… Одно хорошо – купец расплатился. Хорошим, твердым серебром.
– Ясно. Что ж, удачи. Надеюсь, с теми дураками, что заняли ваше место…
– Ничего дурного не случится, – согласился охранник и уточнил: – В порту.
Хохотнул. Потом дернул головой.
– Шум, будто… Как раз от нашего бывшего хозяина… Мы ни при чем, ей-богу!
Вопросительный взгляд новенького.
– Даю санкцию. Вы, все трое, – с нами.
Короткий бег. Распахивающаяся навстречу дверь. Тень, за спиной которой отблеск огня, растворяется в непроглядной тьме.
Патруль новый, малознакомый. Жаль.
– Двое, за мной! – А увязалось четверо.
Альгвазилу придется тушить пожар с оставшимися. Управится? Неважно. Огонь – не забота уличного судьи. Зато поджигатель…
Стены без дверей, заборы без лазеек – а глаза привыкли к тьме достаточно, чтобы различить стремящееся прочь пятно. Погоня, отравленная извечной игрой: городское отребье против стражи. Впрямую мешать никто не рискнет, но по мелочи… А всего и нужно – замедлить.
Впрочем, мантию бакалавра права в порту знают. Как и толедский меч, который давно смирился, что во время подобной беготни ему приходится расчищать хозяину дорогу – и не всегда бить плашмя.
Так и выходит – стражники отстали, а алькальд всего лишь не догнал. Уж больно с ним приходится осторожничать. Бывало, и его хватали за длинные полы. Так поутру руки отрубленные собирали и пытались угадать, где чья. Зато теперь только шипят в спину да вываливают под ноги всякий хлам. Надеются, что запнется. За засорение улиц, увы, положена всего лишь порка… И если Церберу-Эспиносе доводится хотя бы прыгнуть вбок или сбиться с шага – радостно кричат. Эта команда на другой стороне.
Оно и понятно – судья друг лишь тому, кому есть что терять, хотя б и жизнь. Не все ее ценят, особенно босую, голодную да вшивую. И если кой-кто успел просыпать немного денег на улицу, улицы воздают тому сполна. Щедрость – закон для любого, кто желает бегать быстрей стражи.
На стороне стражи – охранники складов, вышибалы кабачков и другие солидные, по портовым понятиям, люди. Последнее время к ним относятся и моряки с галеонов. Эти всегда рады схватить убегающего. Уже ему приходится отворачивать от цепких рук, выхваченных шпаг и стремительных бросков. Такая выходит ночная забава, ничем не хуже бега с быками. Так и несется через предместья…
– Сдохни, легавый! – желают одни.
– Дави его, гончая! – орут в спину другие.
Эспиноса и значит – «борзая». Собака короля. Фамилия тех, чьи отцы не выслужили ничего лучшего, но честно отслужили в королевских телохранителях.
Ворота. Настежь, и стражи никакой. Городское правительство вторую неделю проводит опыт: что будет, если снести пережиток мавританских войн.
Поджигатель уходит к собору. Громадине, вознесшейся на месте снесенной мечети. Всего и осталось мавританской кладки, что минарет Хиральда, и тот христианские каменщики нарастили локтей на сто.
Собор – убежище, из которого нет выдачи сорок дней, что бы преступник ни натворил. Правда, под своды укрывающихся, как в былые времена, не пускают. Держат на заднем дворе. Где и стоит подобие цыганского табора – столь же яркое и куда более опасное.
Многие там и добычу прогуливают – шлюхи там есть всегда, и шустрые ноги – принести вино и закуску – тоже. Оказавшись в этой безопасной гавани, бояться нечего, кроме иных ее обитателей. Да еще, пожалуй, жадности соборных служителей – в прежние времена, бывало, и пары реалов было довольно, чтоб те забыли, что ты использовал до конца отведенные тебе церковными установлениями дни и начали счет заново. Теперь для этого требуются дублоны. Которые, впрочем, у многих имеются. Четвертый Филипп, конечно, не Второй – вырос номер, выросла и плата за голову. Зато число убийц умножилось неимоверно! Еще пресловутый Антонио Перес во всей Испании не мог сыскать человека, согласного поработать на королевского секретаря мечом и кинжалом, а ныне от кандидатур нет отбоя.
Иные, правда, истребовав задаток, немедленно исчезнут, но и настоящих волков на задворках собора укрывается немало. Войти под сень растущих в убежище апельсиновых деревьев для алькальда – штука совершенно невозможная. Едва шагнув за цепи ограждения, беглец может показать закону похабный жест. Отдышаться. Послать за бурдюком вина – залить винцом проявившуюся в коленях дрожь.
И краем глаза проследить за уличным судьей. За нарушение убежища полагается отлучение от Церкви, но мало ли что сгоряча взбредет в голову легавому?
Тот, впрочем, не кажется особенно разочарованным. Вздергивает нос повыше – и тяжелая створка двери пропускает его в готическую темень. Словно горгулья спешит занять место на крыше, чтобы утром окаменеть – до заката. Откуда знать человеку, только начавшему праздновать второе рождение, что вновь обретенная жизнь висит на волоске, и та самая горгулья, цветом схожая с медной окалиной, тянет за струны и блоки тяжелой древней машины, именуемой церковной администрацией?
Работа нелегкая, занимает немало времени. Уже и рассвело, тени сжались вдоль стен в узкие каемки. Медное чудовище – за спиной едва не рота – тяжко шагает к определенной ему черте. За спиной – кровавый диск пробивающегося сквозь тучи солнца. Разворачивает бумагу… Читает – каждое слово падает, что комок земли на крышку гроба. И толпа убийц и воров вышвыривает в его объятия заигравшегося человечка!
Самое главное – правильно подобрать буковки и запятые расставить. Поджог склада – кого взволнует? Поджог порта… Перед прибытием флота Терра Фирме… Это… ну, не отнять, но подпалить и уронить на пол тот кусок, которым всей Испании – и не только ей – питаться не меньше полугода. До следующего флота.
Дело короля становится делом общим. Грязные шпаги, собравшиеся под апельсиновой сенью, прекрасно знают, что именно раздоры вокруг серебра пополняют ряды жертв и заказчиков. А воры понимают, что набивает толстые кошели, столь часто в этом городе меняющие владельца!
В том числе и мошну архиепископа, который, подписывая грамоту с распоряжением о выдаче, собственной рукой над подписью начертал: «Сия любезность оказывается мною городским властям единократно и не может быть возведена в обычай». Потом внимательно осмотрел просителя.
– У тебя последняя неделя. Зачем тебе?
– Это как последняя строка в сонете, ваше высокопреосвященство… Пусть точка в конце моей службы будет красивой.
Прелат вздохнул. Поставил подпись, но бумагу отдать не спешил.
– Проповедовать не тянет? Держись. Ох, стоило тебе идти на теологию!
Диего промолчал. Стихи, лекции и шпага – неужели этого мало?
– Занятий тебе хватает сейчас, – архиепископ словно мысли прочел, – но что будет, если ты их потеряешь? Или еще что-нибудь случится, такое, чего я и угадать не могу? Рядом с одним юристом молния ударила – помнишь, что вышло?
Вышел Лютер, пытавшийся исправить католическую веру – и ввергнувший мир в столетие религиозной войны. Но…
– И не рассказывай о верности католической и ортодоксальной вере и матери Церкви… Лютер тоже начинал искренним католиком. Инквизиция, подозреваю, тебя бы сожгла или предписала перейти на теологию… Я…
Архиепископ вздохнул еще раз. Протянул подписанную грамоту.
– Ступай. Исполняй долг… и помни о короле и вере!
В присутствие поджигателя ведут, как на казнь, – по бокам десять стражников, впереди альгвазил с жезлом, рядом вместо священника алькальд. Говорящий также вкрадчиво и тоже призывающий к покаянию, но с заботой не о душе, а о теле.
– Послушай, к чему тебе пытка? Скажи сейчас, кто тебе заплатил! Если я возьму тварь раньше, чем та смоется из города, тебя и пытать-то не придется. Повисишь на дыбе, совсем как свидетель. Почти не больно. И к гарроте пойдешь своими ногами, умрешь, сидя на стуле, как порядочный католик. Замолвлю словечко… А нет, так все равно запоешь. Раньше, позже… Только если мы упустим нанимателя, тебя, дружок, придется сжечь. Вместе с еретиками. А там – закопают, выроют, вывезут к Санлукару камбалу кормить… Тебе такого надо?