Оно было неизбежно. Новые хозяева захотели испробовать меня на собачке калибром покрупнее, чем был покойный Куко: свести с бойцовым псом. И еще не наступил вечер, как я снова оказался на ринге, и на этот раз – перед совсем иным противником. Уж какой там спарринг. Ко мне вывели гигантского пса – широкогрудого, с квадратной мордой и обрезанными ушами: таких собачек люди называют «немецкий дог». Это было самое основное, но от моего опытного взгляда не укрылись и кое-какие подробности. Я сразу понял, что схватка будет не насмерть: устроители никогда не пойдут на то, чтобы два прекрасных экземпляра бойцовых собак уничтожили друг друга. Пес, который стоял передо мной – нас обоих держали на поводке – и скалил зубы, был не из бывших знаменитостей, ныне служащих «грушей» для восходящей звезды: нет, это был молодой, хорошо тренированный боец в расцвете сил и в отличной форме. Мускулы и оскаленные клыки это доказывали.
Я хотел договориться с ним. И пролаял – давай, дескать, поборемся не всерьез. Разыграем спектакль, устроим ничью, достигнем этого… как его? парапета, пиетета? – и разойдемся по клеткам. Однако его, что называется, заело. Оно и понятно – молодой, самоуверенный, амбициозный… Метит в звезды. Мнит себя Вольтом[9] или еще кем-то из кино. И вместо того, чтобы ответить вежливо, зашелся вызывающим лаем, стал рваться с поводка, будто не слыша мое разумное предложение.
– Не стоит относиться к этому так серьезно, – настаивал я.
– Да я тебя сейчас в клочья разорву, – снизошел он наконец до очень высокомерного ответа. – Рухлядь старая.
Раньше такое обращение проняло бы меня до печенок. И я нашел бы, что сказать. Но все же я не первый год живу на свете. И потому холодно смерил его взглядом сверху донизу, глубоко вздохнул, подобрался, дернул поводок так сильно и внезапно, что вырвал его из рук человека, – и налетел на дога.
Он, конечно, не ожидал. Этот олух был занят тем, что морщил морду и скалился. И лаял в том смысле, что сейчас сожрет старого хрыча живьем и без соли. А хрыч накинулся на него и укусил за верхнюю губу чуть пониже носа – это адски больно. Потом всей тяжестью налег на него так, что он потерял равновесие. Человек, державший его на поводке, увидев, что я не на привязи, не знал, что ему делать – то ли и дога спустить, то ли нет, и я воспользовался этой заминкой, длившейся считаные секунды – я же говорил, что для нас время идет по-другому, – вцепился в противника, а тот прижал уши, стал отпихивать меня лапами и попытался отступить – для того, разумеется, чтобы получить, так сказать, пространство для маневра и атаки, в чем не преуспел, потому что я не отпускал его морду, пока не уложил брюхом кверху. Уложил на миг, но этого хватило. Кто-то схватил волочившийся поводок, рванул и оторвал меня от дога.
– Сволочь ты, – пролаял тот, поднимаясь.
И облизнул кровоточащую морду. Она была прилично разодрана.
– Кто рано встает, тому бог подает, – ответил я.
Мы стояли шагах в пяти-шести друг от друга. Дог глядел на меня растерянно и зло.
– Ну что – как тебе старая рухлядь?
Вместо ответа он глухо, угрожающе зарычал. Тем и ограничился.
– Не стоит, – сказал я настойчиво. – Это же была не настоящая схватка, а так, прикидка, проба сил. Никто сегодня не требует от тебя рисковать жизнью.
– Да пошел ты…
– Пойду-пойду… Но не сегодня. Сегодня еще побуду здесь.
Тут люди слегка ослабили натяжение, чтобы посмотреть, что мы будем делать, а мы со свирепым лаем стали рваться с поводков. И, прежде чем нас опять растащили, мы успели соприкоснуться носами и передними лапами. В незыблемых традициях, все по прописям – однако же этого было достаточно, чтобы вынести суждение. Вид у него оставался таким же внушительным, но глаза он чуть сощурил, губы подобрал, лоб разгладил, а уши немного прижал. И ни одна из этих мелких деталей не укрылась от моего внимания. Человеку неопытному они мало что скажут, а вот для пса все мгновенно становится ясно, как божий день. По всем этим приметам – противник вот-вот обделается. В буквальном смысле.
– Дружище, хватит на сегодня, – сказал я с безмятежным миролюбием. – Мы свое дело сделали.
И потом, задрав ногу, пометил площадку долгой спокойной струей.
Стемнело, и я спал в своей клетке. День выдался тяжкий, и мне в самом деле надо было отдохнуть. Но тут совсем рядом кто-то поскребся. Я открыл глаза и увидел какую-то тень. Нет, сперва огоньки глаз, а потом уж темный силуэт.
– Ты кто? – гавкнул я негромко. – Какого… тебе тут?
– Я – дог, с которым ты подрался, когда пришел в Каньяду, – ответили мне.
Я стал вспоминать. И это было непросто. Слишком много собак прошло передо мной за последние двадцать четыре человечьих часа. И наконец вспомнил. Это был тот самый сторожевой пес, которого я встретил – я его, либо он меня, – когда проник в Каньяду-Негра. Это с ним я дрался, пока его хозяева меня не заловили.
– Как тебя зовут?
– Да пес его знает. Понятия не имею. А, может, и имени тоже.
Он придвинулся ко мне вплотную, насколько позволяли прутья, и мы заурчали потише. Стали шептаться. Теперь, когда он подполз ближе, я смог рассмотреть его, благо сквозь маленькое узкое оконце пробивался лунный свет.
– Зачем пожаловал?
– Любопытно мне.
– Любопытство, как известно, кошку сгубило.
– Так то кошку. А я – собака.
Мне понравилось, как он говорит. И как потянулся ко мне и обнюхал, а потом потерся носом о мой нос. Он вроде бы не затаил на меня обиды.
– Хочу тебя спросить, – вдруг спросил он в упор. – Ты почему меня не прикончил вчера?
Я удивился:
– Не смог, наверно. Ты не дал.
– Да не ври. Я дрался, конечно, изо всех сил, но и ты тоже. И я почувствовал твои клыки у самых вен на шее… Но почему-то остановился.
Я на миг задумался:
– Ну, значит, надобности не было. Не люблю убивать.
Он посмотрел недоверчиво:
– Что ты не любишь?
– Убивать.
Он засмеялся сквозь зубы, вывалив язык и часто дыша.
– Про тебя говорят другое.
– И что же?
– Что сегодня ты прикончил спарринга и навел страх на Олафа, немецкого дога, а он – зверь серьезный. Еще говорят, ты и раньше занимался такими делами.
– Кто говорит?
– Пронесся такой слух, то есть лай. Сам знаешь, как это происходит. Наше радио.
– А еще что говорят?
– Что пришел сюда по доброй воле, хотя носишь ошейник со всей этой дребеденью. И это значит одно из двух – либо ты больной на всю голову, либо у тебя тут какое-то дело.
Помолчали. Потом я снова навострил уши. Мне было интересно.
– Ты так и не сказал, зачем пришел.
Он как будто задумался.
– Всего лишь спасибо тебе сказать, – он шевельнул хвостом. – Если бы не ты, потерял бы я жизнь, а в лучшем случае – эту службу.
– Службу… Не больно-то почтенная, прямо скажем, у тебя служба. Сторожить все это дерьмо.
Он принял мои слова как должное и глазом не моргнул.
– Останься я бойцом, меня давно бы уж закопали. Повезло мне. Кормежкой обеспечен. А что касается собак… Веселого, конечно, мало, но я выполняю свой долг и помогаю, чем могу.
Я покивал понимающе.
– Лучше они, чем ты, да?
– Именно так.
Пришел мой черед ненадолго задуматься. В отличие от людей, мы, семейство псовых, почти совсем лишены лицемерия. Притворяться не умеем: мы такие, какие есть. Мы – честные животные. И этот дог, несмотря на свою службу, не кажется негодяем. У собак и жизнь собачья. Каждый курочит их, как хочет. И потому я решил пооткровенничать и рассказал ему, зачем я здесь оказался. Не вдаваясь особенно в подробности, так – самую суть. Есть у меня два друга – Тео и Борис. Стало мне известно, что они попали сюда. Не слышал ли он о них чего-нибудь?
– Слышал, конечно, – ответил он.
И, без видимого усилия, отодвинул мордой засов на дверце моей клетки. Я в удивлении уставился на него:
– Ты что делаешь?
И услышал нечто похожее на слабую одышку – это дог так смеялся.
– Я подумал, может, тебе захочется прогуляться.
Цинковые крыши поблескивали в лунном свете, а из окон, задернутых занавесками, пробивался свет электрический. Мы шли бесшумно, стараясь держаться там, где потемней, и наконец остановились перед последним ангаром. Я сгорал от любопытства так, что хвост дымился, однако дог оказался настоящий кремень.
– Да что за черт такой? Долго еще?
– Помалкивай. Увидишь.
Мы шли бок о бок. Мой спутник постоянно оглядывался по сторонам.
– Если накроют, – предупредил он, – представим дело так, что ты удрал, а я тебя только что поймал. Понял? Разыграем задержание, и ты послушно вернешься в клетку.
– Ладно. Но все же – что там с моими друзьями?
– Спокойствие, товарищ! Терпение – это добродетель.
– Да я очень спокоен и очень терпелив. Но все же скажи что-нибудь.
Он задумался на миг.
– Этот твой Тео – родезиец, здоровенный барбос? Видный? Да?
– Да, это он.
– Их привезли недели две назад – его и второго. Изящного такого… Твой дружок пошел, судя по всему, по высшей категории. Его испробовали на двух спаррингах. И с одним – это был жалкий блохастый шелудяк – он драться отказался.
– Меня это не удивляет. Тео – благородный пес. Достойная личность.
– Ну, эту достойную личность отлупили и на двое суток заперли без еды. И даже пить не давали. Потом вывели на ринг попробовать с другим спаррингом – пиренейским мастифом, довольно пожилым, но еще мощным.
– И?
– Ну, ты знаешь сам, наверно, чем это кончается…
– Хочешь сказать, он дрался?
– Да как еще дрался. Осатанев с голодухи, остервенясь от побоев, он живого места от мастифа не оставил. Так истрепал, что того пришлось пристрелить.
От изумления я даже остановился:
– Да ты что?!
– Отвечаю! И с тех пор, насколько мне известно, он никого в живых не оставляет. Кого ни выведут к нему – убивает всех. Держат его на Живодерне, где проводятся настоящие бои… – Он взглянул на меня с любопытством. – Место, полагаю, тебе знакомое.