– Не без того.
– Ну, там он и живет в одной из клеток, где содержат чемпионов, чтобы не возить их каждый раз взад-вперед – на бой и обратно, к хозяину. Похоже и ты там жил?
Я мрачно сморщился. Воспоминания, становившиеся все тягостнее и неотвязней, сдавили мне горло.
– Нет. Я был хорош, но жил при хозяине.
– Ты – хорош, а он – самый лучший. Рассказывают, что заработал своим владельцам кучу денег. Живет там же, где дерется, а дерется чуть ли не каждый вечер. Судя по всему, прирожденный боец. Киллер.
Я не сразу сумел осмыслить все услышанное. Живодерня – это такое место, где только жестокость и насилие дают тебе шанс выжить, а иначе говоря – это ад. Мне трудно было представить там Тео с его иронической ухмылкой уверенного в себе пса, с его насмешливо-спокойной манерой. С его обаятельной невозмутимой задиристостью, которая прельстила когда-то Дидо, а меня сделала его другом.
– Что же касается второго… – помявшись, продолжал дог.
И я встряхнул головой, возвращаясь к действительности. Тео ведь был не один, вдруг вспомнил я. Их было двое.
– Русский борзой, да? Пижонистый такой?
– Все так. Красавчик Борис. Что с ним случилось?
Мы остановились перед последним ангаром. И переговаривались тихим урчанием, чтоб никто нас не услышал. Дог приглушенно фыркнул, что означало смешок.
– Случилось то, что красоту свою он потерял.
Уж на что я крепкий парень, но тут содрогнулся:
– Спарринг?
– Кое-что еще похуже.
– Не свисти… Что же может быть хуже?
Он показал на вход в ангар:
– Сам увидишь.
Я затаил дыхание, подходя ближе. Сердце у меня колотилось. Дверь была не заперта, и я толкнул ее лапой. Вместе со мной внутрь проник и неяркий лунный свет, так что я смог отчетливо различить клетку, где лежало грязное и рваное одеяло. На нем спали несколько собак. Четыре, посчитал я. И в одной из них я с трудом узнал Бориса, да и немудрено, что с трудом, – он стал совсем другим. Вместо Бреда Питта собачьего мира, красавца с бархатными, отливающими золотом глазами и шелковистой светло-русой шерстью, вместо чистокровного аристократа, чьи предки служили при дворе русских царей, вместо фотомодели, принимавшего изысканные позы на обложках журналов, я увидел изможденное, истощенное – кожа да кости – существо с запавшими глазами и бесцветно-бледным носом.
– Борис? – глазам своим не веря, тихонько окликнул я его.
Он шевельнулся, услышав свое прежнее имя. Его давно уже никто не называл так. Удивленно поднял голову, но при виде меня немедленно вскочил на все четыре.
– Арап? Это ты? Арап!
Я прижался к решетке.
– Я самый.
– Гав.
Медленными усталыми шагами он подошел ближе. Да, он и вправду сильно сдал. Вяло отвечал, когда я лизал его в морду и терся носом сквозь решетку.
– Что они сделали с тобой, Борис?
Он прекратил лизания и вздрогнул всем телом.
– Это ужас, ужас…
И оглянулся на других собак в глубине клетки. Я присмотрелся повнимательней и увидел, что это суки. Три сладко спавшие суки. Снова обернувшись ко мне, он еле слышно, словно боясь разбудить их, пролаял:
– Умоляю тебя, Арап. Вытащи меня из этого ада.
За спиной я услышал приглушенный смешок дога: «Аф-аф». И тотчас все понял. Бориса превратили в кобеля-производителя.
· 8 ·Борисовы мытарства
– Поистине, сожаления достоин пес, который родился таким красивым, как я.
– Ты шутишь?
– Какие тут шутки? – он уставился на меня, широко открыв глаза. – Ты не знаешь, что это такое, Арап. Клянусь тебе Великим Псом. Меня истрепали в дым.
Поверх его спины я взглянул на трех спящих сучек. И, по правде говоря, издали и в лунном свете выглядели они потрясающе. Прямо хоть сейчас на выставку. Все отдай – и мало.
– Да их же всего три, – засмеялся я.
– Три – сегодня, – голос Бориса подрагивал. – Четыре – вчера. А позавчера – еще четыре. Каждый день – по три-четыре случки. Смекаешь?
– Многие бы мечтали оказаться в твоей шкуре.
– Скажи лучше – в том, что осталось от моей шкуры. Погляди на меня.
– Гляжу.
– И что же – скажешь, это я? Сообрази, Арап. Я скоро на нет сойду. Погляди, как ребра торчат. Живой скелет. Я хвостом шевельнуть не в силах. И это я – красавец, от одного взгляда которого столбенели встреченные в парках сучки. Я, который никогда не опускался до заигрываний и ухаживаний. Да у них при виде меня течка начиналась не по расписанию. Понимаешь ли ты, что это такое?
– Как не понять? Понимаю, – кивнул я, тая улыбку.
– И я понимаю, – высказался дог, внимательно слушавший разговор.
Борис глянул на него с утомленным раздражением.
– А теперь я как выжатый лимон.
– Преувеличиваешь.
– Да ни… чего я не преувеличиваю. Ноги не держат.
– Не горюй, – попытался я его утешить. – Зато мир скоро будет полон борзыми щенятами, похожими на тебя. Такими же шелковистыми блондинчиками.
– Не горюй?! Да я в дерьме полнейшем! По уши! Каждый божий день приводят новых сучек: давай-давай – и все. А те просто ненасытны… им сколько ни дай – все мало… Ты же не знаешь, какие они на самом деле, твари… Агрегат стоять должен, а не простаивать.
Я раскатился негромким собачьим хохотком.
– Да ладно тебе, Борис! Не нагнетай. Все кобели бы обзавидовались.
– Ага, как же… «Обзавидовались». Чушь не мели. Я бы с любым поменялся не глядя. Даже спаррингом быть и то лучше. Эти сучки меня просто доконают…
– Надо говорить не сучки, а «самки собаки», – поправил не без издевки дог. – У нас в Каньяда-Негра запрещен сексистский лексикон.
Борис злобно обернулся к нему. А потом ко мне:
– Это еще что за чучело?
– Здешний штатный охранник.
Борис оглядел нас поочередно и смущенно сморщился.
– И ты разгуливаешь по Каньяда-Негра свободно, да еще с охраной?
– Так уж вышло.
Борис разинул пасть от изумления:
– Да ты, брат, круче мозговой кости.
– Иногда бываю.
Борзой надолго задумался. Тут надо уточнить: на этот раз – не о себе. Это было совсем непохоже на Красавчика, который не мог пройти мимо ни единой витрины, чтобы не полюбоваться своим отражением. Потом он шевельнул ушами:
– А зачем ты здесь, Арап?
– За тобой пришел.
Он просиял.
– Правда?
– Не сомневайся.
– Ты – молодчина! И храбрец! Пес – на все сто. И кишка у тебя не тонка, – тут он ткнулся мордой в дверцу клетки. – Ну, давай, открывай скорей. Не тяни.
Я покачал головой:
– Это все не так просто. Сейчас еще не время.
– То есть?
Я показал на дога.
– Если я тебя сейчас выпущу отсюда, ему не поздоровится. Да и мне тоже.
– И что же делать?
– Подождать немного. Я приду за вами обоими.
– Обоими?
– За тобой и за Тео.
При упоминании этого имени он помрачнел. И замолчал.
– Ты что-нибудь знаешь о нем?
– Знаю, – ответил он. Потом опустил уши, а еще через миг и голову. – Кое-что знаю.
– Он стал убийцей. Так мне сказали.
– Правильно сказали. – Борис, словно окончательно обессилев, рухнул на пол, уткнул морду в лапы. – Именно в это он и превратился, закадычный твой… В подлого убийцу.
Мы отошли в уголок и ворчали еле слышно, чтобы не разбудить соседок. Дог, славный малый, не торопил. Он стоял снаружи и настороже – на тот случай, если вдруг появится какой-нибудь бессонный человек. Борис рассказывал мне о том, как его поймали.
– Мы с Тео шли себе по улице, в ус, что называется, не дули. Прилично налакались на Водопое, и Тео вздумал проводить меня до дому… – Он взглянул на меня очень серьезно, как будто сомневаясь, нужны ли здесь дальнейшие подробности. – Ты ведь знаешь, что эта ирландская сеттериха Дидо живет неподалеку от дома моих хозяев?
– Да, – ответил я бесстрастно. – Знаю.
– Думаю, он и провожание это затеял, чтобы потом влезть к ней в сад. Тео ведь отлично перемахивает через заборы. – Он обратил угасающий взгляд к трем своим спящим подругам. – Посмотрел бы я на него здесь… Как бы он тут попрыгал.
– Ближе к делу давай.
– Ладно. Значит, мы слегка перебрали анисовой водички: Марго нас почти что выгнала вон. «Хватит, сказала она Тео, хватит тебе. Уматывай отсюда и забери с собой этого хлыща». Ну, мы и побрели до дому, оставляя свои метки на каждом углу… Тебе же известно, что я в силу происхождения и внешних, так сказать, данных тяготею больше к правым. Я, в сущности, либерал-консерватор… А Тео, который придерживается противоположных взглядов, затянул назло мне «Интернационал».
Вставайте, псы без пропитанья,
Вперед, голодные щенки…
Борис пропел это вполголоса, не сводя опасливого взгляда со спящих сучек. Потом почесал за ухом.
– И таким манером дошли мы до проезда Рата, где повстречали потаскушку Сюзи. Остановились для очередной метки, и тут рядом затормозил фургон. Оттуда выскочили какие-то люди и схватили меня за ошейник.
– И ты не отбивался?
– Даже не гавкнул. Я – пацифист, к твоему сведению. Собаки моего класса конфликтов избегают. Кроме того, я чуял опасность, которой пахло от этих людей. И потому решил подождать, как там дальше развернутся события.
– А Тео?
– Я же говорю – он был крепко навеселе. Может, даже больше, чем я, однако оказал сопротивление. И лаял, и даже хотел цапнуть того, кто его схватил. Только эти… из фургона которые, дело свое знали. У них наготове были проволочные петли – накинули на шею и поволокли. Чуть не задушили… Ну и вот. Привезли сюда.
– Как спаррингов вас не использовали?
– Поначалу было и это. Нас обоих запихнули в одну клетку, а вскоре вытащили. Тео вывели на ринг, заставили драться сразу с несколькими противниками. Он сперва отказался, но пришлось. И, наверно, у него это хорошо вышло, потому что вскоре я увидел, что он возвращается – весь в крови – и глаза налиты, и с клыков капает. Однако живой и даже хвостом виляет. Думаю, он дрался за свою жизнь, как настоящий дикий зверь. Но больше я его не видел.