Боевые животные на аренах
Глава 1Зрелища
Особенно грандиозных размеров достигло истребление животных с установлением обычая устраивать общественные зрелища (в период поздней республики и Римской империи). Если в Италии во II–I веках до нашей эры число зверей, выходивших на арену во время таких зрелищ, исчислялось десятками или сотнями, то в период империи оно возросло во много раз. Venationes стали показывать во многих провинциальных городах, а в Риме количество зверей, выведенных на арену, стало исчисляться тысячами. Так, Цезарь организовал травлю четырехсот зверей, а в «играх», организованных Августом, число убитых зверей достигло трех тысяч пятисот.
В 80 году нашей эры были устроены богатые зрелища, причем в один день было убито пять тысяч различных зверей, а за все празднества — девять тысяч.
Траян после победы над Децебалом и даками устроил в 107 году нашей эры зрелища, продолжавшиеся 123 дня, во время которых было убито 11 000 зверей.
До того как во Флавии соорудили Колизей, амфитеатры в Риме строились в основном из дерева, поэтому во время пожара почти все они сгорели. Но для обещанных игр Нерон приказал выстроить несколько новых амфитеатров, и среди них один огромный, для которого начали доставлять по морю и по Тибету могучие древесные стволы, срубленные на склонах Атласских гор. Так как эти игры великолепием и числом жертв должны были превзойти все прежние, сверх того строились обширные помещения для людей и зверей. Тысячи работников дни и ночи трудились на этих постройках. Работы по сооружению и украшению главного амфитеатра велись без передышки. Народ рассказывал чудеса о поручнях, выложенных бронзой, янтарем, слоновой костью, перламутром и панцирями заморских черепах. Проложенные вдоль рядов канавки с холодной водой, поступавшей с гор, должны были даже в самую знойную пору поддерживать приятную прохладу. Колоссальный пурпурный веларий защищал от солнечных лучей. Между рядами расставляли курильницы с аравийскими благовониями, а на потолке делались устройства, чтобы кропить зрителей шафраном и вербеной. Знаменитые зодчие Север и Целер употребили все свои познания, чтобы воздвигнуть этот несравненный по роскоши амфитеатр, который мог вместить такое число любопытных зрителей, как ни один из известных до той поры.
Потому-то в день первой из назначенных «утренних игр» толпы черни с рассвета ждали, когда откроются ворота, упоенно прислушиваясь к рычанию львов, хриплому реву пантер и вою собак. Зверей уже два дня не кормили, только дразнили их кровавыми кусками мяса, чтобы разжечь ярость и голод.
Временами хор звериных голосов становился столь оглушительным, что стоявшие возле цирка люди не слышали друг друга, а те, кто потрусливее, бледнели от страха… Толпа знала, что зрелища будут длиться недели и месяцы, но тут же начались споры, управляться ли с намеченной на сегодня частью христиан за один день. Мужских, женских и детских голосов, певших утренний гимн, было столько, что, по мнению знатоков, даже если бы отправляли на арену по сто или по двести штук сразу, звери вскоре устанут, насытятся и до вечера не успеют всех разорвать. Другие сетовали, что когда на арене выступает слишком много народу, внимание рассеивается и невозможно как следует насладиться зрелищем. Чем ближе было к часу открытия ведущих во внутрь коридоров, называвшихся «вомитории», тем оживленнее и веселее шумела толпа, споря на различные, касающиеся игр темы. Начали образовываться партии, одни стояли на том, что львы искуснее разрывают людей, другие — что тигры. Тут и там бились об заклад. Многие также обсуждали гладиаторов, которым предстояло выступить на арене…
С раннего утра прибывали в амфитеатр группы гладиаторов во главе с их наставниками — ланистами. Не желая прежде времени утомлять себя, они шли без оружия, часто совершенно нагие, кое-кто с зеленой веткой в руке или в венке из цветов — молодые, полные жизни, блистающие красотой в утреннем свете. Их могучие, точно из мрамора изваянные тела, лоснившиеся от оливкового масла, возбуждали восхищение римлян, любителей красивых форм… Девушки бросали на них влюбленные взгляды, а они, высматривая самых красивых, сыпали шутливыми словечками, как бы не испытывая и тени тревоги, да посылали воздушные поцелуи или кричали: «Обними меня, пока смерть не обняла!» Затем исчезали в воротах, из которых многим суждено было не выйти. Но внимание толпы привлекали все новые группы участников. За гладиаторами шли мастигофоры, люди с бичами, чьей обязанностью было стегать, подбадривая дерущихся. Мулы тянули в сторону сполиария длинную вереницу повозок, на которых высились горы деревянных гробов. Их вид радовал толпу — по большому количеству судили о грандиозности игр. Дальше шли те, которые должны были добивать раненых, и наряжены они были кто Хароном, а кто Меркурием; за ними — те, кто наблюдал за порядком в цирке и раздавал табуреты; затем рабы, которые разносили еду и прохладительные напитки; и, наконец, преторианцы, которых каждый император держал в амфитеатре наготове.
Наконец вомитории отворились, и толпа устремилась в цирк. Однако число жаждущих было так велико, что они шли час за часом — даже не верилось, что амфитеатр может вместить такую пропасть народа. Рычанье зверей, учуявших человеческие запахи, стало еще громче. Рассаживаясь по местам, народ в цирке шумел, как волны морские в бурю.
Но вот появился префект города с отрядом стражей, а за ним непрерывною чередой потянулись носилки сенаторов, консулов, преторов, эдилов, государственных дворцовых чиновников, преторианских начальников, патрициев и знатных дам. Перед некоторыми носилками шли ликторы, несущие топорики в связке розог, перед другими — толпы рабов. В солнечном свете сверкала позолота носилок, яркими красками переливались белые и цветные одежды, перья, серьги, драгоценные камни, сталь топоров. Из цирка доносились крики, которыми народ приветствовал виднейших сановников. Время от времени прибывали небольшие отряды преторианцев…
Обычно зрелище открывалось ловлею дикого зверя, в которой состязались варвары с Севера и Юга, но на сей раз зверей был избыток, поэтому начали с андабатов, т. е. бойцов в шлемах без отверстий для глаз, сражавшихся вслепую. На арену вышли десятка два андабатов и начали махать мечами в воздухе, а мастигофоры длинными вилами подталкивали их друг к другу, чтобы им удалось встретиться. Зрители познатнее смотрели на это зрелище с презрительным равнодушием, однако народ тешился неуклюжими движениями бойцов, а когда они, случалось, сталкивались спинами, раздавались хохот и крики: «Правее!», «Левее!», «Прямо!», которыми порою нарочно сбивали с толку. Все же несколько пар сошлись, и бой становился кровавым. Более рьяные бойцы бросали щиты и, схватившись левыми руками, чтобы уже не разъединиться, правыми сражались насмерть. Упавший подымал руку, умоляя этим жестом о пощаде, но в начале игр народ обычно требовал добивать раненых, особенно же когда речь шла об андабатах с закрытыми лицами и потому никому не известных. Постепенно число сражавшихся уменьшилось, и когда их стало только двое, их толкнули одного к другому так сильно, что оба, встретившись, упали на песок и, уже лежа, закололи друг друга. Под крик «Кончено!» служители унесли трупы, а отроки с граблями закрыли песком следы крови на арене и присыпали их листьями шафрана.
Теперь предстоял бой более серьезный, вызывающий интерес не только черни, но и людей утонченных, — тут молодые патриции делали подчас огромные ставки и проигрывали в пух и прах. Сразу же из рук в руки стали передавать таблички с записанными на них именами любимцев и числом сестерциев, которое каждый ставил на своего избранника. У спектатов, т. е. бойцов, уже выступавших на арене и одерживавших на ней победы, было больше приверженцев, однако среди бившихся об заклад находились и такие, которые ставили крупные суммы на новых, совершенно неизвестных гладиаторов, надеясь в случае их победы на крупный выигрыш. Бились об заклад сам император, и жрецы, и весталки, и сенаторы, и всадники, и народ. Сельские жители, когда у них не оставалось денег, нередко ставили на кон свою свободу. Поэтому все ждали выхода бойцов с сердцебиением, даже с тревогой, многие громко давали обеты богам, чтобы вымолить их покровительство своему любимцу.
Но вот амфитеатр огласили пронзительные звуки труб, и воцарилась полная ожидания тишина. Тысячи глаз обратились к большим воротам, к которым приблизился человек, наряженный Хароном, и при всеобщем молчании трижды стукнул в них молотком, как бы вызывая на смерть тех, кто был за ними. Ворота медленно отворились, и из зияющей черноты на ярко освещенную арену стали выходить гладиаторы. Они шли отрядами по двадцать пять человек — отдельно фракийцы, отдельно мирмиллоны, самниты, галлы, все в тяжелом вооружении; наконец, вышли ретиарии, в одной руке державшие сеть, а в другой — трезубец. При виде их по рядам раздались рукоплескания, перешедшие вскоре в сплошной громоподобный шум. В глазах рябило от вида амфитеатра с разгоряченными лицами, открытыми в крике ртами и хлопающими руками. Гладиаторы ритмичным, пружинистым шагом делали круг по арене, сверкая оружием и богатыми доспехами, и остановились перед возвышением с ложей императора — горделивые, спокойные красавцы. Резкий звук рога прекратил рукоплескания, тогда бойцы выбросили вверх правые руки и, подняв головы и взоры к императору, начали выкрикивать, а точнее, повторять протяжно, нараспев:
«Привет тебе, цезарь, император!
Идущие на смерть приветствуют тебя!»
После чего они быстро рассыпались по арене, занимая каждый свое место. Им предстояло сражаться целыми отрядами, но сперва наиболее знаменитым бойцам было дозволено сразиться попарно — в таких поединках выявлялась сила, ловкость и отвага.
Народ участвовал в поединке душою, сердцем, глазами: выл, рычал, свистел, хлопал, смеялся, подстрекал дерущихся, бесновался. Разделенные на две партии гладиаторы сражались на арене с яростью диких зверей: грудь ударялась о грудь, сплетались тела в смертельном объятии, трещали в суставах могучие конечности, мечи погружались в грудные клетки и в животы, из бледнеющих уст хлестала на песок кровь. С десяток новичков объял под конец такой ужас, что они, вырвавшись из сечи, попытались убежать, но мастигофоры загнали их обратно в гущу схватки бичами со свинчаткой на концах. На песке образовалось множество темных пятен, все больше нагих и одетых в доспехи тел валялось на арене, подобно снопам. Живые сражались, стоя на трупах, спотыкаясь об оружие, о щиты, ранили ноги в кровь обломками мечей и падали. Народ был вне себя от удовольствия, упивался смертью, дышал ею, насыщал зрение ее видом и с наслаждением втягивал в легкие ее запахи.
В конце концов почти все побежденные легли, лишь несколько раненых стояли на коленях посреди арены и, пошатываясь, простирали руки к зрителям с мольбою о пощаде. Победителям раздали награды, венки, оливковые ветви, и настала минута отдыха, которая по воле всемогущего императора была превращена в пиршество. В курильницах зажгли благовония. Из кропильных устройств народ орошали легким шафранным и фиалковым дождем. Разносили прохладительные напитки, жареное мясо, сладости, вино, оливки и фрукты. Народ ел, болтал и выкрикивал здравицы императору, чтобы побудить его к еще большей щедрости. Тем временем трубы возвестили, что перерыв кончился и представление возобновится.
Теперь настал черед христиан. Заскрипели железные решетки, в зияющих темных проходах раздались обычные выкрики мастигофоров: «На арену!» — и в единый миг арену заполнила толпа фигур в косматых шкурах, напоминавших фавнов. Выбегая с лихорадочной поспешностью, они устремлялись к середине круга и там падали на колени один подле другого, воздевая руки кверху. Зрители решили, что они просят пощады, и, возмущенные подобной трусостью, принялись топать, свистеть, швырять порожние сосуды из-под вина, обглоданные кости и вопить: «Зверей! Зверей!» Но вдруг произошло нечто неожиданное. Из груды этих косматых тел послышалось пенье, зазвучал гимн, который впервые услышали в стенах римского цирка: «Христос царит!..»
Изумление охватило зрителей. Обреченные на смерть пели, подняв глаза к веларию. Но в это время отворились другие решетчатые ворота, и на арену с дикой стремительностью и неистовым лаем вырвалась стая собак… нарочно выдержанных на голоде, с запавшими боками и налитыми кровью глазами. Учуяв под звериными шкурами людей и озадаченные их неподвижностью, собаки сперва не посмели напасть. Одни лезли на ограду лож, словно пытаясь добраться до зрителей, другие с яростным лаем бегали по кругу, как бы гоняясь за каким-то невидимым зверем. Народ стал сердиться. Цирк загудел тысячами голосов: одни подражали звериному рычанью, другие лаяли по-собачьи, третьи науськивали собак на всех языках мира. Стены амфитеатра сотрясались от воплей. Раздразненные зрителями собаки то подскакивали к стоявшим на коленях, то опасливо пятились, щелкая зубами, пока, наконец, один из молосских псов не вонзил зубы в затылок женщины, стоящей на коленях впереди всех, и не подмял ее под себя. Тогда десятки собак ринулись на коленопреклоненных, словно прорвались в брешь. Чернь перестала бесноваться, теперь ее внимание было приковано к арене. Среди воя и хрипения еще раздавались жалобные мужские и женские голоса, но разглядеть что-нибудь в образовавшихся клубках из тел собак и людей было трудно. Кровь лилась ручьями. Собаки вырывали одна у другой окровавленные куски человеческого мяса. Запах крови и разорванных внутренностей заглушил аравийские благовония и распространился по всему цирку. Вскоре лишь кое-где были видны одинокие стоящие на коленях фигуры, но их быстро заслонили от глаз движущиеся, воющие своры. В эту минуту начали выталкивать на арену новые группы зашитых в шкуры жертв. Эти, подобно первым, тоже сразу падали на колени, но притомившиеся собаки не желали их терзать. Лишь несколько псов бросились на тех, кто стоял поближе, а прочие улеглись и, задирая вверх морды, поводили боками и отчаянно зевали. Тогда пьяный от крови, разъяренный народ встревожился, и раздались пронзительные вопли: «Львов! Львов! Выпустить львов!» Львов намеревались приберечь для следующего дня, но в амфитеатрах желаниям народа подчинялись все, даже сам император. Посему Нерон подал знак открыть куникул, и народ тотчас угомонился. Послышался скрип решеток, за которыми находились львы. При виде их собаки, тихонько повизгивая, сбились в кучу на противоположной стороне круга, а тем временем львы, один за другим, стали выходить на арену, огромные, рыжие, с большими косматыми головами. Однако львы, хотя и были голодны, нападать не спешили. Красноватый свет на арене пугал их, они щурили глаза, будто им ослепленные; некоторые лениво потягивались, изгибая золотистые туловища, иные разевали пасти, точно желали показать зрителям страшные свои клыки. Но постепенно запах крови и множество растерзанных тел, лежавших на арене, оказывали свое действие. Движения львов становились все более беспокойными, гривы топорщились, ноздри с храпом втягивали воздух. Один из львов вдруг припал к трупу женщины с разодранным лицом и, положив на тело передние лапы, принялся слизывать змеистым языком присохшую кровь, другой приблизился к христианину, державшему на руках дитя, зашитое в шкуру олененка. Ребенок весь трясся от крика и плача, судорожно цепляясь за шею отца, а тот, пытаясь хоть на миг продлить его жизнь, силился оторвать от себя и передать стоявшим подальше. Однако крики и движение раздразнили льва. Издав короткое, отрывистое рычание, он пришиб ребенка одним ударом лапы и, захватив в пасть голову отца, в одно мгновенье разгрыз ее. Тут и остальные львы накинулись на группу христиан. Несколько женщин не смогли сдержать криков ужаса, но их заглушили рукоплескания, которые, однако, быстро стихли, — желание смотреть было сильней всего. Страшные картины предстали взорам: головы людей целиком скрывались в огромных пастях, грудные клетки разбивались одним ударом когтей, мелькали вырванные сердца и легкие, слышался хруст костей в зубах хищников, некоторые львы, схватив свою жертву за бок или за поясницу, бешеными прыжками метались по арене, словно искали укромное место, где бы сожрать добычу; другие, затеяв драку, поднимались на задних лапах, схватившись передними, подобно борцам, и оглашали амфитеатр своим ревом. Зрители вставали с мест. Многие спускались по проходам, чтобы лучше видеть, и в толчее кое-кого задавили насмерть. Казалось, увлеченная зрелищем толпа, в конце концов, сама хлынет на арену и вместе со львами примется терзать людей. Временами слышался нечеловеческий визг, и гремели рукоплескания, раздавались рычанье, вой, стук когтей, скулеж собак, а временами — только стоны. Однако впустить зверей на арену оказалось легче, чем прогнать. Император все же нашел средство очистить ее, да еще доставить народу новое развлечение. Во всех проходах цирка появились группы черных, украшенных перьями и серьгами нумидийцев с луками наготове. Народ догадался, зачем они тут, и приветствовал их радостными криками, а нумидийцы, приблизясь к барьеру и наложив стрелы на тетивы, стали стрелять по скоплениям зверей. Это и впрямь было зрелищем еще не виданным. Стройные, черные торсы ритмично откидывались назад, натягивая тугие луки и отправляя стрелу за стрелой. Пенье тетив и свист длинных оперенных стрел смешивались с воем зверей и возгласами изумления. Волки, медведи, пантеры и люди, еще оставшиеся в живых, падали друг подле друга. Иной лев, почувствовав в своем боку стрелу, резко оборачивал искаженную яростью пасть, чтобы ухватить древко зубами и разгрызть его. Другие выли от боли. Мелкое зверье металось в перепуге по арене или билось о решетки, а между тем стрелы свистели, пока все живое на арене не полегло, дергаясь в смертных конвульсиях. Тогда на арену высыпали сотни цирковых рабов с заступами, граблями, метлами, тачками, корзинами для внутренностей и мешками с песком. Одна партия сменяла другую, работа закипела. Быстро очистили арену от трупов, крови и кала, перекопали, заровняли и посыпали толстым слоем свежего песка. После чего выбежали амурчики и стали рассыпать лепестки роз, лилий и других цветов. Снова зажгли курильницы и убрали веларий, так как солнце уже стояло довольно низко.
(Сенкевич Г. Quo vadis? — Мн.: Мастацкая лiтаратура, 1990)
Несмотря на некоторую утрату боевых достоинств слонов, римляне не отказывались от их применения. Они добывали слонов у побежденных врагов или же получали их в виде подарков от дружественных африканских государей. Но в их войнах эти животные никогда не играли решающей роли. Слонов часто использовали в цирках и на арене. Древнеримские устроители празднеств не могли устоять против сенсации, которую таит в себе появление на арене серого гиганта! И хотя римская публика не отличалась тонкостью чувств, она, видимо, не желала, чтобы арена несла слону смерть. Когда Помпей во время игр по случаю освящения храма Венеры выпустил на арену для единоборства с пленными гетулами, вооруженными копьями, двадцать слонов, зрители не только не порадовались этому зрелищу, но, наоборот, сочувствовали обреченным на смерть животным и осуждали Помпея.
В начале нашего века, когда на индийских аренах устраивались бои слонов, для них находили если и не достойную одобрения, то все же гуманную форму.
Обычно слоны относятся друг к другу прекрасно. Они и не помышляют о том, чтобы причинять боль своим собратьям или набрасываться друг на друга. Совсем иное дело, если самец находится в состоянии муста — тогда он становится ненадежным и злобным, легко возбуждается. Внешне это выражается в том, что железа, находящаяся у самцов между глазом и ухом, набухает и выделяет жидкость. Вот таких-то животных и выпускают друг против друга, хоть и не с той целью, чтобы они изувечили или даже прикончили друг друга. Индийцы, не настолько кровожадны, да и никому не интересно ради сенсации бессмысленно жертвовать драгоценными слонами. Устроители подобных зрелищ находят удовольствие в том, чтобы просто заставить животных померятся силами.
Как же вели себя на арене слоны, каждого из которых сопровождал десяток служителей с длинными копьями? Нагнув голову и дико трубя, они мчались друг на друга, сталкивались лбами и стремились оттеснить противника. Когда же более слабое животное начинало сдавать, оно, как правило, отскакивало в сторону и несколько раз как бы в смущении обходило арену. В конце концов оно вновь вступало в бой, и при каждом удобном случае противник стремился повалить его на землю.
Как удавалось разнять животных? Очень просто: между ними бросали ракеты фейерверка, дым и треск которых приходились им в высшей степени не по вкусу. После этого к ним быстро подбегал сторож, стреноживал их, и они, не сопротивляясь, позволяли увести себя прочь.
(Бауэр Г. Книга о слонах. — М.: Мысль, 1964)
Надо сказать, что индийская арена знает и бой слона с человеком. В круг вступает огромный самец. Он явно не ищет ссоры, его добродушное или по крайней мере нейтральное настроение ему быстро портят люди, которые неустанно колют его копьями. Как бы терпелив ни был слон, но это причиняющее боль поддразнивание в конце концов, становится несносным. Издавая горловые звуки и хлопая ушами, он хоботом начинает искать возмутителя своего спокойствия. Но его продолжают дразнить, и слон раздражается все сильнее и сильнее. Наконец он бросается на одного из своих мучителей. Если слон дотянется до него хоботом, то дело кончится плохо. Хотя у пикадора достаточно быстрые ноги, долго выдержать темп, чтобы сохранять дистанцию между собой и своим преследователем, он не в состоянии. Расстояние постепенно сокращается. В этот момент ему на помощь приходят товарищи. Несколько уколов в заднюю часть тела побуждают гиганта оставить врага и обратиться против другого противника. Новое преследование, которое прерывается новыми уколами. Игра продолжается еще некоторое время. К концу ее слон приходит в такую ярость, что его уже нельзя сбить с избранного им направления. Положение осложняется.
Рассвирепевшее животное вот-вот настигнет своего мучителя. Уже осталось каких-нибудь несколько метров. И тогда в последний момент преследуемый проскакивает в небольшие ворота, ведущие с арены. За ним захлопывается на запор обитая железом дверь.
Слон явно удивлен исчезновением двуногого существа. Он изо всех сил толкает дверь лбом, но тщетно. Он не может сломать прочную дверь. Если слона не начинают мучить снова, он постепенно успокаивается и без сопротивления позволяет увести себя в стойло.
Следует упомянуть еще об одном, правда, давно отошедшем в прошлое, противоестественном использовании слона в роли палача. Когда-то при дворах некоторых индийских князей был обычай умерщвлять осужденных преступников с помощью слона. Так, в старинных, относящихся к XVII веку путевых заметках нюрнбержца Иоганна Якоба Саара сообщается, что тогдашний царь государства Канди, расположенного в глубине Цейлона, держал двух слонов специально для совершения экзекуций. Во время войны голландцев против этого царства один пленный голландский прапорщик за незначительный проступок был приговорен к умерщвлению слоном. Саар описывает, как происходила эта казнь, совершенная в присутствии остальных голландских военнопленных. Прапорщик был привязан к столбу. Затем на осужденного начали натравливать слона, на спине которого сидел погонщик. Не воинственное и не злое от природы животное не выказывало ни малейшей склонности стать палачом. Его никак не удавалось натравить на привязанного к столбу смертника. Но человек все же сильнее (не в физическом смысле), чем слон, и ему удается навязать животному свою, иногда столь гнусную волю. Всевозможными истязаниями слон был приведен в такую ярость, что в конце концов, как говорится в этом описании, «лишь по принуждению устремился на несчастного, пронзил его обоими бивнями, подбросил вверх и, когда тот упал на землю, бросился топтать его, так что он недолго и мучился».
(Бауэр Г. Книга о слонах. — М.: Мысль, 1964)
Согласно Плинию впервые слоны появились на аренах амфитеатров при трибуне Клодии Пульхре.
Достоверно известно, что знаменитый Помпей, отмечая вторую годовщину своего консульства, устроил бой двадцати слонов против гладиаторов, вооруженных копьями. Очень умные были эти слоны. Когда в Африке их грузили на корабли, они уже знали, что их везут в дальние края. Животные согласились войти на палубу лишь после того, как вожак поклялся вернуть их обратно на родину.
И вот, очутившись на кровавой арене, слоны поняли, что их ждет неминуемая гибель. Жалобными криками они пытались растрогать зрителей. Подняв хоботы, метались по цирку, как бы укоряя вожака и богов, что они не сдержали своего обещания. Наконец израненные животные в отчаянии кинулись на решетку, ограждавшую арену от зрителей, и едва ее не опрокинули. После этого арену для безопасности окружили глубоким рвом, наполненным водой…
Слоны, захваченные Цезарем в битве при Тапсе, также вскоре стали гладиаторами. На одном из празднеств тысячи римлян были очевидцами грандиозной баталии этих слонов с пятьюстами пешими и конными воинами. Чтобы подогреть интерес к побоищу, на каждого слона поставили башню с четырьмя лучниками.
Иногда слонов заставляли сражаться против других животных, чаще всего быков. Подобные зрелища обожали императоры Домициан и Элагабал. В день свадьбы Элагабала с Корнелией Паулой на большой цирковой арене разгорелся бой слонов с тиграми, в котором погиб один слон.
…Пишут также, что кровожадный император Коммод, хвастаясь своей удалью, нередко сам брал оружие, чтобы попытать счастья в единоборстве в наиболее свирепыми зверями. Венценосный гладиатор, говорят, обладал страшной силой и однажды ударом копья насмерть поразил слона.
После битвы при Тапсе интерес к слонам как к воинам постепенно затухает. Прошло и увлечение слонами-гладиаторами. Слоны в Европе окончательно расстались с военной службой. Но долго еще гиганты, покрывшие свои имена славой на поле брани, увеселяли и изумляли римскую публику.
Самые захватывающие спектакли были в царствования Германика, Нерона и Гальбы… На арену выходили 12 слонов — самцы, облаченные в яркие тоги, самки — в нарядные туники, и попарно начинали танцевать. Потом сходились по четыре и несли в хоботах носилки, на которых лежал пятый слон, изображавший больного. Менялась картина, и на арене вырастали большие столы с обильными угощениями в золотых и серебряных блюдах. Огромные животные, искусно лавируя между столами, чинно рассаживались и приступали к трапезе, с комичной непринужденностью выбирая кушанья под гомерический хохот зрителей.
Гвоздем программы, однако были слоны-канатоходцы. Поперек арены натягивали канаты, но не горизонтально, а с повышением. Слоны с циркачами на спинах поднимались по канатам, а затем спускались обратно.
Слоны трудились не жалея сил и близко к сердцу принимали каждую неудачу. Говорили, что группу слонов тренировали к балету, который должен был выступать перед императором Домицианом. Один слон плохо знал свой урок и был за это наказан. И однажды ночью видели, как при лунном свете он самостоятельно повторял свои упражнения.
…Говорят — и, видимо, не без оснований, — что именно самолюбие стало причиной смерти великого Аякса. Полководец Антипатр рассказывает об этом так. Аякс, уже удостоенный царского благоволения и привыкший к почету, обычно возглавлял царскую колонну своих собратьев. Но однажды он отказался выполнять приказ войти в реку, чтобы проверить брод. Тогда царь объявил, что отныне головным будет тот слон, который первый перейдет реку. Это сделал, не дожидаясь приказа царя, слон по имени Патрокл. И получил в награду серебряную попону — убранство, о котором мечтал каждый слон. Аякс не перенес унижения и уморил себя голодом.
(«Вокруг света», 1976, № 1)
«Слоновьи дуэли» в Таиланде и Бирме, когда схватывались монархи, сидящие верхом на слонах, а подданные, стоя поодаль, с трепетом ожидали исхода боя, отошли в область невозвратного прошлого вместе со всей пышной и наивной эпохой средневековья. Память о них сохранилась лишь в летописях, на сценах театров да еще на страницах журналов.
С тех пор слону уготованы были лишь мирные профессии, и поныне в южных странах он выполняет обязанности бульдозера, трактора, подъемного крана и грузовика. Однако память о боевом прошлом слонов еще жива, и лучшим тому доказательством служит «слоновья олимпиада», которую устраивают каждый год 21–22 ноября в таиландской деревне Сурен.
Полторы сотни слонов со всей страны добираются «своим ходом» до Сурена, чтобы провести своеобразное четырехборье. Состязания начинаются с бега: по команде слоны устремляются вперед и мчат со скоростью сорок километров в час. Правда, разглядеть самих участников забега трудно, ибо при этом поднимаются густые тучи пыли. Судьи, подвергая свою жизнь опасности, аккуратно записывают очки. После краткого — часа четыре — отдыха начинается парад. Разукрашенные животные легким слоновьим шагом двигаются по улицам, а любой из зрителей за небольшую плату может взобраться на спину полюбившемуся ему слону. Последний при этом становится перед седоком на колени. Чем грациознее поклон и приседание слона, тем больше очков в его сумме четырехборья. Судьи идут рядом и фиксируют каждый промах.
Следующий день начинается с Рам Сак — общего танца слонов и людей. Танец этот интересен тем, что, собственно говоря, никто не танцует, ибо слоны… свистят, а люди занимаются акробатикой. Оркестранты бамбуковыми палками ритмично ударяют о землю, и с каждым ударом танцор должен ухватиться за бивень своего слона-партнера и повиснуть в воздухе.
Кульминационный момент соревнований — перетягивание каната. С одной стороны выстраивается цепочка из самых сильных мужчин, отобранных специальной комиссией, с другой стороны — всего одна слониха, опоясанная цепью, к которой привязан канат. На спине у нее сидит погонщик — махаут, который подбадривает ее и разрешает двигаться только вперед. Результат этих состязаний всегда однозначен. Слониха перетягивает канат на свою сторону, но все равно каждый год самые сильные мужчины самым серьезным образом пытаются одолеть слониху.
Спортивный праздник окончен. Завершает его — к вечеру второго дня — военный парад. На слоновьих спинах устанавливают маленькие крепости. Ощетинившись копьями и мечами, крючьями для захвата слона «противника», занимает в них места экипаж в средневековых доспехах. Звон мечей, сверкание копий, победный рев боевых слонов — вот-вот сцепятся клыками и хоботами соперники, вот-вот, зацепив «противника» крюком, ринутся на абордаж воины… Но вдруг все утихает, и «враги» из разных экипажей протягивают руки, вежливо благодарят друг друга за доставленное удовольствие и выражают надежду встретиться на будущий год на слоновьем празднике в Сурене.
(«Вокруг света», 1973, № 1)
Глава 2Коррида
Бои быков — одно из любимейших общественных увеселений в Испании — известны были уже в Древней Греции, особенно в Фессалии и в императорском Риме. Запрещенные в Испании Генрихом IV, бои быков были восстановлены Иосифом, братом Наполеона I. Представления устраиваются ежегодно летом по всей Испании, отличаясь особенной пышностью в Севилье, где для этой цели выстроен каменный цирк, вмещающий 20 000 зрителей. Перед началом боя все борцы дефилируют по арене, предшествуемые представителем власти. Впереди идут пикадоры верхом на обреченных на смерть лошадях; они одеты в древнеиспанские рыцарские костюмы и вооруженны пиками; их место — середина цирка напротив помещения быков. За ними следуют пешком chulos или banderillos, украшенные пестрыми лентами со светлыми шелковыми шарфами в руках; они размещаются вдоль барьера. Наконец является эспада, или тореадор, главный боец, в расшитом золотом костюме, с мечом в правой руке и мулетой (маленькая палочка обернутая шелком) в левой. По знаку представителя власти на арену выпускают быка. Атаку начинают пикадоры: их роль — раздражать быка уколами пикой в шею; когда быку удается ранить лошадь, пикадор спасается бегством; на помощь пикадорам являются хулосы, которые набрасывают на голову быку шарф и спасаются скачками через дощатый барьер арены. Пикадоры тем временем отвлекают криками быка от преследуемого ими хулоса и направляют его на себя. Когда бык утомлен нападениями 10 или 12 пикадоров, на смену им опять являются хулосы, бросающие на быка banderillos (маленькие палочки, обвитые лентами, с крюками, вонзающимися в тело быка). Хулос подпускает к себе быка, но в то время, когда тот бросается на него, спасается и вонзает бандерилью быку в затылок. При этом воспламеняются петарды, находящиеся в конце палочки, происходит треск, оглушающий быка; он мечется в ярости по арене, спасаясь от града бандерилий, и бросается на первого попадающегося ему бойца. Тогда выступает эспада, чтобы нанести последний удар быку, который убегает с закрытыми глазами от мулеты. В то время, когда бык бежит мимо поднятой левой руки эспады, тот вонзает ему в грудь шпагу. Если бык не убит насмерть, но падает тяжело раненный, его добивают матадоры (служители цирка). В общем, бой быков представляет весьма разнообразную живую картину. Публика принимает живое участие в происходящем на арене, ободряет борцов, требует, если бык слишком смирен, чтобы его вывели и заменили другим, аплодируют, в свою очередь, быку, если ему удается победить своих противников. Редкое представление обходится без кровопролития. Из Испании бои быков проникли в смягченном виде в Южную Францию, а со времени последней выставки 1889 г. — в Париж. Во избежание смертных случаев на рога быков надевают кожаные чехлы, так что раны, наносимые бойцами, не смертельны. По всей Гасконии бои быков заменены бегами (courses de taureaux), при которых тореадор подвергается меньшей опасности.
(Брокгауз и Эфрон. Энциклопедический словарь. Т. IV. — С. Петербург, 1891)
В этот день на улицы Памплоны выпускают быков, и каждый желающий может попытать счастья и показать свою храбрость.
Быки гоняются за людьми, и кто порезвее, успевает удрать от разъяренного животного, а некоторые попадают на рога или под копыта. Что и говорить: зрелище необычное. Только мужественные и смелые люди могут участвовать в этой игре.
Коррида вызывает много споров между иностранцами и даже самими испанцами. Испанцы влюблены в массе своей в корриду и могут часами обсуждать достоинства и недостатки участников представления.
И действительно, коррида — необыкновенно впечатляющее зрелище. Представьте себе прежде всего место, где это происходит: большая круглая цирковая арена под открытым небом, наподобие нашего стадиона в Лужниках. В каждом городе и в каждом крупном селении в Испании есть такая арена, где происходит коррида. Заняв свое место, вы сразу попадаете в атмосферу всеобщего возбуждения, праздничного ликования. Толпа заранее наэлектризована, то тут, то там вспыхивают бурные споры, слышатся выкрики или звуки оркестров. Надо сказать, что кроме одного, так сказать, официального оркестра здесь собираются еще 5–6 самодеятельных, которые включаются в моменты наибольшего напряжения борьбы и поднимают вместе с тысячами кричащих зрителей такой шум, который не услышишь даже в Лужниках во время самых острых состязаний.
В одной из лож на верхнем ярусе сидит президент — специальное лицо, которому поручено руководить корридой. По его знаку — он выбрасывает белый платок — и начинается представление. Он же дает знать, когда надо переходить к новому туру игры.
Каждая коррида состоит из нескольких следующих друг за другом этапов. Обычно в ней участвуют 8 быков и 3 тореро — так зовут участников, которые в конечном счете должны убить быка.
Зрелище начинается эффектным парадом: идут матадоры, бандерильеро, выезжают на лошадях пикадоры, резво приплясывают молодые люди, которые ведут за собой разукрашенных, как на свадьбу, лошадей (впоследствии эти лошади вывезут убитых быков с цирковой арены).
И вот начинается первый акт драмы: на пустую арену неожиданно выскакивает бык — чудище весом в полтонны, грузный, как танк, и быстрый, как гоночная автомашина. В загривок ему воткнута небольшая стрела, увешанная разноцветными лентами. Говорят, что эта стрела втыкается в узел нервных сплетений, чтобы вызвать особое раздражение у животного. Мне рассказывали — не знаю, верить этому или нет, — будто бы из-за этой стрелы бык не в состоянии поднимать высоко голову, и тем самым его бойцовские качества сильно ограничиваются. Раздраженный бык, еще более возбужденный криками толпы, стремительно носится по арене в поисках жертвы. Навстречу быку выходят несколько тореро в ярких нарядах с большими полотнищами в руках (с одной стороны оно красное, с другой — белое).
Начинается игра с быком, в которой участвует и тореро. Он внимательно изучает повадки быка, его нрав, подвижность, расположение рогов, манеру наносить удары. Это первая встреча тореро с быком. До этого он не вправе видеть животное.
Участники стараются подпустить быка как можно ближе, но делают это пока еще осторожно: бык полон сил и особенно опасен.
Вся игра основана на том, что бык — так уже устроено его зрение — реагирует только на подвижные, яркие предметы. Поэтому он бросается на красную тряпку, которой машет перед ним тореро. Бык свирепо подскакивает к тряпке, бодает ее и неожиданно останавливается — он озадачен: рога его натыкаются на пустоту. И так повторяется снова и снова.
Затем наступает вторая часть корриды. Выходят несколько бандерильеро, в руках у каждого из них по две стальные стрелы. Они должны вызвать быка на себя и, находясь перед его рогами, воткнуть через его голову в загривок две стрелы и тут же отскочить в сторону.
Это очень опасно, но некоторые бандерильеро из лихачества делают нечто большее: они эффектным жестом обламывают верхнюю часть стрел, и в руках у них остаются совсем короткие стрелы. Тогда особенно трудно воткнуть их в быка. Разъяренный бык, обливаясь кровью, мечется по арене с воткнутыми в загривок стрелами.
И вот следующий этап. На лошади, защищенной со всех сторон плотным покрывалом наподобие стеганого одеяла, выезжает пикадор. Тореро вызывает быка на пикадора, и начинается поединок между ними. Пикадор длинной пикой ранит в загривок быка. А бык в ответ старается поднять на рога пикадора вместе с лошадью. Частенько ему удается опрокинуть лошадь, и, пока пикадор беспомощно лежит на земле, остальные участники представления отвлекают быка с помощью красных полотен. Пикадор вновь забирается на лошадь и снова ищет встречи с быком.
Я видел столкновения пикадора с быком буквально в трех шагах от себя. Человек был бледен, как смерть, и, протыкая пикой холку быка, рычал не хуже зверя. Говорят, что зрители не очень-то любят этот акт схватки. Раньше, когда лошадь и пикадор были не защищены, дело обычно кончалось тем, что бык выпускал кишки лошади и ее уносили с арены. Теперь эта стычка стала безопасной для пикадора и коня, и потому она меньше нравится публике.
Наконец наступает последний акт представления. Появляется матадор, главный участник корриды. В его руках — мулета. Он снимает черную бархатную треугольную шляпу и кланяется — вначале президенту, затем тем, кому он посвящает корриду, чаще всего женщине или знатному гостю.
Последняя игра с быком. Весь ее смысл в том, чтобы пропустить быка как можно ближе у своего тела. Бык почти касается рогами человека и все же проскакивает мимо. Тогда восхищенная публика дружно восклицает: «О-ле! О-ле!» Раздаются звуки самодеятельных оркестров, звучат трубы, фанфары, рожки.
Когда же матадор проявляет робость или — чего боже упаси! — страх, поднимается невообразимый шум среди публики, свистки, крики. Матадор стоит как оплеванный под градом насмешек. Публика требует смелости, риска, изящества в борьбе. Слабости не прощают. Неудивительно, что знаменитые матадоры, как правило, имеют десятки ранений, преимущественно в живот.
И вот поступает команда убить быка. Это кульминационный пункт представления. Медленным шагом матадор подходит к ограде и меняет мулету на боевую шпагу. Потом направляется к быку, становится напротив и, прежде чем нанести удар, должен ждать момента, когда бык опустит голову. Бык устал — от потери крови, которая потоками течет из многочисленных ран, от напряжения борьбы, от непомерного возбуждения. Он стоит против матадора, опустив голову, и смотрит бессмысленным, тяжелым, затуманенным взглядом, ожидая своей участи. Но он еще не сдался, он не повержен. Он продолжает борьбу до последнего вздоха.
В этот момент матадор собирает всю свою волю, все силы, он напряжен, как струна. Величайшее искусство состоит в том, чтобы убить быка с одного удара. Надо попасть шпагой куда-то между четвертым и пятым позвонком, в кружок размером немногим больше пятака. Это дается только самым большим мастерам.
Я видел две корриды. Было убито шестнадцать быков, и только два животных пало с первого удара. Это сделал в Памплоне один из знаменитых тореро, Ордоньес. Он привел всех в восхищение: сколько изящества и красоты, какая уверенность, какие позы! Он торировал без ботинок, в чулках — видимо, род своеобразного шика, и был очень хорош на всех этапах борьбы.
Вот он остановился перед быком, приподнялся на носки и нанес сильный удар, загнав шпагу по самую рукоятку. После этого он отвернулся, отошел в сторону, не глядя на быка, и стал ждать в гордой позе, всем своим видом демонстрируя полную уверенность в победе. Действительно, бык постоял несколько мгновений и вдруг повалился на передние ноги, а затем на бок. Но и это еще не все. По указанию президента наносится удар милосердия — в мозжечок кинжалом — это делает один из участников представления. Последняя конвульсия — и бык мертв. В этот момент толпа взрывается восторженными воплями. Она требует награды для удачливого матадора. Фактически судья состязания — вся толпа, и жюри выполняет ее приговор. Высшая награда — два уха и хвост быка — присуждена за безукоризненную работу на всех этапах.
Матадор, заслуживший награду, делает круг почета. Он гордо несет свой приз и, как правило, бросает его к ногам женщины, которой посвятил корриду.
Круг почета может получить и поверженный бык, если он мужественно вел борьбу, — тело его провозят вокруг арены. Существует и другое любопытное правило: в случае, когда матадор ранен и не может продолжать игру, быка не убивают, он получает свободу и больше никогда не участвует в состязаниях.
Но обычно финальная часть состязания — очень тягостное зрелище. Матадор вынужден наносить не один, а четыре-пять, а то и до десяти ударов, прежде чем убьет быка. Недовольная толпа свистит, требует изгнания матадора с арены, а он, взволнованный, с трясущимися руками, сломленный позором, снова и снова наносит свои неумелые удары.
Коррида не просто зрелище, а национальный праздник для испанца. Каждый мальчишка мечтает стать знаменитым, и тысячи из них пытают свое счастье. Любой новичок может претендовать на выступление в корриде где-нибудь в своей деревне, а затем, если он преуспеет, — на участие и в более крупных представлениях.
(Бурлацкий Ф. Испания: коррида и каудильо. — М.: Правда, 1967)
Единственное, что начинается в Испании вовремя — это коррида.
В шесть часов пополудни из президентской ложи выпорхнул белый платок, тревожно и уныло пропел рожок, распахнулись ворота корраля, и черный приземистый бык стремительно выскочил на арену.
— А-а-а! — взорвались трибуны.
Этот вопль как бы выплеснул наружу лихорадочно-возбужденное ожидание, которое, казалось, пропитало даже затопленную зноем площадь перед красным каменным кольцом построенного цирка. С теневой стороны цирка пестрым водоворотом кипела толпа. Порывистые жесты, напряженные лица, блестящие глаза.
Грянул оркестр, и на желтый песок арены торжественно вступала куадрилья. Впереди, гордо задрав подбородки, шествовали три матадора в шитых золотом костюмах в обтяжку. За ними — пикадоры на лошадях. Далее — многочисленные торос, на которых возложены все, так сказать, вспомогательные операции. Шествие замыкали упряжки мулов, которые завершают каждый бой, уволакивая поверженного быка.
Все три матадора были как на подбор: стройные, юные, но особенно выделялся своей красотой шедший справа — двадцатидвухлетний Тобало Варгас. Ему и предстояло начать сегодняшнюю корриду. Несмотря на торжественность момента, он весело играл глазами и даже чуть пританцовывал.
Куадрилья сделала круг и скрылась в воротах. На арене остался лишь Тобало Варгас. Он поклонился президенту корриды, испросив тем самым разрешения начать бой, протянул к судейской ложе руки, традиционно посвящая первого быка почтеннейшим судьям.
Он выступал уже на многих аренах Испании. И выступал удачно. Зрители быстро прониклись к нему симпатией. Он делал все, что надлежало, но делал легко, весело, изящно переходя ту границу риска, за которую обычно не ступают опытные матадоры. Смелость и изящество помогали ему легко обходить соперников, которые под свист или холодное молчание публики прямо с арены уходили в неизвестность. Сегодня на карту было поставлено будущее. Капризная фортуна с улыбкой провела Варгаса по многим аренам и вот сейчас вывела на середину сверкающего цирка. Он должен завоевать столичную арену.
Тобало Варгас, стоя посреди арены, сделал отстраняющий жест рукой, удаляя торос. Они мгновенно исчезли за забором и оттуда наблюдали за происходящим. Затем, не дойдя шагов двадцать до ворот корраля, матадор упал на колени, воздев к высокому испанскому небу руки. Он ждал быка.
И тотчас, словно выпущенный из пращи снаряд, выскочил бык. После темного корраля, ошеломленный ослепительным блеском арены, болью от доски с гвоздями, впившимися в его тело за секунду до того, как распахнулись ворота, бык зигзагами несся вперед. Загривок бугрился от ярости, блестящая шерсть черным бархатом обтягивала могучие мускулы.
Вдруг бык увидел матадора, легко повернулся и, опустив голову с изогнутыми вниз и в стороны белыми рогами, бросился на него. Тобало Варгас, как пушинка, взлетел в воздух между широко расставленными грозными рогами, мелькнули его розовые чулки. Скользнув по крупу быка, он тяжело шлепнулся на песок. Шла примерно десятая секунда боя.
Тут же появились торос, большими красными плащами отвлекая быка от поверженного матадора. Бык поводил рогами, раздумывая, кого бы поддеть. Боль от гвоздей, наверное, у него улеглась, и, перебросив через себя матадора, он немного успокоился. Выбрав одного торо, он не спеша двинулся в атаку и, когда тот отскочил, в недоумении остановился.
Тем временем Тобало Варгас зашевелился, уперся руками в песок и встал на колени. С трудом поднявшись, он, пошатываясь, побрел к забору. Бык равнодушно проводил его глазами.
Варгасу подали шпагу. Но пока он не собирался обратить ее против быка: лишь прикрепил к ней красный плащ. С заблестевшими глазами, танцующей походкой он направился к своему противнику и, немного не доходя, остановился. Выгнувшись назад, напряженный и стройный, матадор полоскал перед собою плащом, раззадоривая быка.
В ту же секунду бык ринулся на матадора. Рога коснулись плаща, но Тобало Варгас легким движением уклонился, поворачиваясь одновременно на сто восемьдесят градусов. Бык, уткнувшись мордой в красную тряпку, как собака, послушно обежал вокруг матадора. Варгас остановился. Замер и бык.
Публика зааплодировала.
На арену, держась возле забора, выехал пикадор, одетый словно рыцарь времен Дон Кихота. Лошадь его была защищена толстыми, свисающими с боков матами. Сквозь разошедшийся шов белых штанов пикадора поблескивал металл. Ноги вместо стремян покоились в глубоких совках из толстого железа.
Пикадор развернул лошадь правым боком и, следя за быком из-под полей надвинутой на глаза шляпы, выставил копье с поблескивающим на солнце наконечником.
Тобало Варгас развернул быка так, что тот оказался перед лошадью. Всхрапнув, бык бросился на нее. Пикадор, привстав в своих совках-стременах, под острым углом вонзил копье в спину быка, в бугор перекатывающихся мускулов, и навалился на древко всей тяжестью одетого в доспехи грузного тела. Говорят, в старые времена пикадоры были настолько сильны, что копьем удерживали быка на расстоянии. Но сейчас древко копья заскользило в судорожно напряженных руках пикадора, из-под мышки все выше и выше выползая сзади.
Бык ударил рогами в бок лошади. Она тяжело скакнула вбок и прижалась к забору, дрожа всем телом и прядая ушами. Лошадь не видела быка, так как ее правый глаз был закрыт черной повязкой.
Устав бодать лошадь, бык неожиданно подогнул ноги и улегся у нее под брюхом. Морда его грустно покоилась на песке.
Пикадор отъехал в безопасное место. На быка набросились торос и подняли его. Кровь, словно алая попона, покрывала его спину и бока, поблескивала на солнце.
Между тем разъяренный бык кругами понесся по арене. Торос брызнули от него в разные стороны. Один со скоростью спринтера пересек арену, хотя бык заинтересовался его коллегами, перекинулся через забор и упал обессиленный в безопасном солодке под хохот и веселый рев публики. Тобало Варгас стоял посреди арены — животное не обращало на него ни малейшего внимания — и с веселым любопытством наблюдал, как бык разгоняет его помощников. Оставшись один, он распустил плащ и провел бешено мчащегося противника вплотную мимо себя. Правый рог зацепил отворот камзола и вырвал клок богато расшитой ткани. Плащ протащился по спине быка и сразу потемнел от крови.
Тобало Варгас снова стал в позицию, но тяжелый плащ вдруг выпал из его рук. Со всех сторон к центру арены устремились торос, чтобы отвлечь быка. Увы, тот не замечал их. Он понесся за матадором, который, достигнув забора, прижался к нему спиной и поднял вверх руки с тонкими плоскими запястьями.
Накрепко прижатый лбом быка к забору, бледный, он улыбался и похлопывал быка по шее. По лицу его градом катился пот.
— Оле!.. — ревел амфитеатр.
— Ха! Ха! — кричали, словно щелкая бичом, прыгающие вокруг животного торос.
Один из торос дернул быка за хвост. Бык выдрал завязший рог, проворно повернулся и, мимоходом свалив Тобало Варгаса, припустился за нахалом.
Тобало Варгас выскочил на арену, подобрал плащ и отвлек быка на себя. Несколько вероник прошли у него блестяще, вызвав аплодисменты и крики публики. У животного тяжело ходили бока, оно двигалось все медленнее и, наконец, совсем остановилось. Варгас плащом позвал его, но бык утратил ко всему интерес.
— Ха! Ха! — закричал матадор, танцующим шагом подходя к быку все ближе и ближе.
Он приблизился вплотную к его морде, но и к этому бык остался равнодушен. Тогда Варгас, зайдя сбоку, протащил по его морде и рогам пропитанный кровью плащ. Запах крови вывел быка из себя. Внезапным броском он сшиб матадора и неистово запрыгал на прямых, сведенных вместе ногах. Из-под копыт в стороны летел золотистый песок арены. Тобало Варгас лежал, защищая руками голову.
Несколько раз бык прыгнул прямо на него, но копыта соскользнули с упругого тела матадора.
Чаще всего матадоры лишь имитируют риск. Тобало Варгас был честен в каждом движении. Вся коррида для него, начиная с первых секунд, заключалась в балансировании на грани жизни и смерти. Ни один знаменитый испанский матадор не покидает арены, пока бык не распорет на его груди камзол. Публика аплодирует ему, но сдержанно. Тобало Варгас со своей эмоциональностью и риском был куда милее мадридской толпе. На его месте маститый матадор никогда не отважился бы на бой с таким порывистым и неожиданным быком. Впрочем, у Тобало Варгаса не было выбора. К счастью, пока он вышел победителем. Теперь ему осталось последнее — убить быка.
Гнусаво пропел рожок. На арену выбежали ловкие, как гимнасты, бандерильеры. Они по очереди приближались к яростно метавшемуся быку, откинувшись назад, сводили над головой руки с двумя зажатыми в них метровыми острыми, как гарпуны, бандерильями и бросались навстречу, казалось бы, неизбежной смерти. Но в тот момент, когда рога быка почти касались живота, бандерильер резко наклонялся вперед, вонзая в спину быка бандерильи, и уходил от рогов в сторону. Один оказался чересчур осторожным, метнув бандерильи издалека, и одна скатилась на песок, а другая повисла на боку животного, только пробив шкуру. Публика завопила, на арену полетели банки из-под пива.
Повисшие бандерильи подпрыгивали на боках животного, а те, что были воткнуты крепко, торчали кустом и с деревянным звуком стукались друг о друга.
Как только бандерильеры сделали свое дело, Тобало Варгас вышел на сверкающий золотистый песок, чтобы завершить свой триумф. Ему подали мулету — темно-красную маленькую тряпку с желтой подкладкой и шпагу. Шпага была слегка выгнута с тем, чтобы даже при скользящем ударе лезвие ее прошло вглубь и пробило легкие животного. Матадор взял мулету в левую руку, но не смог ее поднять и помог правой. Выставив перед собой на уровне глаз шпагу, Тобало Варгас позвал быка.
Бык впился глазами в мулету и тяжело поскакал на матадора: он очень ослаб от потери крови. Тобало Варгас бросился ему навстречу, держа в вытянутой руке шпагу. В тот момент, когда они сблизились, Тобало Варгас перегнулся через рога и что было силы вонзил шпагу в спину быка, отскочив в тот же миг в сторону. Шпага изогнулась дугой и вдруг, спружинив, взлетела в воздух, сверкнув на солнце.
Публика недовольно молчала.
Тобало Варгас подобрал шпагу, выпрямил ее о колено и снова стал в позицию. Но бык не хотел идти в атаку. Он опустил голову и смотрел в песок. Тобало Варгас подошел к нему вплотную и провел по ноздрям мулетой.
Бык сделал молниеносное движение и всадил рог в живот матадора. В следующую секунду он прижал Варгаса к земле, потом поднял на роге, и видно было, что тот прошел насквозь. Острие рога было в песке. Стряхнув матадора, бык снова вонзил в него рог. На этот раз в грудь. А затем отошел, раздувая ноздри. То, что было Тобало Варгасом, лежало на ослепительно желтой, празднично залитой солнцем арене жалким, безжизненным кулем.
Торос ловко положили это на пропитанный бычьей кровью плащ и бегом унесли за забор. В нижних помещениях белого цирка все было наготове: и госпиталь, и часовня. То, что еще совсем недавно вызывало восторг и звалось Тобало Варгасом, в госпитале продержали недолго. Затем торос отнесли тело матадора в часовню.
Вот, собственно, и все. Шесть быков, которых положено убить на корриде, поделили между собой два оставшихся матадора. Никто из них не погиб, только один был ранен. Может быть, если их не убьют в следующий раз, когда-нибудь они станут миллионерами. Туши быков тут же утащили привычные к этому мулы. А место, где упал бык, заравнивали и поливали водой. Все делалось очень быстро. Так же быстро заровняли и посыпали свежим песком место, где был убит Тобало Варгас.
Мадрид — Ленинград.
(«Вокруг света», 1974, № 4)
В мексиканском столичном аэропорту пели серебряные трубы, звенели гитары, чистый женский голос разносился далеко окрест, рвался к небу. В этот день вся — почти вся — Мексика встречала своего кумира. У выхода из аэровокзала волновалось людское море. Играла популярнейшая группа народных музыкантов «Мариачис». Пел студенческий хор из Атиспана. У края тротуара стояли в почетном карауле четыре горделивых всадника — в больших, тяжелых бархатных сомбреро. Это были знаменитые мексиканские наездники «чаррос».
…Двойная стеклянная дверь распахнулась, толпа вздохнула как один человек, а затем оглушительно стала скандировать: «Тореро! Тореро!» На тротуаре стоял невысокий, худощавый, уже немолодой человек и, подняв руки, благодарил за встречу. Известный мексиканский тореро Хоселито Уэрта возвратился из Швейцарии после сложной нейрохирургической операции. «Я вернусь на арену», — заявил он почитателям и журналистам. И, подтверждая серьезность намерений, добавил, что купил в Мадриде пять костюмов с позументами, в которых тореро выходит на бой с быком, новую мулету, красный плащ и набор длинных шпаг.
Более двадцати лет работает на арене Хоселито Уэрта, не раз он получал серьезные травмы. В декабре 1968 года, когда Уэрта выступал на столичной арене «Эль-Торео», бык по кличке Паблито ударил его рогом в живот. Если тореро в таком случае удается выжить, он, как правило, больше не находит в себе уверенности и душевных сил, чтобы смело противостоять быку и показывать прежнее искусство ведения боя. Но Хоселито залечил рану, преодолел страх и снова начал выступать, покоряя зрителей своим бесстрашием и мастерством. Он выступал еженедельно. После полудня, когда воскресная публика в ожидании традиционного «Праздника храбрости» до отказа заполняет овальные трибуны, Уэрта выходил на песчаную арену и оставался один на один с быком.
— И вот настал тот ужасный день, — вспоминал потом Хоселито. — Я полностью подчинил быка своей воле. Плавными движениями руки — чтобы бык не устал раньше времени — я заставлял его тянуться рогами за мулетой. По моей воле бык проходил в каких-то сантиметрах от меня, он шел налево, направо столько раз, сколько хотел я. Публика очень тепло меня принимала. Неожиданно я почувствовал острую головную боль. Подумал, что пройдет, но боль все усиливалась.
Я решил побыстрее закончить бой и… больше ничего не помню. Арена, трибуны закружились у меня перед глазами. Говорят, что я все-таки заколол быка, но, если откровенно, не помню, как это произошло…
Его увезли с арены в машине «скорой помощи». Сказалось предыдущее ранение, и потребовалась новая, еще более сложная операция. Хоселито не выступал два с половиной года, а потом снова вышел на арену…
— Наша профессия, — говорил Хоселито, — отнимает у человека много сил. Она очень опасная, но ведь смерть дома, в постели, тоже смерть…
Матадор — это тореро высшего ранга, человек, поднявшийся на высшую иерархическую ступеньку корриды, тот, кто в боях завоевал право убивать быка. Матадоров часто спрашивают, не испытывают ли они страха перед воинственным животным, которого специально растят для боя с человеком? «Самая сильная боль не от удара рогом, а от голода» — так ответил один известный испанский тореро прошлого века.
Нужда и сегодня выталкивает на этот рискованный путь многих деревенских и городских юношей Испании, стран Латинской Америки.
Конечно, стать тореро удается лишь немногим. А подняться до уровня известных выпадает единицам. Что нужно, чтобы попасть в их число? Над этим вопросом часто размышляют молодые мексиканцы: ведь Мексика — страна, где «фиеста брава» особенно популярна. Надо полностью отдавать себя избранному делу, требуется мужество, виртуозное владение мулетой — считают одни тореро. Важно умение преодолеть страх перед смертью — говорят другие. Нужна удача — утверждают третьи и добавляют: конечно, не обойтись без храбрости, знания повадок животного, умения находить контакт со зрителями, но все же главное — «суэрте», удача.
«Коррида де торос» в буквальном переводе означает «бег быков». Так назывался родившийся в Испании праздник, связанный с культом быка. И сегодня в испанских селениях можно видеть, как быков выпускают на улицы, а смельчаки, улучив удобный миг, норовят дернуть животное за хвост, оседлать его. Смельчаков много, но еще больше болельщиков — разумеется, они сидят в безопасности на заборах или деревьях.
Такой вид корриды существует даже на юге Индии. Там рога быка обвязывают лентами, и не всякому храбрецу удается их развязать, не получив синяков или даже увечий. А в Испании с начала XVII века — в латиноамериканских странах несколько позже — коррида стала спектаклем, который разыгрывался на арене, отгороженной от зрителей деревянным барьером.
Мексиканские ковбои способны на полном скаку схватить корову за хвост и свалить ее на землю или отделить животное от стада, набросив лассо. Спешившись и взяв в руки мулету, чаррос выстоят и против норовистого быка.
Представление начинается. Из темной глубины загона на яркий свет пулей выскакивает бык. Над воротцами появляется небольшая черная доска, на ней мелом написаны кличка быка и его вес. Тореро, разумеется, уже располагает подробной информацией о животном, но в первые минуты корриды он пополнит ее, наблюдая из специального отсека, как помощники, размахивая тряпками, дразнят быка, чтобы выявить его характер. При малейшей угрозе помощники спасаются бегством, перепрыгивая через деревянный барьер. Бывает, что бык в азарте преследования тоже перемахивает через него. Поднимается суматоха, которая завершается водворением животного на арену. Наступает очередь «бандерильерос». Взметнувшись над рогами быка, они успевают вонзить две бандерильи — короткие пики с цветными лентами — в загривок животного и увернуться от мощного удара рогами или головой. Троекратно испытывают они судьбу, раздразнивая быка, а затем на арене появляются пикадоры. Они выезжают на лошадях, бока которых защищены покровами, напоминающими матрацы. На глазах у лошадей шоры. Бык бросается на пикадоров и наносит хотя и смягченные матрацами, но довольно ощутимые для лошадей удары. Улучив момент, пикадор вонзает длинную пику меж лопаток быка, стремясь отогнать его. Всадник должен сломить сопротивление животного, заставить его опустить рога, только тогда тореро сможет завершить бой. Когда бык чувствует острую боль, то либо сдается, либо бросается в схватку с возросшей яростью. И если он покалечит тореро, то другой матадор обязан довести поединок до конца, потому что быка, побывавшего на арене, как правило, не возвращают на пастбище — он становится слишком опасен для человека.
В истории мексиканской тавромахии были случаи, когда быку сохраняли жизнь. 27 февраля 1972 года известный тореро Куррито Ривера выступал против быка по кличке Пайясо. Бык постоянно нападал. Он смело шел на мулету, и когда Куррито с изяществом отводил ее в сторону, Пайясо с не меньшей ловкостью и прежним азартом преследовал ее. Буквально с первых минут боя зрители стали требовать от судьи наградить быка — возвратить его живым и невредимым на пастбище. По мере того как продолжалась коррида, сторонников у Пайясо становилось все больше. И судья согласился со зрителями. Когда открыли воротца, ведущие в загон, разгоряченный боем бык, по холке которого текла кровь, упирался, не уходил с арены, и его пришлось подталкивать. А тореро преподнесли в виде высшей оценки кончики двух ушей и хвоста ранее убитого быка.
(«Вокруг света», 1984, № 9)
Испанский тореро Блас Ромеро недавно подписал контракт на пять сезонов подряд. Причем он будет выступать в не совсем обычной роли… паяца. Среди любителей корриды это вызвало вспышку страстей. В чем же состоит его номер? Блас Ромеро выходит в шелковом, в блестках костюме, лицо его напудрено. Появляется бык. Но тореро-клоун вместо шпаги берет в руки саксофон. Грустная мелодия плывет над ареной. Даже бык, впадая в меланхолию, задумчиво опускает голову. Левая рука клоуна по-прежнему на клапанах саксофона, а в правой вдруг появляется мулета, которая молниеносно вонзается в загривок зверя. Единственное, чего опасается Блас Ромеро, — это появления быка, лишенного музыкального слуха.
(«Вокруг света», 1973, № 5)
Несколько дней Лас-Пальмас жил ожиданием корриды. На серых стенах домов и выбеленных заборах пестрели красочные плакаты, возвещавшие о предстоящем бое быков. Мальчишки, нанятые устроителями корриды за пять песет, обегали из конца в конец весь город, раздавая программки будущего представления. Крупным шрифтом в них было набрано: «В ближайшее воскресенье в 16 часов на „Пласа дель торрос“ встретятся шесть прекрасных севильских быков господина Санчеса с матадорами братьями Кампесинос и их куадрильей».
Бой быков пришел на Канарские острова несколько столетий назад вместе с испанскими завоевателями. В те годы на островах корридой отмечали лишь очень важные события: возвращение морских экспедиций, заключение мира или освящение нового собора. Тогда это было массовое празднество, правда, больше напоминавшее бойню: четко установленного ритуала еще не существовало. На арену выезжали разодетые всадники с копьями наперевес и на потеху публике устраивали кровавое представление. Если, паче чаяния, бык сбрасывал всадника с лошади, тот вынимал шпагу и с помощью слуг безыскусно убивал животное. К XVIII веку в Севилье уже открылась первая школа тавромахии. Повсюду возникали «пласы» — арены для корриды, складывались правила боя. То была эпоха процветания корриды. Бывшие вояки и беззастенчивые колонизаторы Нового Света обнаружили изрядную любовь к наряду тореро.
Немало лет прошло, но пристрастие к сильным ощущениям по-прежнему влечет жителей Канарских островов к «самому испанскому» из всех зрелищ — корриде. Нельзя, правда, сказать, что бой быков всем по вкусу.
(«Вокруг света», 1977, № 3)
Когда состоялась первая португальская коррида, никто точно сказать не может, но достоверно известно, что она уже проводилась не менее восьмисот лет назад. О более поздних представлениях даже сохранились документы, в которых подробно описывается, кто принимал участие в корриде, какие туалеты были на дамах, какие попоны были на лошадях и как выглядели кавалеры.
Корриды устанавливались по случаю праздника святого Антониу, по поводу рождения наследника, королевской женитьбы, приезда иностранной коронованной особы и других таких же знаменательных событий.
В более ранние времена не строили специальных стадионов для коррид, а устраивали представление на самых больших площадях. Например, в Лиссабоне к корриде готовили или площадь Росиу, или Террейра ду Пасу.
По периметру площади сооружались гигантские трибуны, скамейки обивали шелком, столбы покрывали золотой краской, над почетными ложами натягивали пологи с разноцветными кистями и украшали знаменами. Высокопоставленные семейства смотрели представления, устроившись у раскрытых окон королевского дворца. Корриде предшествовали спектакли с танцами под музыку, а уж потом на площадь выезжали первые кавалеры, сопровождаемые дюжиной лакеев. Так начиналась коррида в XVII веке, и в ней участвовали только отпрыски знатных семей. А корриды с профессиональными исполнителями ведут свою историю с XVIII века, т. е. с относительно недавних времен.
Собственно говоря, в Португалии распространена не коррида, а «тоурада». Хотя и то и другое называют боем быков, вообще-то никакого сражения между животными не происходит, а на арену быков выпускают по одному. Но только не в Вила-Франка-ди-Шира. И знаменит этот городок, расположенный в тридцати километрах к северу от столицы, своим «колете энкарнаду». «Алый жилет» — так переводится название праздника, посвященного пастухам, которые выращивают быков для тоурады на землях муниципалитета Вила-Франка. Но прежде чем произойдут основные события на арене «Пальа Бланко», на улицах городка начинается парад пастухов. Медленно идут они на лошадях. Поверх белой льняной рубашки — алый жилет, на голове зеленый фригийский колпак с помпоном, на ногах гетры и до блеска начищенные черные башмаки с медными пряжками, в руке — четырехметровый шест, а к луке седла приторочено лассо. Кругом шум, приветствия, крики, мальчишки бегут рядом, стараясь подержаться за стремя, а всадники, невозмутимо торжественные, движутся в этой суматохе, устроенной в их честь.
Три дня в конце первой недели июля длится в Вила-Франка этот праздник. И на это время улица, ведущая к площади возле «Пальа Бланко», меняет свой облик. На перекрестках щиты из толстых досок закрывают проходы на соседние улицы, мостовая посыпана опилками, публика посолиднее загодя занимает удобные места, а молодежь, как петухи на насесте, утраивается поверх щитов. И все с нетерпением ждут начала тоурады — «ларгады». Вот в конце улицы послышались крики: «Пошли, пошли!» Это значит, что выпустили молодых бычков, которым ничего не остается, как только бежать вперед по узкому проходу под свист, улюлюканье и крики зрителей. Вот тут-то любители острых ощущений и стараются показать свою удаль: одни стремглав бегут впереди быков, другие, поддразнивая животных, тем не менее примериваются, куда можно будет отпрыгнуть, дабы избежать нежелательного контакта с рогами и твердым лбом рассерженного животного. Так проходит ларгада. А затем события разворачиваются на «Пальа Бланко».
Публика неистовствует, аплодирует, приветствует, ахает, негодует, возмущается, освистывает. Кажется, человек и лошадь слиты воедино. Кентавр гарцует вокруг быка, роющего копытами песок арены. Кавалейру, бандерильеру, Тоурейру. Мулеты, фарны, пассы. Все это — тоурада, или коррида, или бой быков. Как хотите, так и называйте. Тысячи раз описанные, сотни раз отснятые на пленку акты спектакля. Кроме разве двух особенностей, существующих лишь в португальской тоураде: здесь быков не убивают, и в конце выступают форкадаш.
Как правило, это любители, а не профессионалы. Они выходят на арену последними. Становятся друг за другом в затылок — шестеро форкадаш против одного быка. Старший группы — «кабу» — занимает первое место в линии. Он делает шаг вперед, почему-то всегда при этом поправляя на голове колпак с помпоном, подбоченивается и кричит: «Э, тоуру браву!» — «Эй, смелый бык!» Мол, иди на меня, отважный бык, попробуй, померимся силами! Потом делает еще один шаг и еще. Как правило, бык не ждет, принимает приглашение и бросается, опустив голову, на храбреца. И когда до столкновения остается буквально доля секунды, «кабу» грудью бросается на голову быка: тело его точно укладывается между рогами, руки обхватывают шею животного. Четверо форкадаш также бросаются на быка, пытаясь остановить его, а последний, шестой участник команды, тащит быка за хвост. После такого посрамления быку ничего не остается делать, как остановиться и покинуть арену.
Это и есть вторая особенность тоурады — завершать выход каждого быка состязанием животного с шестеркой смелых форкадаш.
После тоурады глубокой ночью начинаются народные гулянья. С бенгальскими огнями, народными танцами и, конечно, жареными на огне свежими сардинами. Так заканчивается «Колете энкарнаду», народный праздник в городке Вила-Франка-ди-Шира.
(Игнатьев О. «Вокруг света», 1984, № 3)
Вале — кантон, занимающий всю долину Верхней Роны до ее впадения в Женевское озеро. Это уголок необыкновенных контрастов природы, всякий раз открывающийся все новыми и новыми гранями…
Вале называют главным садом и огородом Швейцарии.
Его жители — великие труженики. Их основное богатство — крупный рогатый скот. Оказывается, бурый валезанский скот ведет свое начало со времен древних римлян! Здешние коровы во многом уступают симменталкам, зато они необычайно цепки, устойчивы на ногах, как нельзя более пригодны для высокогорных альпийских пастбищ. И страшно драчливы!
С 1931 года бои коров начали устраивать по всему Вале, в немалой степени для привлечения туристов. Что делать! Жизнь нелегка, и приходится использовать любой повод, чтобы заработать лишний франк.
Между тем старинные хроники Вале и соседнего Пьемонта в Италии полны упоминаний о боях коров в горах или, верней, при подъеме на альпажи, когда хозяева сводили их в одно стадо. И по сей день, когда коровы попривыкли друг к другу, их сгоняют в одно место, и они тотчас же начинают выяснять между собой отношения. Самая сильная становится королевой стада, а остальные вынуждены ее слушаться. Королева — главный помощник пастухов на альпажах.
Сводить старались равных по силе животных. Бои были скоротечными, и схватку, как правило, проигрывала та из коров, которая была легче весом. Отыскивая точку опоры, она цеплялась всеми четырьмя копытами за камни и кочки. Стоило ей чуть податься назад, как этим спешила воспользоваться соперница. Бедняге ничего не оставалось, как обратиться в бегство.
Все шло раз и навсегда заведенным порядком.
(«Вокруг света», 1982, № 7)
Пожалуй, нет ни одной страны в мире, где китобойный промысел играл бы такую важную роль, как на Фарерских островах. Мясо кита гринды — основной продукт питания фарерцев. Кит гринда — малютка среди своих сородичей; его длина 4–5 метров. Обитает гринда в Северной Атлантике и обычно ходит стадами от 100 до 1000 голов, появляясь у Фарер чаще всего в июле — сентябре.
При сообщении о появлении гринды все владельцы гребных и моторных лодок оцепляют стадо и гонят его в ближайшую бухту. Закрыв выходы из бухты, фарерцы ударами ручных гарпунов ранят ближайших гринд, те бросаются к берегу, гоня перед собой остальных китов. Побоище в бухте привлекает жителей ближайших деревень. Для фарерцев это не только средство к существованию, но и своеобразный спорт, который иностранцы, сравнивая с испанским боем быков, образно назвали фарерской «корридой».
Когда киты убиты и вытащены на берег, участники промысла по существующей тысячелетней традиции избирают распределителя добычи. Крупнейшую гринду отдают тому, кто первый заметил и подал сигнал. Затем наделяют всех остальных участников. Даже зрители и туристы получают по кусочку в честь удачного промысла.
Всю ночь китобои празднуют удачу в охоте на гринду: едят вареное и жареное китовое мясо, поют традиционные песни, цепочкой, взявшись за руки, танцуют древний танец. Праздник после «корриды» затягивается до утра.
(«Вокруг света», 1964, № 3)
Задняя комната харчевни, перед входом в которую висели освежеванные и слегка обжаренные оранжевые утки и шипели на противне лепешки, была полна народу. Человек двадцать скопилось в центре, окружив нечто, полностью захватившее их внимание, а несколько человек сидело на корточках перед кастрюлями, кастрюльками и баночками, закрытыми крышками или завязанными марлей.
Заинтригованный таинственным действом, я перебрался поближе к ряду закрытых кастрюль и тоже присел на корточки, ожидая, пока с них снимут крышки. И вот с ближайшей ко мне кастрюли сняли крышку. Бережно, будто суп мог выпрыгнуть.
Но оказалось, что это не суп. Ничего общего с супом. На дне кастрюли миролюбиво толкались с десяток больших сверчков. И только.
Извлек сверчка из своей кастрюли и давешний прохожий. Кое-кто из посетителей полез себе под рубашку, достал оттуда маленькие коробочки. Там тоже оказались сверчки. И тогда я почему-то вспомнил о тараканьих бегах — на что еще могут понадобиться эти прыгучие насекомые явно небогатым людям, собравшимся в задней комнате дешевого ресторанчика?
Шел отбор сверчков. Хозяева еще раз оценивали любимцев, разглядывали, склонившись, ноги и усики. Прошло еще несколько минут, прежде чем два сверчка были пересажены в бадейку.
Мне, как гостю на детском празднике, было выделено место у самой бадейки, под лампой. Владельцы насекомых уселись на корточки друг против друга, достали кисточки и принялись щекотать сверчков. Сверчки расправляли крылышки, поводили усами и двигались все быстрее и быстрее — начинали злиться. И по мере того как они, еще не обращая внимания на соседа по бадейке, все больше суетились, росло напряжение и среди зрителей. Кто-то навалился мне на спину, кто-то дышал прямо в ухо, зашуршал банкнот — кто-то ставил на одного из сверчков. Комнату охватывал азарт, он как сильный жар в этом и без того жарком помещении исходил из круглой бадейки, где два маленьких сверчка вдруг поглядели друг на дружку и с неожиданной яростью бросились в бой.
Сверчки оказались настоящими турнирными бойцами. Они толкались лбами, старались дотянуться до противника сильными задними ногами, раскрывали крылья, подпрыгивали, как петухи. Я поймал себя на том, что с волнением слежу за действиями сверчка поменьше ростом, желаю ему победы и уже не могу оторвать глаз от кипящего боя.
Вдруг случилась беда. Беда для меня и других болельщиков малыша. Под ударом противника он опрокинулся на спину. Хозяин тут же начал переворачивать повергнутого бойца, но сверчок, видно, догадался, что лежать на спине безопаснее — противник тут же терял всякий интерес к бою и отбегал к стене, стараясь найти выход.
Три раза малыша переворачивали на живот, и три раза он при приближении противника ложился лапками кверху. После третьего раза бой был закончен. Перерыв. Я незаметно выбрался из толпы и вышел на улицу.
Что ж, думал я, пожалуй, это самый безобидный из боев, на которые ходят любоваться люди. Он миниатюрен во всем — даже в размерах бойцов. За мной из ресторанчика вышел аптекарь. Вид у него был чуть виноватый. Увидев меня, он подошел.
— Не осуждай их, — сказал он. — В жизни так мало развлечений.
— А за что осуждать? — удивился я, собираясь поведать случайному знакомому свои мудрые рассуждения о невинности этой забавы.
— Но это так опасно, — сказал аптекарь искренне. — Такие большие деньги. Недаром эти бои запрещены во многих городах.
И он рассказал о том, что виденное мною — детская игра по сравнению с настоящим бизнесом, в который превращены сверчковые драки в некоторых странах Азии. Спорт этот (если можно условно применить столь благородное слово к бою сверчков) родился в Китае тысячи лет назад. Он порой так захватывал людей, что случались трагедии. Известно, что полководец сунской династии Ця Су-тао лет восемьсот назад настолько увлекся боями сверчков, что забыл об армии, которой командовал, и армию разгромил противник.
В наши дни «сезон» боев сверчков начинается в августе и продолжается всю осень. В среднем в «конюшне» любителя сверчков живет до трехсот самцов (самки, оказывается, слишком миролюбивы для драк). Из них выбираются лучшие — их откармливают червяками, пауками и рисом. Рядовой сверчок стоит не больше доллара, зато чемпионы «тянут» до пятисот долларов за штуку! Зрелище это доступно всем — за вход на «арену» платят сущие гроши. Главный же доход хозяина не в этом — ему принадлежит процент с любого выигрыша, а, войдя в азарт, любители зачастую проигрывают все, до последней рубашки. В богатых домах, в номерах роскошных гостиниц Гонконга и Макао ставки измеряются в тысячах долларов.
— Это как опиум, — сказал аптекарь. — Только не так заметно. Они такие крошечки, эти насекомые…
Из ресторана вышел давешний прохожий. Он нес за ручку пустую кастрюлю. Остановился у входа, подумал о чем-то и бросил кастрюлю на мостовую. Кастрюля оглушительно загремела по камням.
— Для него, видать, сверчки кончились… Может быть… Человек долго смотрел, как кастрюля, замедляя движение, катится по мостовой. Потом вдруг бросился за ней, догнал, прижал к груди и ушел по улице, быстро затерявшись в толпе.
(Фан. С. «Вокруг света», 1972, № 1)
На Гавайских островах археологи обнаружили следы вполне реальных древних обычаев. Недалеко от Пирл-Харбора найдены остатки морской арены — выложенный из камней круг с выходом в море. В таком театре, напоминающем древнеримский, местные гладиаторы сражались с акулами. В присутствии зрителей-знатоков — короля и соплеменников — обнаженные пловцы с одним только коротким кинжалом в руке вступали в поединок с океанскими акулами. Оружие было сделано нарочно для этих схваток и представляло собой большой акулий зуб, насаженный на деревянную рукоятку. Очень остроумное решение: ведь у акул жесткая кожа, и, чтобы ее прорезать, нужно именно что-то вроде такого зуба, острого, как бритва. К тому же на Гавайских островах в ту пору не знали металла. Правда, археологи не могут ничего нам сказать о том, кто же чаще побеждал — человек или акула.
Но если археологи не могут удовлетворить нашего любопытства насчет гавайских подводных коррид, то вот свидетельство недавнего времени. На острове Санто-Доминго я слышал историю про двух негров, которые регулярно устраивали поединки с акулами. Особой арены у них не было, просто мелкая лагуна, соединенная с морем проливом, который перегораживали камнями и ветвями. Негры пользовались настоящими кинжалами, из лучшей стали. Когда удавалось запереть в лагуне крупную акулу, гладиатор, получив условленную сумму денег, входил с кинжалом в руке в воду, и начинался смертельный бой. Нередко уже через несколько секунд оружие человека вонзалось в бок животного. Опасный спорт был главным источником существования этих двух негров, поэтому поединки устраивались часто и, как правило, заканчивались победой.
(Кусто Ф. Чужой среди акул. — «Вокруг света», 1972, № 6)
На Азорских островах коррида называется «тоурада а корда». У нас слово «коррида» вызывает представление о матадорах и пикадорах, балетных движениях и стремительном завершающем ударе. Азорская «тоурада» совсем иная — здесь нет оперных костюмов, нет профессионалов, нет и смертельного удара: по окончании игр быка отправляют снова на пастбище — подлечить раны.
А их стоит лечить! Ведь быка дразнят, раздражают мельканием столь ненавистного для быков красного цвета. Выведенный из себя, бык изо всех сил рвется на обидчиков — людей, одетых в красные свитеры, машущих платками и раскрытыми пунцовыми зонтиками. Его удерживают на прочной длинной веревке пятеро мужчин. А цель тех, кто бежит перед быком, состоит в том, чтобы довести его до такого бешенства, что он вырвет веревку из крепких рук пастухов.
Этой веревкой тоурада и отличается от других бескровных коррид: памплонской или камаргской, где быков гонят через площадь небольшим, но буйным стадом. Но и тут, и там на бычьи рога надеты упругие пробки от шампанского или медные колпачки с шариком на конце, так безопаснее.
…Перед домами — так устраивают тоураду в деревне Ладейра-Гранди на острове Терсейра — построены баррикады из песка и толстых досок. За ними укрываются зрители, и через них же перескакивают участники, если бык чересчур разойдется и положение станет опасным.
Кольнув стрекалом, выгоняют бычка из загона. Человек сто мужчин, кричащих, свистящих, машущих красным, возникают перед ним. Бык возмущен и озадачен: кто главный виновник? На всякий случай он бросается на толпу, пытаясь поддеть то одного, то другого. И каждый, за кем устремляется бык, спасается от него, перепрыгнув через баррикаду. В конце концов остается один — самый увертливый. И начинается гонка. Резким рывком бык освобождается от удерживающих его людей. Догнать и забодать! Забодать и растоптать! Не пустить к загородкам!
И если скрыться за досками и песком уже нельзя, последний участник подпрыгивает из всех сил, ухватывается за навес ближайшего дома и рывком подтягивается…
Против бычьей яростной силы одно оружие — ловкость. Ведь хотя коррида и бескровная, но бык об этом не знает…
(«Вокруг света», 1976, № 10)
Никобарские острова лежат к востоку от полуострова Индостан, достаточно близко к нему, чтобы быть частью Индии, и достаточно далеко, чтобы новые веяния приходили туда с весьма солидным опозданием. Это относится и к традиционным занятиям островитян, и к их развлечениям. Сейчас на Никобарах появились новые виды спорта — волейбол, футбол, теннис, и молодежь в них с увлечением играет. Но все-таки не сравниться им по популярности с традиционными Никобарскими состязаниями: гонками на каноэ, сражением на шестах, стрельбой из лука. А самая Никобарская, самая древняя молодецкая забава — бой с дикой свиньей.
Раньше такие сражения устраивались только в праздник предков Кана ан Хаун не чаще чем раз в два, а то и три года. Кана ан Хуан длится несколько дней, во время которых люди всячески стараются накормить, развлечь и умилостивить духов предков, чтобы они оказали живым свое высокое покровительство.
На подготовку к празднику никобарцы не жалеют ни времени, ни сил. На предварительном совете старейшины назначают день начала празднования и скрупулезно оговаривают все детали подготовки к важному событию. На следующий день о решении совета узнают жители селения, и в соседние деревни начинают поступать приглашения на праздник. Сельчане украшают жилища, готовят нарядную одежду, собирают кокосы, бананы, папайю и, конечно, режут свиней для общего пиршества. Срубают большущее дерево, ствол тщательно выстругивают. Получается длинный гладкий стол, на котором разложат лакомства для духов предков.
Из соседних деревень постепенно прибывают гости с корзинами, полными подарков. Праздник начинается с танцев и песен. Не прекращается он и ночью.
Но сражение с дикой свиньей еще впереди. За день до него в джунглях отлавливают несколько кабанов и помещают их в маленькие загоны, выстроенные по краям огороженной со всех сторон обширной круглой площади. Свинья должна быть совсем дикой, за день ей, понятно, не одомашниться никак, но, чтобы она была еще злее, ее не кормят, зато перед началом боя дают полакать немного пальмового вина. Алкоголь усиливает агрессивность и без того не слишком дружелюбных лесных кабанов. Вот теперь с ними стоит потягаться силой и ловкостью. И среди Никобарских парней от желающих нет отбоя.
На арену выходят двое участников. Распорядители открывают загончик и выпускают свинью. К ее задней ноге привязана очень длинная веревка, и конец ее тут же хватает один из мужчин, тот, что постарше. Он становится в стороне, у выхода, и в его задачу входит чуть придерживать разъяренное животное, несущееся как пушечное ядро по арене, когда положение станет опасным. У второго участника — он-то и есть основное действующее лицо — нет никакого оружия. Его задача — как можно больше раздразнить свинью и вовремя успеть отскочить в сторону, чтобы избежать удара мощных и острых клыков. Поединок длится несколько минут. Кончается он в момент, когда юноше удается схватить свинью за уши. Наградой победителю служат восхищенные крики зрителей и восторженное поклонение подростков, мечтающих вот так же через два-три года удивить односельчан и гостей деревни ловкостью и бесстрашием.
Выходят следующие участники, выпускают новых кабанов. Но состязание не для всех заканчивается удачно. Иному юноше не только не удается схватить животное за уши, но разъяренный кабан бросает обидчика на землю и серьезно ранит его.
В странах, где устраивается коррида, победившего быка прощают, и он остается жить. На Никобарах другой обычай. Именно такой кабан очень нужен старейшинам; ведь ничего лучше не найти для жертвоприношения духам предков, чем свинья, одаренная столь замечательными бойцовскими качествами. Ей и высочайшая честь: ее съедают самые старшие и почтенные члены деревенской общины, самые знатные гости. Этим ритуальным пиром праздник заканчивается. Теперь «свиную корриду» стали устраивать чаще.
Приезжают на острова туристы, гости с материка. Им всем хочется увидеть бой с дикой свиньей. А как отказать гостям? Молодежь устраивает внеочередные состязания, радуясь возможности продемонстрировать ловкость и бесстрашие. Старики ворчат, правда, что нарушаются обычаи предков. Но капризничают больше для виду. Ведь мясо кабана-победителя по-прежнему принадлежит только им…
(«Вокруг света», 1980, № 6)
На Западной Яве в краю Тасикмалайя, населенном суданцами, аду-домба — баранья борьба — процветала еще в те времена, когда здесь господствовал индуизм. Поэтому до сих пор у бойцовых баранов имена взяты из древнеиндийских эпосов «Рамаяна» и «Махабхарата»: Рама, Равана, Кумар. Но аду-домба появилась, наверное, еще раньше: тогда предки сунданцев верили, что жестокие духи «оном» требуют крови, схваток, побоищ. И вместо того, чтобы бороться на поединках самим, люди предпочли стравлять баранов.
Давно древние верования сменились индуизмом, индуизм — исламом, но аду-домба по-прежнему не теряет поклонников. Любители ее даже объединены в «Организацию спортивного искусства борющихся баранов». Она-то и устраивает по воскресеньям в деревне Сегинтур самую знаменитую аду-домбу. Прежде чем выпустить бойцов на поединок, судьи проверяют у них зубы, длину и толщину рогов, ощупывают тело. Тем временем молодые члены «Организации», чтобы зрители не скучали, показывают свое искусство в силат-хибуране — яванской борьбе. Мелкие букмекеры-жучки, не теряя времени, начинают принимать у болельщиков ставки: когда борьба достигает сильного накала и страсти разгорятся, ставки вырастут. Стоит только поднять руку и пальцами показать: сколько.
Зрители рассаживаются с трех сторон небольшой, усыпанной песком площадки. С четвертой стороны разместилось шумное стадо молодых любопытных баранов. «Курсантов борцовой школы» пригоняют на состязания, чтобы те смотрели и учились. А рядом с судьями привязан немолодой баран в красных лентах — известный всей округе многократный чемпион аду-домбы, ушедший по старости на покой. Перед ним ставят поднос с вареным рисом, и он тут же зарывается в него мордой. На совести ветерана не одна жертва, не считая десятков сломанных рогов.
Но вернемся, однако, к нашим баранам.
…Они так и застыли посреди площадки, упершись лбами.
Рога их сцепились, и на первый взгляд ничего не изменилось с начала схватки. Но ценители и знатоки отмечают каждое движение шеи, положение задних ног. Из-под копыт Кумара брызнул песок — это значит, что он с трудом сдерживает напор Раваны. Поднялись над толпой руки с растопыренными пятернями: болельщики Раваны увеличивают ставку на пять рупий. Из стада молодых барашков, которых привели посмотреть бой, донеслось как бы одобрительное блеяние: очевидно, позиция опытного мастера пришлась им по душе. Чемпион же в отставке равнодушно продолжал жевать рис. Равана чуть отвел голову назад, и голова Кумара, прочно скованная с ним рогами, подалась вперед. Кумар крутанул головой, дернулся назад, зрители разом замолкли, и в наступившей тишине послышался треск. Трещали рога Кумара…
Бойцовый баран — даже неудачник с обломанными рогами, исключенный из соревнования, — в пищу не годится, поскольку мясо у него жесткое и невкусное. Жизнь ему обеспечена долгая и скучная. Его повинности — быть производителем и давать шерсть. Более удачливые в борьбе его собратья в свободное время выполняют те же обязанности. Разница в том, что, чем удачливее боец, тем дороже ценится его потомство и связанные из него шерстяные шарфы и свитера. Сунданцы убеждены, что шерсть бойцового барана обладает лечебными свойствами. Кстати, особо заслуженные борцы, как правило, весьма косматы.
Отбор кандидатов в борцы происходит обычно тогда, когда ягнята достигают года. Осматривая подросших барашков, отделяют тех из них, у кого маленькие уши и тяжелые, красиво изогнутые рога. Избранных на пастбище уже не гоняют. Пища их разнообразна и изысканна: нарубленная и подсоленная трава, сваренные вкрутую яйца, мякоть кокосового ореха и рассыпчатый рис.
Первое выступление ждет их года через два. До этого их тренируют на «спортивных снарядах» — вкопанных в землю досках солидной толщины. Тот, который не застывает, глядя на препятствие, так сказать, «как баран на новые ворота», кто идет на него как на врага — лобовым ударом, тот прошел испытание. Хорошо поработав головой, бойцовый баран способен своротить довольно массивные ворота.
К концу четвертого года жизни у удачливого барана набирается десяток-другой побед. Тогда ему присваивают третий класс и навешивают соответствующие регалии: синие ленты на рога и колокольчики на ноги. С этого времени он получает имя. Стоит бойцовый баран третьего класса раза в четыре дороже, чем баран обычный.
В аду-домбе остаются лишь победители: ведь у побежденного чаще всего ломаются рога, и третьеклассники-неудачники выбывают из дальнейших соревнований. После сорока побед боец переходит во второй класс. Рога его теперь украшены желтыми лентами.
…Равана напряг шею. Треск рогов усилился. Кумар, пытаясь высвободиться, оторвал передние ноги от земли. То же сделал и Равана. Оба поднялись на дыбы. Сторонники Раваны удвоили ставки. Владельцы борцов бегали вокруг подопечных, приседали, хлопали себя по бокам. Но ни один из них и пальцем не коснулся своего барана: это грозит и барану, и его хозяину дисквалификацией.
И хотя вроде одинаковы бараны — толстыми ногами, густой шерстью, широкими гладкими лбами и мощными рогами, — инициативой теперь явно овладел Равана. Кумар лишь стремился высвободиться, уйти от схватки.
Равана мощно повел головой — Кумар упирался, копыта его рыли песок, он всеми силами старался остаться на месте. Равана резко крутнулся всем телом, и рога соперника не выдержали. Череп любого барана — будь это кто другой, а не закаленный в боях Кумара, — мог бы треснуть. Кумар отделался лишь рогами — и карьерой. Отныне ему не с чем выходить на площадку аду-домба. Хозяин пинком погнал его прочь — отставного барана второго класса.
Не успели еще повязать победителю новые ленты, как местный торговец договорился с владельцем чемпиона о покупке его шерсти и вручил задаток. Сам Равана теперь сравнялся ценой с целым стадом из пятнадцати простых съедобных баранов.
Хозяину Раваны досталась еще и половина выигрыша. Другую разделили болельщики — в зависимости от ставок.
Владелец победителя обязан, согласно обычаю, угостить судей и деревенских знатоков.
Знатоки бараньей борьбы едят барашка — не бойцового, разумеется, — и во всех подробностях обсуждают сегодняшнюю аду-домбу, сравнивают ее со знаменитыми боями. Приводят Равану. Вновь и вновь осматривают его, отмечая достоинства, незаметные непосвященным, но очень много говорящие ценителям. Тут же договариваются, в чьей овчарне и когда он будет ночевать.
Потом чемпиона уводят на теннисную лужайку. Он получает свою порцию шафранно-желтого риса с крутыми яйцами.
И пока любители аду-домбы договариваются о новых состязаниях в воскресенье в деревне Сежнтур, Равана, не торопясь, поглощает свой гонорар.
Он достиг вершины.
Для него это была семидесятая по счету победа. На свой следующий бой он выйдет в красных лентах первого класса.
(«Вокруг света», 1977, № 8)
Песчаная, огороженная канатами площадь размером чуть побольше хоккейного поля. Держась за канаты, зрители передних рядов сдерживают напор. Вокруг азартно спорят, порой достают бумажники и пересчитывают деньги.
Вот с разных концов площадки вывели баранов. Подтащили за веревки к центру арены и принялись натравливать друг на друга… Бараны сначала заупрямились… потом оживились… наконец осерчали. Веревки сняты. Бараны столкнулись лбами, поднялись на задние ноги, постояли, отошли. Разогнались, снова треснулись головами. И так несколько раз. Иногда подолгу стоят, упершись лбами: кто кого? Когда один обессиливал и отворачивался в сторону, соперник бил его в бок. Поединок кончался тем, что более «нервный» баран выходил из боя и бесславно бежал. Скрыться ему было негде, вокруг плотная людская стена. Вроде бы схватка проходила в замедленном темпе, даже вяло, однако зрители орали, свистели, торжествующие подпрыгивали или трагедийно заламывали руки…
Преследователю, наконец, надоело гоняться за побежденным, он встал и мирно заблеял. Бойцам накинули на шеи веревки и увели с арены. Тут же появилась новая пара баранов. Все повторилось…
(«Вокруг света», 1983, № 1)
Почти во всех испано- и португалоязычных странах проводятся бои быков. В Испании — коррида, так сказать, классического образца. В Португалии, на Азорских островах — другая, бескровная. Любопытнейшая разновидность корриды существует в Перу: в роли тореро выступают… кондоры. Эти поединки проводятся в высокогорных андских селениях в день национального праздника Перу.
Андская коррида имеет давнюю историю и наполнена особым смыслом. Как известно, крупный рогатый скот в Южную Америку завезли из Испании. Испанцы же принесли и традицию боя быков. Однако индейцы кечуа и аймара переиначили ее на свой лад. Бык воплощает силу испанских завоевателей, а кондор — священная птица инков — стал символом борьбы за независимость испанских колоний. Со временем, когда андские страны добились независимости, индейская коррида утратила свое политическое значение, но осталась главным «номером» ежегодной праздничной программы.
Казалось бы, что может птица сделать быку, во много раз превосходящему ее по весу? Кондор нападает сверху и вонзает когти в шею быка, а дальше начинается нечто вроде родео. Сумеет бык сбросить кондора — победа за ним. Если же нет — а такое случается очень часто, — то через несколько минут кондор, изнурив окровавленного быка, одерживает верх.
(«Вокруг света», 1981, № 5)
В Авесте — священной книге древних иранцев — подробно рассказывается о заслугах петухов перед человечеством: главное огненное божество, проснувшись, будит небесного охранника, а тот, в свою очередь, — петуха. Ночью властвуют злые божества — духи мрака дэвы и царица сна Бушиасту. Много черных дел совершают они под покровом ночи. Может быть, они продолжали бы делать свои мрачные дела и днем, но не тут-то было: петух своим пением прогоняет их и обеспечивает людям безопасность. По крайней мере до следующей ночи. Так кому же в голову может прийти съесть такую птицу? И петухов не только не убивали, но тщательно охраняли. Если человек убивал петуха, его ожидала смертная казнь.
О воинственности петухов люди знали очень давно, Недаром воинственные галлы — предки французов — считали петуха своим покровителем и носители его имя («галлиус» — по-латыни петух). И до сих пор изображение галльского петуха во Франции очень популярно.
Спартанцы, одержав победу в честном бою, приносили в жертву боевого петуха, а знаменитый древнегреческий драматург Эсхил вложил в уста героини одной их своих трагедий — Афины такие слова: «Да не разгорятся их сердца желчью, как у петухов, и да не зарождается у моих граждан жажда войны».
Петушиные бои были популярны чуть ли не по всему свету. И птиц этих (кстати, драчливым характером обладают не только петухи, но и куры) держали именно ради боев. И тем не менее хорошо зарекомендовавший себя, т. е. обращавший в бегство многих противников, петух стоил больших денег. Увлечение петушиными боями было настолько велико, что многие птицеводы потратили уйму сил для выведения ловких, увертливых, мускулистых и напористых птиц. Одним из таких страстных любителей петушиных боев, благодаря которому была выведена новая порода бойцовых петухов, был граф Орлов-Чесменский, известный флотоводец и знаменитый создатель славных орловских рысаков.
(Дмитриев Ю. Человек и животные. — М., 1976)
На заре доместикации куры не служили источником пищи (в Индии примерно в I тысячелетии до нашей эры даже был закон, запрещающий есть куриное мясо). Тогда человек обратил внимание на агрессивное поведение петухов, их склонность к постоянным дракам между собой. Эти свойства петушиного характера отвечали наклонностям человека бронзового века (конец IV — начало I тысячелетия до нашей эры), поскольку его жизнь состояла из постоянной борьбы за существование, в которой выживает и побеждает сильнейший. Именно поэтому с древних времен бойцовый спорт распространялся во многих регионах — В Индии, странах Индокитая, Малайского архипелага, Древней Греции, Римской империи, позднее — в Средней Азии, Южной Америке.
Для стран с разными культурными традициями характерны свои направления селекции бойцовой птицы и формы проведения петушиных боев. В каждой стране, даже в каждой местности создавалась своя бойцовая порода.
У древних греков петушиные бои были излюбленной развлекательной игрой, особенно в Афинах, где со времен персидских войн (V век до нашей эры) в театре Диониса устраивались публичные бои.
Петух как символ состязания и победы изображался на щитах воинов, а также на больших сосудах, которые преподносились победителям во время празднеств.
В Европе в средние века и позже бойцовыми породами кур славились Англия (английские бойцовые породы старого и нового типа), Бельгия (многочисленные разновидности московской бойцовой породы).
В средние века в Англии школьники во время зимне-весенних каникул устраивали петушиные бои, которые часто проходили в церковных зданиях.
До начала XIX века в английском парламенте имелось специальное место для финальных состязаний петушиных боев. Вероятно, таким образом парламентарии снимали собственную агрессию.
Интересна возможная версия происхождения слова «коктейль», дословно означающего «петушиный хвост». В Англии существовал обычай после петушиных боев пить смесь напитков, состоящую из стольких ингредиентов, сколько оставалось перьев в хвосте у победившего петуха.
(«Природа», 1996, № 5)
Бои петушиный и гусиный — старинные русские забавы, с каждым годом все более и более отходящие в область преданий. Этот вид русского спорта связан с именем графа Орлова-Чесменского, создавшего до сих пор разводимую породу бойцовых петухов и гусей.
Петушиный бой основан на прирожденной наклонности всех петухов вступать между собою в драку. В уходе за бойцовыми петухами важную роль играет так называемая их отдержка, которая заключается в содержании молодых петухов, попарно с курицами, отдельно от прочих цыплят. Во время отдержки петухам срезают гребни и сережки и дают им склевать, от чего они делаются злобными. Кормят петухов рано утром и вечером при огне, чтобы заранее приучить их к обстановке боя, который производится обыкновенно вечером. При правильной отдержке тело петуха делается твердым и мускулистым, остаток гребня — ярко-красным, перо — блестящим, и сам он тогда получает название «птицы в положении». В старину петушиные бои проводились в комнате или просто на дворе. С тридцатых же годов, по крайней мере в Москве, стали устраивать для них особые арены. Эти арены, или как их называют охотники, ширмы, состоят из круглой загородки, около сажени в диаметре и аршина в высоту; ширмы выстилают внутри войлоком, а над ними устраивают крышу, к которой привешивается лампа. Вокруг ширмы устанавливаются скамейки для зрителей. Между рядами скамеек, с двух противоположных сторон, оставляются узкие проходы к арене, по которым вносятся на бои петухи. Подойдя к арене, два состязающихся охотника обыкновенно тихо раскачивают каждый своего петуха вправо и влево и затем одновременно спускают их на арену. Петухи почти немедленно вскакивают друг на друга и вступают в драку, которая заканчивается поражением и бегством одного из них, после чего обоих петухов уносят.
(Брокгауз и Эфрон. Энциклопедический словарь. Т. IV, 1891)
Гусиные бои происходят преимущественно зимою, в феврале и марте, когда снег рыхлый и мягкий. Наиболее пригодными для боя признаются следующие две породы гусей: арзамасские и охотницкие бойцы. При каждом гусаке содержат по две гусыни, которые должны быть задорными подстрекательницами, без чего гусак или вовсе не вступит в бой, или же скоро «отстранит» себя. Травля гусей происходит следующим образом: сперва с той или другой стороны выпускают гусынь и, как только они начнут задорно кричать, тотчас же пускают гусаков, которые от подстрекательства гусынь быстро сходятся, сгибают шеи и ощетинив шейное перо, расставляют крылья, берутся за попортки (охотничье техническое название кости от маслока до груди) и обгладывают на них друг у друга перо и пух до кости. Бой продолжается обыкновенно от 3/4 до 1/4 часа и кончается бегством одного из гусаков. Петушиные и гусиные бои всегда сопровождаются значительными закладами. По настоянию Общества покровительства животным, признавшего бои безнравственною и жестокосердечною забавою, в настоящее время они воспрещены.
(Брокгауз и Эфрон. Энциклопедический словарь. Т. IV, 1891)
Петушиные бои на Филиппинах — не просто развлечение, это азарт, страсть, проявление характера, наконец, бизнес. Еще Пигафетта, спутник Магеллана, описывая остров Палаван, заметил, что «все здесь имеют петухов, иногда заставляют их биться друг с другом и при этом ставят определенную сумму». Филиппинский просветитель Хосе Рисаль сто лет назад называл эту страсть болезнью — народ импульсивный, и дух соревнования у них в крови. Непобедимый бойцовый петух в народных сказках что лотерейный билет — каждый мечтает разбогатеть с его помощью. Породистый петух, особенно заморский «техасец», стоит порой как буйвол-карабао. Часами просиживают мужчины, дрессируя своих любимцев, готовя их к предстоящим боям.
Поутру в воскресенье на дорогах особенно оживленно: вереницы мужчин с петухами под мышкой идут пешком, едут в джипни — местных «маршрутных такси» — попытать удачи. Бои разыгрываются не только в специально отведенных сабунганах, но и на улицах, в харчевнях — где придется.
…Внутри сабунгана поместилось человек пятьсот, и вдвое больше сидят вокруг него. Это те, у кого нет денег, чтобы держать пари, кто довольствуется отраженными эмоциями и философскими рассуждениями. На деревянных скамьях, ярусами спускающихся вниз, ни одного свободного места. Публика — все мужчины. Волнуются болельщики, волнуются владельцы петухов. Взгляды их прикованы к арене, огороженной металлической сеткой. Там друг против друга сидят на корточках конкуренты со своими питомцами, нежно поглаживая их, подбадривая и что-то шепча. Кроме них, на арене ведущий бой арбитр и распорядитель, выкликающий ставки и собирающий деньги за пари. В сторонке — ветеринар и человек, добивающий проигравшего «бойца».
Петухов-соперников стараются подбирать контрастной окраски: так легче следить за поединком. Сейчас на арене рыжий петух со свесившимся набок пышным красным гребнем. Второй — черный, поджарый и беспокойный: то вытягивает шею, пытаясь прокукарекать, то вспарывает лапой песок на арене, словно хочет отыскать зерно.
— Это не петух, а ощипанная курица, — слышится сзади.
— Ставлю пятьдесят песо против рыжего, — парирует сосед. — Идет? По рукам.
Страсти разгораются: торги — не менее захватывающий процесс, чем сам бой. Ведущий называет ставку, постепенно увеличивая ее. Чем выше сумма, тем сильнее волнение — зрители свистят, кричат, топают ногами. Когда названа последняя цена, крики перерастают в чудовищный рев, от которого у новичков едва не лопаются барабанные перепонки. Но вот распорядитель сделал жест рукой — и становится тихо, как в храме ночью. Все затаили дыхание, теперь настал черед «гладиаторов».
Владельцы, не выпуская бойцов из рук, раззадоривают, стравливают их, сталкивая клювами. Когда петухи достаточно разъярились — гребни набрякли кровью, воинственно взъерошились перья, — по сигналу арбитра с острых стальных лезвий — тари, прикрепленных к правой ноге петухов, снимают кожаные ножны. Соперники на ринге. Нагнув головы, они медленно сближаются и, улучив мгновение, впиваются клювами друг в друга. Каждый петух норовит нанести врагу удар в самое уязвимое место — в шею. Бой длится две-три минуты. Если ни один из соперников не может одержать верх, фиксируется ничья. Но такое бывает очень редко. Обычно они бьются до гибели одного из бойцов или пока кто-то не в силах продолжать борьбу.
Клювы петухов раскрыты, глаза выпучены, перья летят во все стороны, на арене капли крови. Вот рыжий завалился набок; лапы кверху, когти судорожно скрючились. Зрители неистовствуют…
Наступает новый раунд, выходит следующая пара. И опять стены дрожат от свиста и топота. Случись землетрясение, обвались крыша, никто и не заметит — так поглощены зрители состязанием. И в проливной дождь, и в палящий зной сабунган полон зрителей…
(«Вокруг света», 1984, № 10)
Когда у таиландца на душе скверно, он, стараясь не впасть в уныние, говорит: «Май пен рай!» — «Обойдется!» И, чтобы оторваться от неприятных мыслей, идет поразвлечься.
Возможности тут самые разнообразные: и борьба воздушных змеев, и тайский бокс, где узаконены удары ногой. Но битвы змеев бывают только в определенный сезон, а за билет на бокс надо платить. То ли дело другие забавы, которые устраивают прямо на улице! Стой сколько хочешь, болей, сколько душе угодно, а есть в кармане лишний бат — можешь заключить пари и даже выиграть!
Особенно разгораются страсти и взлетают ставки на петушиных боях.
Понятно, что бойцовые качества присущи далеко не всякому петуху, а только «оу»: так называют жилистых птиц с густым оперением и очень твердыми шпорами. Тренировка оу начинается в восьмимесячном возрасте. Для этого используют спарринг-петухов, и в битвах с ними закаливается боевой характер. Иногда же в роли партнера выступает сам хозяин, укрыв руку толстой кожаной перчаткой. Развивают у петуха и выносливость: для этого беднягу держат привязанным на солнцепеке до потери сознания — буквально до того момента, как петух упадет в обморок и задерет лапки вверх. Его обливают водой, дают немножко отлежаться в тени — и снова привязывают на солнце.
Учеба эта тяжелая, мучительная, а всего-то утешения у бедного петуха, что кормят хорошо. Дают ему рубленую свинину с сахарным песком, неочищенный рис. Самые жаркие бои — когда съезжаются любители со всей страны — начинаются в январе, после жары. Но обычно состязания продолжаются весь год…
Петушиные бои не знают снисхождения. Погибающий петух задирает голову, показывает белую изнанку перьев, тщетно прося пощады. Отсюда, кстати, тайское выражение «показать белые перья» — струсить в бою. Выигрыши тут бывают огромные, а сам петух с высокими боевыми качествами стоит несколько сот долларов. Страсти разгораются, букмекеры сбиваются с ног, громче всех, конечно, переживают зеваки, которые не рискуют своими деньгами, зато вопят, топают ногами и вообще создают спортивную атмосферу.
Для рыбьих боев арены не нужно. Бой происходит в специальной широкой бутылке. Длина соперников — пять сантиметров, ширина — один. Они очень ярко окрашены в пурпурные цвета. Называются они «плакад». В бойцы набирают только самцов. Отличить их от самок нетрудно: они ярче раскрашены, у них длиннее хвост и плавники. Ловят их в прибрежных водах сетями с очень мелкими ячейками, и рыбаки долго перебирают улов, отбирая перспективных спортсменов: надо разжать рыбке рот и осмотреть зубы. Если зубы длинные и острые, кандидаты попадают в аквариум. Еще полгода их кормят личинками москитов — мотылем: пища эта сытная и, считается, придает рыбкам злость. Перед состязанием бутылки с бойцами ставят рядом. Обычно отбирают равных по размерам рыбок, а кроме того, проверяют, как они друг на друга реагируют. Вот тут-то знатоки и делают первые ставки. Отобранную пару впускают в бутылку-ристалище. И сразу же начинается бой — два самца-плакада соседства друг друга не выносят. Бой смертный, через пятнадцать-двадцать секунд клочья неудачника, кружась в воде, идут ко дну.
Эстеты утверждают, что в рыбьих боях их прежде всего привлекают стремительная игра красок в прозрачной воде, пронизанной солнцем.
Кровавые зрелища — бои петухов и рыбок — не всем по душе, и любители забав кротких и утонченных выбирают состязания по воркованию голубей, что водятся в зарослях у обочин рисовых полей. Раньше крестьяне отлавливали их силками, приручали и наслаждались воркованием после трудового дня, сидя у порогов своих хижин. Клетку с голубем при этом ставили в тенистое место, продуваемое ласковым ветерком. Нежная эта птица музицирует только в самых комфортабельных условиях. Теперь появились специально выведенные певчие голуби. Но их вокальное искусство не пускают на самотек, а добиваются нужных результатов упорной тренировкой и — опять-таки! — специальным питанием. «Солдату один рис, а монаху — другой», — говорят в Тайланде. Так вот, голубям предписана пища поэтов и мечтателей: сорго, кукурузная мука, горох, порошковое молоко, кунжут, а перед состязанием еще и мелко нарубленные куриные яйца.
В отличие от открытого поединка петухов и рыб, где сразу видно, кто победил, результаты воркования оцениваются судьями на основании опыта, вкусов и пристрастий. (Примерно как у нас в футболе или баскетболе все ясно, а вот в фигурном катании или в прыжках в воду болельщики порой встречают решение жюри негодующим свистом.)
Голубиные судьи руководствуются чистотой звука, быстротой, регулярностью музыкальных фраз. Классическое пение звучит примерно так: «Нун-ку-ку, нун-нун-ку-ку, ну-нун-ну-нун, нун-ку-ку-ку…»
Соревнующихся помещают в клетки на расстоянии метра полтора друг от друга. Трое судей вслушиваются в голоса голубей, записывая очки по каждому пункту. Победителем считается птица, которая наберет большую сумму очков за десять минут.
(«Вокруг света», 1977, № 10)
Дело было на севере, в департаменте Па-де-Кале, в равнинном краю. В здешних пейзажах есть нечто щемящее — бесконечная скучная равнина под низким небом; могильные пирамиды терриконов и тянущиеся ввысь кафедралы заводов, дымящие, словно корабли в открытом море, домики из красного кирпича, скудные палисадники, девушки в платьях с пышными буфами, подающие местную амброзию — пиво; запах жареной рыбы с картошкой, жесткий акцент…
Неяркий край основательных людей, крепко вросших в нещедрую землю. Тем ярче прекрасное зрелище благородной страсти, какую являют сегодня — не чудо ли? — петушиные бои.
Итак, это было в Лансе. Представьте себе две-три сотни мужчин кряжистой северной породы, сидящих на грубо сколоченных скамьях вокруг так называемого «галлодрома» — обычно это заднее помещение кафе. Посередине площадка в 4–5 квадратных метров, огороженная металлической сеткой. Сверху свисает большая люстра. Представьте, вокруг ринга три сотни голубоглазых здоровяков в клетчатых кепках на головах, крепко посаженных на крутые плечи. Они сидят вроде бы спокойно, ведя неторопливый — по обычаю — разговор. Откуда-то выходит человек и подвешивает на веревочках две грифельные доски. На той, что слева, написано мелом: «Коши», на той, что справа, — «Рамбакур». На ринге появляются еще двое. Аудитория мгновенно смолкает, вытягиваются шеи. У тех двоих в руках большие фанерные чемоданы. Они наклоняются, с превеликими предосторожностями ставят ношу на пол: мать не могла бы более бережно нести новорожденного первенца. Но прочь сравнения: это петухи!
В зале тут же поднимается буря неистовства. Со всех концов несутся крики, призывы, в голосах людей слышатся мольба, надежда, угроза, вызов. Едва успеваешь уловить: «Коши — четыре тысячи! Да, четыре! Пять! Рамбакур — две тысячи!» Сравнить это можно разве что с биржей за час до открытия. Заключаются пари. Никаких записей, ничего — все на честности. Уж если вы оказались здесь, значит, вы человек, заслуживающий «доверия и уважающий дисциплину», как записано в № 1 «Официального устава петушиных боев», принятом и опубликованном «Федерацией петушатников севера Франции».
Порядочный человек, одним словом. Какие уж тут бумажки! Достаточно одного слова. Вполне может статься, что вы сами петушатник и привезли с собой своего любимца, или друг петушатника, это много значит. Это уже гарантия.
Ну, а кроме того, вы же не сошли с ума и не хотите подвергнуться страшным санкциям, которые обрушатся на вас согласно № 14: на первый раз — выговор с публикацией в газете «Галльский петух»; затем «временное исключение из конкурсов» и, наконец, «полный запрет на участие».
Какой петушатник после этого осмелится нарушать правила, пускаться в махинации, занижать вес птицы или увеличивать принятую уставом длину шпоры? Да и как можно терять голову на глазах у земляков, воззрившихся на вас из-под клетчатых козырьков! Невозможно. Если петушатнику случилось когда-либо запятнать свою честь, ему не оставалось ничего другого, как купить билет в Японию и совершить там харакири.
Пока суд да дело, Коши и Рамбакур поглядывают на толпу сердитыми черными глазами. Лишенные гребешков головы (украшение срезается в шестимесячном возрасте) поворачиваются из стороны в сторону, втягиваются, вытягиваются. Петухов выносят на ринг и держат в специальных ящиках с маленькими отдушинами. Если боец раньше времени увидит противника, его может от волнения хватить апоплексический удар.
После нескольких слов церемония представления закончена. Оба менеджера уходят с ринга и вбрасывают туда противников, после чего захлопывают решетчатые створки. Им категорически запрещено натравливать птиц (№ 9), а затем, во время боя, «возбуждать их и стимулировать, подражая кудахтанью курицы или издавая любой другой звук». Предписывается абсолютная бесстрастность. Конечно, никакими параграфами не запретишь сжимать до боли челюсти или смертельно бледнеть. Северные страсти!
Момент наступает торжественный. Галлодром смолкает.
Слышатся лишь тяжелое сопение и время от времени сдавленный шепот зрителей, которые продолжают делать ставки.
Пернатые противники, напрягши мускульные торсы, начинают прохаживаться по площадке, бросая друг на друга надменные взгляды. Они разят острее лезвия. Кстати, вследствие этой последней детали бой приобретает характер стремительный и благоразумный. Не будь стальных шпор, битва продолжалась бы слишком долго.
Петуха вооружают следующим образом: вокруг шпоры наматывается лента, а поверх нее на кожаном ремешке укрепляется держак из алюминия. В держак вставляют обоюдоострое лезвие длиной ровно 52 миллиметра.
Вся манипуляция точь-в-точь напоминает суету тренера вокруг боксера, когда он перед матчем бинтует спортсмену кисти и любовно натягивает перчатки. Еще одно сходство с боксом: петухи разделены на три весовые категории (легкую, среднюю и тяжелую), от 8-10 фунтов и выше. Избыток в 100 граммов влечет за собой штраф и дисквалификацию. Продолжительность боя — 8 минут. Но, как правило, он заканчивается раньше — ничейным результатом (если оба противника лежат больше одной минуты), техническим нокаутом (один из противников лежит больше минуты) либо смертельным исходом (один из противников мертв).
С убитой птицей дело ясное. В случае тяжелого ранения мучения петуха мгновенно прерывают за кулисами (так и хочется сказать — «в раздевалке»). Но если раны не опасны, бойцу делают укрепляющую инъекцию и бережно уносят для последующего ухода и лечения. Храбрецы, которым удается выстоять пять-шесть боев, отправляются потом почивать на лаврах, то бишь на насесте, среди хохлаток. Там они могут сколько угодно рассказывать о своих подвигах и поучать молодых петушков, достойных перенять эстафету у героических папаш.
Побежденных же, сваренных в белом вине, украшенных кольцами лука и благоухающих ароматными травами, подают на стол вскоре после состязания.
Петушиные бои восходят к глубокой древности. Судя по ученым изысканиям, их знали все великие цивилизации: египетская, греческая, римская, ацтекская и прочие. В разговоре с петушатником вы можете ссылаться на любые примеры, все равно к вашим рассказам он добавит собственные сведения.
Найдется ли человек, который любит петухов больше, чем настоящий петушатник? Никто лучше крестьянина из Коши или Рамбакура, шахтера из Эвен-Льетара, металлиста из Бапома или горожанина из Ланса не знает повадок своих птиц, не умеет лучше воспитывать и растить их, никто не восхищается ими так, как они. Шести месяцев от роду их тщательно отбирают, начинают кормить лучшим зерном, подогревают для них воду, выводят гулять на солнце. Когда петушатник держит на ладони пушистый комочек, в глазах его столько нежности… Из этих комочков вырастают птицы благородные, свободные, красивые и гордые. Им не подмешивают в пищу химические вещества, не впрыскивают гормоны, их не запихивают тысячами в клетки, где круглосуточно горит сильная лампа. Они не идут потребителю в замороженном виде. Им дают радость (да, именно так!) проявить в один прекрасный день свой бойцовый инстинкт. Если они погибают, то в бою. Если побеждают, их ждет счастливая старость всеми любимых патриархов.
Рамбакур и Коши все еще продолжают горделиво расхаживать. Боже, до чего они красивы — загляденье! Невольно хочется сравнить их с героями песен трубадуров, с богатырями эпоса. Ну прямо Ахилл, выступающий против бесстрашного Гектора!
Доспехи золотые, рыжеватые, черные, голубые; голова с остатками алого хохолка поставлена высоко, ноги ступают с царственным величием. И вдруг…
Атака. Штурм. Мгновенный скачок обоих противников. Они сталкиваются грудь с грудью. Крылья трепещут, перья на шее встают дыбом. Словно два факела смешались в один. Это искра азарта, вспышка инстинкта, вызов — какие еще слова употребить? Гордость в ее чистом виде.
Они расходятся, собираются с силами и вновь вкладывают их без остатка в прыжок. На сей раз Коши оказывается чуть проворней — на какую-то долю секунды, не больше — и взлетает чуть выше противника. Мгновенный удар лезвия — и Рамбакур падает на ринг поверженный, бездыханный, ногами кверху.
Победитель встряхивает головой, словно сбрасывая с глаз невидимую пелену, распускает жабо, разок-другой рассеяно клюет несчастного соперника и удаляется к выходу медленным шагом. Мавр сделал свое дело.
Владельцы — все так же бесстрастно, как и раньше, — поднимаются на ринг. Один уносит под мышкой Коши; второй берет за лапы Рамбакура.
Турнир продолжается. Новые герои сходятся в поединке. Вот Мартиник против Эрнеста, Блютех против Металлиста, Молодец против Рискового… Бойцов нарекают либо по названию деревни, откуда они родом, либо по имени хозяина, либо дают кличку, подходящую к случаю, — по-разному… Во всем этом чувствуется Фландрия Уленшпигеля. Во времена испанского господства фламандцы собирались на петушиные бои.
(«Вокруг света», 1976, № 1)
Петушиные бои, сражения бойцовых рыбок, тараканьи бега… Что еще? Еще есть бои жуков, правда, известны они немногим, потому что популярны только на севере Таиланда. В боях участвуют кванги (это местная разновидность жуков-геркулесов) — насекомые с крепким панцирем и большими рогами. Владельцы содержат квангов на палочках сахарного тростника — конечно, привязывая их длинной ниткой, иначе бойцы могут запросто разлететься. Ухаживают за ними самым внимательным образом: по утрам — обязательно умывание жуков нежной росой, затем плавательная разминка в тепловатой дождевой воде, после этого бег по пересеченной местности и полеты (разумеется, опять-таки на привязи).
По воскресеньям тренеры со своими подопечными и болельщиками собираются в селениях на базарных площадях. Как и положено в таких условиях, зрители возбуждены, поднимается шум, гам, заключаются пари. Бой происходит на обрубке дерева длиной 1 метр и шириной 15 сантиметров — размеры «ринга» жестко обусловлены. Обычно сражение длится 12 раундов, а вот продолжительность каждого раунда не ограничена: бойцы бьются до тех пор, пока не войдут в «клинч», т. е. пока не сцепятся рогами. Такая ситуация носит название «па-та-крарм».
Соперников разъединяют, дают отдохнуть, а затем бой продолжается. Смертельных исходов не бывает. У одного из квангов не выдерживают нервы, он бросается прочь с деревянного ринга, а оставшийся объявляется победителем. Если же все 12 раундов не приносят никому успеха, значит, силы равны, оба кванга — победители. Боевая ничья.
(«Вокруг света», 1979, № 9)
Глава 3Состязания в рыцарские времена
Перенесемся мысленно на семь-восемь веков назад. Мы в Руане, в городе, захваченном англичанами у французов. 1129 год. Король Генрих Английский требует у Фулька Анжуйского, чтобы тот прислал к нему во дворец своего сына Готфрида. Король хочет сам посвятить его в рыцари. Готфриду 15 лет. Он входит в тронный зал дворца в сопровождении 25 дамуазо (оруженосцев) одних лет с ним. Сам король, Генрих, который «обычно ни перед кем не поднимался», встает с трона и идет к нему навстречу. Он обнимает Готфрида и ведет его к столу. За обедом король задает будущему рыцарю разные вопросы и остается доволен его умом и речью.
На следующий день с раннего утра во дворце готовят ванны. Вымывшись, Готфрид надевает льняную рубашку, полукафтан, шитый золотом, пурпурную мантию, на ноги — башмаки с расшитыми львами. Готфрид со свитою выходит во двор, «словно белоснежный цветок лилии, осыпанный лепестками роз». Приводят коня, приносят доспехи и оружие. Готфрид надевает кольчугу из двойных колец, которую «не пробить ни одному копью», на шею ему вешают щит, на голову надевают шлем с драгоценными камнями, такой крепкий, что «его не пробьет ни один меч», опоясывают мечом работы знаменитого мастера Галана. Прославленные рыцари подвязывают ему золотые шпоры. И вот Готфрид вскакивает на коня (без помощи стремян!) и поражает на скаку надетые на столбы старые кольчуги, щиты и каски. Целый день он предается воинским забавам вместе с дамуазо, посвященными в рыцари.
Таково наиболее пышное посвящение в рыцари XI–XII веков.
Здесь нет удара по шее, нет и освящения епископом меча — обязательного ритуала посвящения более поздних веков.
Излюбленной забавой рыцарей были турниры. Предание называет Готфрида де Прельи изобретателем турниров. Умер он в 1066 году. Однако и до него были турниры. Скорее всего, Готфрид де Прельи ввел определенные правила в турниры. Например, такие: запрещалось сражаться вне очереди, наносить удары лошадям, продолжать бой после того, как противник поднял забрало, нападать нескольким на одного и др.
Германия была первой страной, увидевшей турниры.
В 928 году император Генрих устроил турнир на острове Верден в Маргебурге. Вначале это было простое упражнение в военном искусстве. Но затем турниры превратились в кровавое зрелище. Особенно много смертельных случаев было XIII веке. В 1420 году на турнире в Нейсе (около Кельна) погибло больше шестидесяти рыцарей и оруженосцев.
Церковь в Клермонском соборе в 1130 году запретила турниры. Затем и короли во многих указах присоединились к церковным постановлениям.
Но турниры продолжали существовать.
Устраивали их вначале владетельные князья по случаю разных праздников, затем образовались турнирные общества, которые систематически организовывали турниры в разных городах Европы. Это были торжественные зрелища. За несколько дней до турнира о нем возвещали герольды. В монастырях выставлялись гербы рыцарей — участников турнира. В город, где предстояло быть турниру, приезжало много рыцарей и коронованной знати. Все окна на улицах были украшены знаменами прославленных рыцарей. Пиры, балы…
Место, где проходит бой, окружено высоким забором. Внутри — арена, отделенная перилами от зрителей. Для дам, судей и старейших рыцарей — ложи на деревянных подмостках.
За порядком на арене следили герольды. Они выкликали имена вступивших в бой рыцарей, перечисляли их подвиги и заслуги предков, они же и просили дам остановить бой, когда страсти особенно разгорались.
Турнир обычно состоял из двух частей. В первой — состязания в метании боевых топоров, фехтовании мечами, осада деревянных «замков», построение для турнира, единоборство на конях; скакали навстречу друг другу с копьями наперевес и старались выбить противника из седла.
Вторая часть — сражение отрядов. Строились в две шеренги (обычно по национальности). Тут рыцари бились особенно ожесточенно и нередко с тесной арены выходили в поле.
Решение о том, кто победитель, выносили коронованные особы, старейшие рыцари и дамы, которых просили сказать, кому дать высшую награду. Ее вручала победителю какая-нибудь дама. Затем его вели во дворец, и там дамы снимали с рыцаря оружие и доспехи. Начинался пир.
Победа на турнире приносила рыцарю не только честь и славу, но и материальные выгоды: он мог забрать у побежденного коня и оружие, мог взять его в плен и требовать выкупа.
В конце средневековья турниры уже не были такие смертоубийственные, как в XIII веке. Наконечники с копий были сняты, а прочее оружие допускалось на турнир только тупое. И все равно рыцари гибли на турнирах.
Большое впечатление на общество тех дней произвела смерть Генриха II. В 1559 году он выдал свою старшую дочь за Филиппа II. По случаю свадьбы устроил трехдневный турнир, на котором сам король вступил в единоборство с графом Монтгомери. Копье графа сломалось от удара о панцирь Генриха. Осколок копья вонзился ему в лоб. Через несколько дней король умер от этой раны.
Постепенно турниры вышли из моды. Их заменила карусель. Сооружался большой вращающийся круг, на нем — корзины. В них сидели дамы и раздавали призы победителям.
А претенденты на эти призы разъезжали вокруг карусели в красочных нарядах — индийских, персидских, римских и древнегреческих.
Обычно они строились в кадрильи — отряды всадников с пажами, оруженосцами и музыкантами. Каждая кадриль отличалась цветом нарядов и своими эмблемами. В каждой был свой руководитель.
За парадом кадрилей, изображавших разные аллегорические фигуры, начинались состязания: фехтование, показательные бои на тупых копьях и на деревянных палицах, метание дротиков, рубка чучел. Затем — общая скачка.
В России карусели впервые были при Екатерине II в 1766 году. Всадники разделились на четыре кадрили, отличавшиеся костюмами разных народов: славянскую, индийскую, римскую и турецкую.
Позднее еще не раз устраивались карусели в Петербурге и Москве. От такого «круговращательного и презабавного сидения» и получилась наша карусель, любимое детское развлечение.
(Акимушкин И. На коне — через века. — М.: Детская литература, 1981)
Обычно, когда речь заходит об экзотических видах таиландского спорта, упоминают петушиные бои и поединки бойцовых рыбок, но, вне всякого сомнения, «слоновий» футбол ничуть не уступает им в популярности. А по зрелищности, массовости и накалу страстей ему, пожалуй, принадлежит первенство.
Таиландцы с древних времен ценят силу, ловкость, выносливость слонов. Эти гиганты незаменимы при заготовке леса, когда приходится вытаскивать поваленные стволы из непроходимых тиковых чащоб, или когда нужно быстро и точно разобрать завал на стремительной реке и при этом не угодить под встающие дыбом тяжелые стволы.
В былые времена караваны слонов прокладывали тропы через непролазные джунгли, перенося десятки тонн грузов. А сколько побед приносили сиамским королям подразделения боевых слонов, входившие в состав их армий!..
Впрочем, за столетия жизни и работы бок о бок со слонами люди не только хорошо изучили их повадки, но и пришли к выводу, что столь ценимые рабочие качества животных вполне пригодны для спорта: та же сила, та же ловкость, те же выносливость и сообразительность, а еще — что немаловажно — азарт и дух соперничества.
Вот тогда-то и появились слоновьи бега и слоновий футбол. В принципе, если следовать английской традиции, говорить нужно не «футбол» («нога» + «мяч»), а «транкбол» («хобот» + «мяч»), потому что слоны ведут мяч и посылают его в ворота именно хоботом. Но «футбол» звучит как-то привычнее, и, кроме того, по правилам эта игра ближе всего именно к нему. Встречи проходят на стандартном поле, вот только ухоженный травяной покров не обязателен, а продолжительность тайма сокращена до тридцати минут. Существуют пенальти, штрафные, ауты, удары от ворот, угловые — все как в настоящем футболе.
Есть, конечно, и отличия: все же играют слоны. Так, численность команд может варьировать, но никогда не достигает 11 игроков. Представьте, какое поле нужно для 22 слонов! И основное ограничение — погонщики не имеют права прикасаться к мячу, их дело — лишь «ориентировать» игроков на поле. Футбол-то ведь слоновий!
Встречи всегда проходят в жаркой борьбе, страсти кипят и на трибунах, и на поле. Кричат болельщики, подбадривая любимцев, кричат погонщики, кричат — точнее, трубят — слоны. Кажется, само футбольное поле накалено и дышит жаром сражения. А уж о пыли и говорить нечего. Слоны ведут себя, пожалуй, посдержаннее всех прочих на стадионе, но видно, что и они сердятся, когда партнер промахивается по воротам, радуются точному пасу и получают истинное удовольствие от спортивной борьбы. А при каждом забитом мяче виновник гола трубит, заглушая рев трибун.
В мире не так уж мало разновидностей «нетипичного» футбола. В Венгрии, например, пользуется популярностью конный вариант этой игры. Мяч здесь вырос поистине до «лошадиных» размеров. Если учесть, что «бол» обладает еще и солидным весом, легко понять, сколь опытным должен быть седок, чтобы при «финтах» на полном скаку удержаться в седле и к тому же направить мяч в нужную сторону, то бишь в ворота противника.
Возраст слоновьего и конного футбола измеряется, пожалуй, сотнями лет. Но есть у них еще один «родственник», появившийся в Испании не так давно. Испанцы решили, что коррида уже порядком надоела зрителям и в нее требуется внести некоторые изменения. Поэтому они создали гибрид корриды и… футбола: заменили мяч быком, и получился «футбулл» (мы опять-таки используем, как принято в большинстве видов спорта, английский язык, где «булл» означает «бык»), или, что будет точнее, «буллфут», так как, скорее, не футболисты гоняют быка по полю ногами, а сами уносят от него ноги.
Правила игры просты. Две команды, по шесть человек в каждой, исключительно при помощи телодвижений (брыканья ногами, размахивания руками и так далее — все другие формы ведения борьбы за мяч… простите, «борьбы за быка», запрещены) пытаются заставить копытное пересечь «линию ворот» противника. Когда это удается, команде начисляется очко, а по-футбольному — гол. Игра начинается с разыгрывания быка в центре поля. Но есть много отличий от футбола: попробуйте, например, пробить пенальти быком!
«Футбулл» становится все более популярным в Испании, где, наверное, каждый мальчишка мечтает стать матадором. Кроме того, игра не приносит вреда быку. Правда, этого нельзя сказать про футбуллистов, но на что не пойдешь из любви к спорту!..
(Баратова Н. «Вокруг света», 1978, № 5)
Что такое «контрада»? На огромной площади в узком проходе среди людского моря появились десять всадников в пестрых одеждах. До первого поворота они мчались тесной группой, но вот один замешкался, его оттеснили к ограде, он потерял равновесие и упал. Множество болельщиков всплеснули руками. Впереди скакал наездник в бело-черно-оранжевой форме Волчицы, его настигали трое соперников. Они пронеслись под нашей трибуной, обмениваясь ударами толстых плетей-дубинок.
— Они же покалечат друг друга, Дэулио!
— Все нормально, это в рамках правил… Волчица, вперед! Первый круг позади. Что творится на старинной пьяцца дель Кампо! Рев тысяч голосов, возбужденные глаза, лихорадочное мелькание разноцветных флагов, платков. Даже страсти «тиффози» — футбольных болельщиков — бледнеют перед неистовством сиенцев, собирающихся дважды в год, чтобы посмотреть Палио — старинные скачки на неоседланных лошадях. Само слово «палио» можно перевести как «приз», «премия». В данном случае оно означает полотнище богато расшитой материи, которое вручается победителю.
Удивительная вещь сиенские контрады! Как сохранились в современной жизни эти осколки средневековой государственности? Раньше контрады — объединения жителей сиенских кварталов — были нижней ячейкой общественной структуры. Они ведали сбором пожертвований, выдвигали кандидатов на должности «отцов города», собирали вооруженные отряды для армии. Перед великой чумой 1348 года в Сиене насчитывалось 80 контрад. Однако после эпидемии их число весьма сократилось.
С XIII века контрады стали устраивать в определенный день — 16 августа: торжественные процессии, кулачные бои, гонки быков на ослах по улицам… С 1310 года вошли в традицию соревнования на неоседланных лошадях.
Сейчас скачки проводятся два раза в год — 2 июля и 16 августа, а контрад осталось 17, у каждого свое название Улитка, Башня, Единорог, Пантера, Чаща, Ракушка, Сова, Гусеница…
Ныне функции контрад ограничиваются лишь организацией и проведением Палио, но подготовка к нему длится 12 месяцев в году. Надо договариваться с наездниками, выискивать средства на новые одежды участников парада, заботиться о замене обтрепанных флагов, собирать болельщиков и едва ли не самое главное — отбирать лошадей.
Формально порядок Палио определяется жеребьевкой: лошадь по жребию, наездник по жребию. Даже участие в скачках диктует Его Величество Случай: ведь контрад 17, а скачут лишь 10.
Однако многое зависит от дипломатического умения капитана контрады, который руководит подготовкой к Палио. Контрады выведывают планы соперников, распускают слухи, чтобы сбить с толку.
Не подобные ли внутренние противоречия когда-то способствовали разложению сиенского общества перед лицом единой и сплоченной Флоренции? Знаток сиенской древности историк Чезаре Росси, с которым я разговорился в городском архиве, убежден, что так и было. Может быть, он и преувеличивает значение противоборства контрад, но, во всяком случае, флорентийцы, подчинив Сиену, постарались сохранить Палио, дабы утолить жажду сиенцев к политике и интриге. Пусть, мол, эти хитрецы строят козни друг другу из-за скачек, а большую политику оставят великим герцогам Тосканским.
Палио мало менялся с веками, однако в последнее время появились тревожные симптомы, что к этому народному празднику с его бесхитростной игрой примешивается дух делячества. Случается, ловкие мошенники устраивают при скачках подпольный тотализатор. Бывает, не гнушаются подделкой результатов и подкупом наездников. Правда, в целом контрадам пока еще удается бороться с этим явлением, однако со спекуляцией билетами, со взвинчиванием цен на них ничего не могут поделать даже городские власти. На последнем Палио, например, владельцы домов, окна которых выходят на пьяцца дель Кампо, продавали билеты за солидную сумму в 60–70 тысяч лир, что по карману лишь богатым.
(Ермаков Н. Сердце Сиены. — «Вокруг света», 1982, № 2)
На Кубе верховых крестьян-скотоводов называют вакерос. Раз-два в году они собираются в Гаване для участия в традиционных состязаниях — родео, которые считают для себя и хобби, и спортом, и профессией одновременно.
Мне не раз доводилось бывать на состязаниях кубинских вакерос, и все время зрелище захватывало, заставляло восхищаться: «Да, это занятие для настоящих мужчин!» Затвор моей фотокамеры щелкал безостановочно — каждый кадр казался самым интересным, достойным того, чтобы быть запечатленным.
А начинается родео с национального гимна. Все стоят как вкопанные, и даже самые нервные быки в металлических клетках-загонах, кажется, замирают в почтении к государственному символу. Затем зрители на трибунах стадиона становятся свидетелями красочного парада «амазонок» — очаровательных девушек, демонстрирующих искусство верховой езды. (Кстати, как и всех остальных участников родео, лихих наездниц тоже отбирают на конкурсной основе.) Во всех провинциях острова имеются свои команды вакерос, которые соревнуются между собой. После серии отборочных турниров в финал выходят примерно два-три десятка самым ловких вакерос. Они-то и собираются на престижное гаванское родео. Стать его победителем считается у кубинских крестьян весьма почетным.
Возле загона для бычков знакомлюсь с ответственным за родео, грузным колоритным мужчиной в сомбреро. Это Берто Вега. На вид ему под шестьдесят, он чиновник в министерстве сельского хозяйства. Трудно вообразить, что когда-то десять лет подряд он брал на подобных состязаниях все первые призы. Берто Вега — выходец из провинции Матантас, все детство провел в корралях — загонах для скота и в седле — помогал родителям.
— У нас на Кубе, — рассказывает Вега, попыхивая сигарой, — родео как сельское зрелищное представление и как состязание самых умелых вакерос появилось в начале нашего века. Сегодня же, я полагаю, оно признано вдохнуть новую жизнь в село. Наша страна переживает острейший энергетический кризис, и в сельских районах Кубы вновь весьма актуальным стало использовать на сельхозработах лошадей и волов. К сожалению, в последние десятилетия вкус к лошадиным силам быстро утратился. Теперь утраченное приходится возрождать. Однако нас, любителей животных, экологистов, такой поворот даже радует.
Тем временем из загона на арену пулей вылетает первый бычок. За ним стремительно, с места в галоп, срывается смуглолицый парень на коне с лассо. Бросок — и животное, захлестнутое петлей, замирает на миг, а в следующее мгновение от рывка ковбоя заваливается на бок. Всадник спешивается и невероятно быстро связывает не успевшее опомниться животное.
Победитель в этом виде Томас Эрнандес провел всю эту операцию за одиннадцать секунд.
В других видах состязания участники турнира, соскакивая с коня и ловко хватая быка за рога, валят на землю и арканят, доят коров, пытаются удержаться на спине разъяренного быка. По правилам родео нужно усидеть на спине отчаянно брыкающегося, подпрыгивающего животного не меньше восьми секунд. Больше — пожалуйста, но меньше не считается. На нынешнем состязании в норму смог уложиться только Зораэль Перес из провинции Гавана. Он набрал 120 очков, и жюри присудило ему первое место.
По словам Берто Веги, организаторы, энтузиасты родео видят в нем своеобразную рекламу деревенской жизни, сельского труда. С помощью захватывающего зрелища они рассчитывают привлечь молодежь.
(Моисеев А. «Крестьянские ведомости», — 1992, № 34)
Можно предполагать, что вовлечение одомашненных животных в спорт имело долгую историю. Человек столетиями использовал недавних диких зверей по прямому назначению — гужевому, тягловому, верховому, мясо-молочному, шерстному — и от чисто практических целей особенно далеко не отходил, но неизбежно кому-то когда-то пришла в голову мысль: а правы ли мы? Не принижаем ли мы наших друзей? Не лишаем ли их возможности проявить свои силы и преданность в полной мере?
Наиболее очевидный пример — лошади. Каких только разновидностей не существует с давних пор в конном спорте: бега, скачки, степльчез… Однако сегодня мы заведем разговор не о рысаках и не об иноходцах. Есть страны, где лошади в силу различных обстоятельств получили малое распространение (или не получили его вовсе), и им — хотя бы в спортивном смысле — пришлось искать замену. В Шри Ланке, например, в скачках принимают участие слоны.
Каждый год на праздник урожая риса в маленький городок Талдува собираются окрестные жители. Торжество длится всего один день, и программа его разнообразна. Здесь и маскарад, и театрализованные представления, и хождение на ходулях, но главная часть праздника — слоновьи скачки.
В сущности, слоны — животные медлительные и спокойные, но уж если разгонится гигант (погонщики, служители зоопарков и заповедников знают это очень хорошо), то остановить его практически невозможно, грузность исчезает, словно ее и не было, а глазам зрителей является многотонный снаряд, пущенный со скоростью, скажем, городского автобуса.
Энтузиасты слоновьих скачек по-разному оценивают стремительность толстокожих. Одни называют цифру 50 километров в час, другие поднимают ее до 100. Данные эти не проверены, спидометра к слону еще никто не прицеплял, остановимся на более вероятной скорости — 30 километров в час. Согласитесь, что и это немало.
Слоновья дистанция в Талдуве маленькая — около четырехсот метров. Казалось бы, засечь время пробега от старта до финиша очень просто. Не тут-то было! Слоны — не лошади и с места в карьер не бегут, а отправляются в путь степенно, с присущей им солидностью. Могут постоять некоторое время после сигнала, обнюхивая соседей, а могут и вовсе свернуть с травяной беговой полосы, если откуда-нибудь донесутся вкусные запахи передвижной кухни.
Погонщики стараются вовсю: колют слонов возле крестца особыми палками, похожими на пожарные багры, давят босыми пятками на чувствительные места позади ушей. И если удается им раззадорить своих подопечных, тогда и начинаются Большие слоновьи скачки. Только держись!..
Шриланкийцы уверяют, что этот род состязаний известен на острове с давнишних времен. Еще великие короли далекого прошлого забавлялись зрелищем соревнующихся в беге слонов. В соседней Индии распространен спорт не менее древний — Гонки повозок. Только запряжены в них уже не слоны, а зебу.
Повозка представляет собой легкую двуколку, изготовленную в основном из бамбука. В упряжке пара волов зебу, погонщиков тоже двое. Все свое умение и мастерство этот двойной тандем вкладывает в соревнование, которое длится всего тридцать секунд.
Дистанции как таковой нет. Можно нестись как угодно, лишь бы не врезаться в зрителей, потому что ограждения тоже нет. Не предусмотрен правилами и приз победителю, но, тем не менее, ажиотаж, поднимающийся здесь, вполне можно сравнить с разгаром страстей на любом международном состязании. Скорость гонки достигает семидесяти километров в час (это уже не преувеличение), зрители галдят, стонут, вопят, приободряя соперников; дробь копыт, громыхание повозок, рев столкнувшихся зебу… Столпотворение!..
Азарт погонщиков не имеет границ. Рот разинут в крике, в руках мелькают бамбуковые палки, кто-то дергает вола за хвост, а некоторые даже кусают. Ведь если хочешь прийти первым, все средства хороши!
В индийском штате Раджастан, близ маленького озера Пушкар, публика собирается уже не на скачки, не на бега, а на настоящий фестиваль, главные герои которого — верблюды.
Раз в году их приводят сюда со всех концов страны тысячами, десятками тысяч: больших и маленьких, взрослых и малолеток, дромадеров и бактрианов, то бишь одногорбых и двугорбых. Это одновременно и недельный праздник, и верблюжий торг, и слет «верблюдофилов», и освященный веками ритуал.
В отличие от воловьих гонок призов в Пушкаре существует множество. Есть приз за самого высокого верблюда, за самого красивого, за лучше всех украшенного, за самого преданного, за умнейшего, за джигитовку на двугорбом верблюде и даже за «кучу малу» на дромадере (рекорд — четырнадцать человек на один горб).
Весь праздник строго расписан. Один из дней посвящен верблюжьему родео. Очевидцы с жаром доказывают, что строптивый верблюд — штучка посерьезнее любого необъезженного быка. По крайней мере лететь с горба на землю значительно дальше. А кульминационный день фестиваля целиком отводится скачкам. Здесь присуждаются награды двух видов: одна — за скорость, вторая — самая почетная — за дальность пробега. Ведь всем известно, что для кораблей пустыни главное — способность к дальним переходам, особая прыть им ни к чему. Это пусть слоны и волы носятся как угорелые…
Праздник в Пушкаре заканчивается всеобщим омовением участников в озере. Верблюды на этот раз остаются в стороне и безучастно наблюдают, как их владельцы смывают грехи, накопившиеся за год. По местному поверью, вода озера Пушкар очищает душу: можно смело начинать следующий год — до нового праздника, до нового выяснения, чей верблюд самый-самый-самый…
(«Вокруг света», 1976, № 12)
Конный спорт, может быть, понимают и ценят не все. Но уж любуется выездкой, или конкуром, или степльчезом, наверное, каждый, кому случится побывать на конно-спортивных соревнованиях. И каждый понимает, что управлять лошадью без упряжи невозможно. Когда же появилась на свете упряжь?
Быка человек приручил около пяти тысяч лет назад, лошадь — на тысячу лет позже. Но если быка можно вести в поводу, вдев ему в ноздри кольцо с привязанной веревкой, то с лошадью — существом более нежным — так не поступишь. Пришлось придумать удила, и это было первой деталью той упряжи, которую мы знаем сейчас.
Лошадь взнуздана. Можно садиться в седло, но… седла еще нет. Поначалу круп животного просто-напросто обматывали плотной материей, и лишь во II веке нашей эры на Востоке появилось подобие седла. Два столетия спустя седло дошло до римлян, которые «придумали» нынешнее его название — «седиле», «стул». А уж изогнутую деревянную раму, обтянутую кожей и водружаемую на спину лошади, изобрели лишь в средние века.
Итак, седло есть. Теперь бы только вскочить в него и дать шенкеля. Однако не так все легко складывалось во взаимоотношениях человека и лошади. На коня вспрыгивали… вскарабкивались… влезали с приступки или камня… Римские атлеты вскакивали на спину лошади с помощью копья, так что процедура оседлания несколько походила на современный прыжок с шестом. Во II веке нашей эры в Индии догадались пришивать небольшие кольца по обе стороны седла. В кольцо вставляли большой палец ноги, толчок — и всадник уже на коне. Прошло еще четыре столетия, прежде чем кто-то догадался увеличить размер кольца так, что в него можно было просунуть ступню. До Европы нововведение дошло лишь в VIII веке. А столетие спустя стремя приобрело уже более или менее современный вид. Как видим, долгим был путь от первой прирученной — невзнузданной и неоседланной — лошади до современного красавца коня, послушного каждому движению наездника.
(«Вокруг света», 1980, № 6)
За селением, на открытом участке поля — «родео», собрался разнаряженный народ. Люди съезжаются на лошадях, каретах, дрожках, но больше на грузовиках и автомобилях. На мужчинах — одноцветные яркие рубахи, с цветастыми платками на шее, просторные шаровары — «бомбачи», перехваченные широкими поясами и заправленные в сапоги, спущенные гармошкой.
Однако добрая половина обута в легкие матерчатые тапочки — «альпаргатас», и многие из них в простенькой городской одежде. Те, кто при деле, больше похожи на гаучо. Одни на лошадях, другие в центре площади готовят лассо, третьи столпились вокруг костра. Каждый, кто пригнал стадо, приносит свое клеймо.
Площадь окружают импровизированные лавки, чуть далее загоны, в которых теснятся табуны молодняка. За ними следят пеоны на лошадях.
Праздник клеймения наиболее популярен в аргентинской пампе.
Проводится он в один из воскресных дней осени, раз в год, в период, когда мухи и прочие насекомые на время исчезают. Громкий взрыв сотен голосов возвестил начало праздника.
То на площадь, оторванный от стада, выскочил первый бычок. За ним на коне с лассо «энлассадор». Его задача — набросив лассо на шею, остановить бычка на нужном расстоянии перед «пиаладором», который набрасывает лассо на передние конечности животного и, когда оно натянулось, резким движением валит его на левый бок. Задача второго пиаладора схватить бычка, телочку или жеребенка за переднюю и заднюю правые конечности и подставить их первому, который уже подскочил, выхватил из-за пояса путы и стреножил животное. И тут же слышится возглас, полный гордости: «Прижми, клеймо идет!» Дымится шерсть, бычок дергается, но в следующий миг он на свободе, вскакивает, брыкается, мотает головой, пытается боднуть пеона или стремглав летит прочь. Но куда бы он ни устремился, что бы ни выделывал, энлассадор подведет его к специальному стаду во главе с обученной коровой, так называемой «крестной матерью». Она примет и обласкает его, и напуганный бычок успокаивается.
Не все, однако, проходит гладко. Иной жеребчик с лассо на шее так упрется, что с места не сдвинуть, а телочка никак не дает себя стреножить. Зрители живо реагируют на малейший промах пеонов укоряющим «у-у-у», а мастерство их отмечают криками одобрения и аплодисментами.
Вот лошадь самого разряженного энлассадора в погоне за чересчур прытким бычком оступилась, седок вылетел из седла, нога застряла в стремени. Раздался свист.
Больше других срывал горячие аплодисменты уже немолодой, лет под пятьдесят, наверное, пиаладор, обросший щетиной, с седыми усами, в голубой рубахе с белым платком, коричневых бомбачах, перехваченных широким, искусно украшенным серебряными бляхами поясом. Маленькая черная фетровая шляпа его с загнутыми кверху полями плотно надвинута на высокий лоб.
Остальные пеоны намного моложе, крупнее и крепче седовласого. Физическая сила их рук и ног, которую они противопоставляли силе необузданного животного, восхищала. Закончился праздник клеймения, наиболее достоверно сохраняющий традиции гаучо, обильным угощением за счет тех, кто пригонял свой скот: вино, агуардьенте — виноградная и тростниковая водка, асадо. Затем скачки и танцы. Были и сочинители куплетов о любви, соревновавшиеся на лучшее четверостишие и исполнение под гитару. Их, как и прежних сочинителей песен гаучо, называют пажадорами.
Скачки — традиция гаучо. Сохранилось, пожалуй, все — разве что лошади стали тучнее, менее резвыми, ставки играющих более рациональными, заезды более многочисленными.
«Играют все. Друг с другом, даже девушки, без тотализатора. В руках у них денег не видно, но они перешептываются — каждая ставит на своего», — записано в дневнике дона Эваристо. И дальше: «Гаучо был азартен — от ощущения свободы! Что могло для гаучо быть более оскорбительным, чем возвращаться домой пешком? А часто бывало, он на скачках или петушиных боях проигрывал все, вплоть до лошади с седлом и сбруей».
(«Вокруг света», 1976, № 5)
Надом (от монгольского слова «надах» — играть, веселиться) — древний традиционный праздник. Его устраивали летом, когда кумыс в изобилии и можно отблагодарить духов гор, степей и лесов, задобрить их. Поделившись с духами кумысом и мясом, люди исполняли ритуальные танцы, а потом состязались в искусстве стрельбы из лука, в борьбе и конных скачках.
В нынешней Монголии надом стал традиционным государственным праздником, отмечается он 11 июля в честь народной революции. Но в Гоби в июле слишком жарко, надом здесь отмечают в сентябре, в лучшее время года.
…На высоком холме на окраине сомона собирались большой живописной группой люди.
Участники скачек — семи-восьмилетние девочки и мальчики в ярких халатах — дэли, расшитых древним орнаментом. Они уже прошли большую часть пути и повернули обратно. Впереди показалась совсем маленькая девочка. Ее, как и всех победителей, ждут старинные песни-восхваления и главная награда — сверток шелка, расшитый драконами и символами счастья и долголетия. В монгольских скачках побеждает не только и не столько ловкость молодых наездников, сколько выучка коня. Не потому ли песню-гимн поют не наезднику, а его коню:
Самый лучший из тысячи, самый выносливый,
Он выбирает самый верный путь,
У него самое острое зрение и четкий слух,
Камни летят из-под ног его,
И всегда он будет первым, сильным и быстрым.
О лучших конях веками слагаются легенды и песни. Они не были записаны, но пришли в сегодняшний день из далекой старины, исполняемые из поколения в поколение дедами и отцами. А наиболее популярная песня «Лучший из тысячи» родилась так. Летом 1697 года халхасский князь — Нойон Долнуур устроил праздник всех семи княжеств (т. е. всей страны) и созвал лучших борцов, стрелков и наездников. Среди богатых и знатных участников, пригнавших табуны скакунов, был бедный арат Бонгор, у которого и был-то всего один конь. Нойоны подняли его на смех: что толку от одного коня! И не знали они, как много труда вложил арат в тренировку своего единственного скакуна. А когда кончились скачки, то все увидели, что первое место занял именно этот единственный конь Бонгора — первое место среди 1400 участников! И тогда певец Билэгдорж сложил и пропел в честь победителя песню — магтал «Лучший из тысячи». С тех пор не было года и не было праздника, где бы не исполнялась эта песня. С нее начинаются скачки, и ею приветствуют победителей. В песню народ веками вплетает новые слова и строки, но по-прежнему славят монголы быстроту и выносливость, обращаясь к коню со словами любви и восхищения.
(«Вокруг света», 1976, № 7)
Сомон (это значит «уезд») Зерег по площади равен примерно половине какого-нибудь воеводства (области) в Польше. Живет здесь 2300 человек, главное занятие которых огромное стадо — 12 тысяч овец, не считая крупного рогатого скота: коров и яков-сарлыков, одного из самых важных домашних животных в хозяйстве кочевника.
Нас ждет традиционный монгольский праздник надом, посвященный двадцатилетию основания сомона.
На месте надома собрался чуть ли не весь сомон.
Многие люди, приставив ко лбу козырьком ладони, всматриваются в степь налево от полукруга грузовиков: оттуда примчатся ребятишки на конях.
Облако пыли, едва различимое сначала, как пятнышко на фоне синего неба, увеличивается на глазах и густеет, как дымовая завеса. Радостный крик несется отовсюду: зрители подбадривают ездоков. Первый этап соревнований — трасса в тридцать километров. Кони вытянулись в струнку, копыта их словно не касаются земли. Глаз не в силах ухватить момента, когда первый из них достигает финиша. Фигурки детей как бы слились с конями. Рядом скачут тренеры и болельщики, нахлестывая своих жеребцов. Из общей толпы вырываются победители. Кони ржут, разгоряченные бегом. Именно кони, как объясняют, и есть главные участники соревнований: хозяева их остаются на заднем плане. И в тот момент, когда вырывается первый скакун, яростный крик толпы переходит в стройный хор.
Кони один лучше другого. Гривы и хвосты заплетены в косы, чтобы не развевались во время скачек. Седла и уздечки богато изукрашены серебром. Рядом с конями — как бы напоминая о современности — мчатся мотоциклы. Рев их моторов иной раз заглушает конский топот. Пыль столбом тянется за каждым всадником. Всадники несутся наперегонки, обгоняют машины, словно стараются доказать преимущества коня перед механизмами в степных условиях.
У коня, который примчался к финишу первым, очень красивого, статного, почти снежнобелого, голова окутана желтым платком. У вороного, занявшего второе место, платок голубой. Всадник на белом коне в полный голос поет песню о скакуне-победителе, летящем как стрела, пронзающая степь. Один из судей несет ему жбан кумыса. Окончив песню, всадник отпивает немного, окунает в кумыс пальцы и окропляет им коня.
(«Вокруг света», 1974, № 11)
Скачки в Монголии — замечательное, величественное зрелище. Скачут обыкновенно дети двенадцати — четырнадцати лет. Скачки собирают большущую массу зрителей. Зрители тоже на лошадях.
Бешено несутся кони. Зрители сопровождают участников чуть ли не всю дистанцию пробега. А она колоссальна — от двадцати восьми до тридцати километров!
Финиш. Зрители-всадники выхватывают у состязавшихся поводья и скачут вместе с ними.
Три раза осуществлялась гонка от старта до финиша, причем два раза победителями в скачках выходили девочки.
(«Вокруг света», 1982, № 9)
Каждую весну и осень девушки со всей Монголии съезжаются в город Баян-Хонгор, чтобы принять участие в гонках на верблюдах. Конечно, юноши и мужчины тоже могут приехать, но к соревнованию их не допустят: в Баян-Хонгоре это дело чисто женское. Возраст участниц от 17 до 20 лет, не меньше и не больше. Вес тоже строго регламентирован: он должен быть от 55 до 60 килограммов. Вообще-то верблюды не любят долго и быстро бегать — как всем известно, «корабли пустыни» медлительны и степенны, — но здесь совсем иное дело: дистанция гонок 15 километров, и пройти ее надо в минимальные сроки. Некоторые наездницы «выжимают» из своих горбатых скакунов скорость до 20 километров в час.
Естественно, победительниц ожидают призы и памятные подарки, но и у верблюдов есть стимул стремиться к финишу. Самые быстроногие из них получают в конце соревнования венки — награда почетная, достойная и… очень вкусная.
(«Вокруг света», 1979, № 12)
Верблюда вряд ли теперь назовешь кораблем пустыни. По крайней мере в Объединенных Арабских Эмиратах. И строением тела он напоминает не пузатый лайнер, а русскую борзую. Сто литров воды зараз (как прежде бывало) ему нынче не выпить. Впрочем, зачем эти сто литров воды, если он сызмальства привык к коровьему молоку (лучших сортов в мире), смешанному со свежим медом? Не нужны бедуинам корабли пустыни, коли есть у них самолеты. К чему эти неспешные караваны, когда нефтедоллары дают возможность перевозить любой груз более современными способами?
Для чего же в таком случае верблюды? Вот здесь — самое интересное. Есть в Аравийской пустыне место (на территории эмирата Дубай), где умелыми руками зодчих возведены бетонные постройки в стиле традиционных шатров и проложена гоночная трасса с множеством телекамер на всем ее протяжении. Здесь бегают дромадеры, т. е. одногорбые верблюды…
Во всех эмиратах живет 420 тысяч человек, три четверти из которых составляют иностранцы. И поскольку все эти приезжие рабочие трудятся, коренные жители могут позволить себе устраивать верблюжьи гонки или, на худой конец, увлекаться соколиной охотой.
Сын премьер-министра страны, шейх Мохаммед, имеет самых быстроногих верблюдов. Для них он построил специальную клинику и нанял лучших ветеринаров из Германии, Франции, Соединенных Штатов. Имеется также стадо коров и большущая пасека. Молоко с медом идут на корм и служат главной, единственной цели — победе на скачках.
Каждую зиму на дубайский ипподром съезжаются более семи тысяч владельцев верблюдов со своими драгоценными питомцами. Кстати, цена хорошего дромадера достигает двух миллионов долларов. Верблюды, погоняемые наездниками, отправляются на старт, а закутанные в традиционные платки владельцы размещаются под бетонным тентом. Здесь и шейх Мохаммед, и министр обороны, и сыновья знати, и все-все-все. Выигрыш скачек — это престиж, почет и, наконец, удовольствие. Старт и финиш гонки хорошо видны с трибун, борьбу на других участках дистанции зрители наблюдают по мониторам.
Подается сигнал к началу забега, и наездники (мальчики пяти-восьми лет, преимущественно уроженцы Пакистана) с диким визгом лупят по носам своих верблюдов: удары хлыстом по другим участкам тела оставляют животных невозмутимыми. Бегущее стадо сопровождают тренеры. Они и дают команды юным наездникам — когда хлестать, а когда нет.
Представьте себе картину: пустыня, солнце, песок. Поднимая клубы пыли, несется огромное стадо верблюдов, мальчишки хлещут их по носам и визжат что есть духу, заглушая верблюжий топот, а рядом с ревом мчатся джипы с тренерами, которые, в свою очередь, кричат в мегафоны слова команд.
Впечатляет, правда?
Скачка тем временем набирает темп. Скорость доходит до шестидесяти километров в час — и это по песку, по жаре… Последний поворот, финишная прямая. Вперед вырывается любимица шейха Мохаммеда. Зрители замерли. Финиш!
Шейх победил, а верблюдица… падает замертво. Вместе с ней, между прочим, падает и привязанный накрепко маленький наездник: к счастью, с ним на этот раз ничего страшного не случилось. Наоборот — большая удача для его родителей, которые могут рассчитывать на «гонорар» и за следующую гонку. Мохаммед не скрывает горя: пала его любимица. Будучи не в силах совсем распрощаться с нею, шейх заказывает лучшему ветеринару… скелет. Пусть украсит музей!
(«Вокруг света», 1991, № 6)
В октябре жители североавстралийского города Кэрнэ обычно проводят фестиваль «Веселье на солнце». Туристам хотелось видеть на нем «настоящих аборигенов», и устроители обратились в резервацию с просьбой организовать племенной праздник — корробори.
Во время фестиваля много чего было: уличные шествия, музыкальные программы, спортивные состязания. И, конечно, знаменитые крокодильи бега.
Из дерева вырезали крокодила длиной сантиметров в шестьдесят, а потом поймали плащеносную ящерицу такого же размера. Эту ящерицу («мукаджи») выкрасили так: спину — синим, хвост — красным, а на боках вывели имя «Рег Ансетт». Ящерицу держали в темном ящике, чтобы она отвыкла от дневного света.
В день бегов трое братьев облачились в наряд для корробори — украшенный перьями волосяной пояс — и разрисовали себя красной и белой глиной. Из кусков коры, шнурков и пучков страусовых перьев сделали себе прически.
Участники уже выставляли своих крокодилов, когда появились люди с большим ящиком. Крокодилы были разные — от полутораметровых до двухметровых. Челюсти их крепко связаны — чтобы никто из болельщиков не лишился пальцев. Уорренби вытащил из мешка деревяшку, показал ее распорядителям и объявил, что три его брата из племени лардилов колдовскими песнопениями оживят этого деревянного крокодила, и он будет участвовать в гонках. Он снова положил крокодила в мешок, а братья завели длинные песни-заклинания. Старина Мукаджи тихо лежал на дне мешка.
Через некоторые время Уорренби пошарил в мешке, покачал головой и велел петь громче. Мукаджи шевельнулся, и Уорренби с радостным видом объявил, что колдовство подействовало: деревянный крокодил ожил и готов к бегам.
Телекамеры были направлены на крокодилов, выстроившихся в ряды на старте. Распорядители хотели взглянуть на деревянного подопечного, но Уорренби объяснил, что крокодил будет очень нервничать, и поэтому его надо держать в темноте до стартового выстрела. Он заключил пари с распорядителями, что Peг Ансетт не только будет первым, но и легко побьет рекорд этого стадиона.
— А каков рекорд? Двадцать три секунды? Он придет за пять!
Судья поднял стартовый пистолет и начал считать, а Уорренби передвинул Мукаджи поближе к выходу из мешка. Раздался выстрел, и он открыл мешок. От солнечного света Мукаджи зажмурился, зашипел, разинул широкую пасть, потом, распушив капюшон, встал на задние лапы и побежал по дороге не хуже олимпийского спринтера. Большинство местных жителей, туристов никогда не видели, как плащеносная ящерица бегает на задних лапах. Гробовое молчание — люди не верят своим глазам. Старина Мукаджи легко обставил крокодилов и покрыл дистанцию за пять секунд. Но победа его не интересовала. Ему хотелось как можно скорее убраться подальше от воплей изумленной толпы. Он проскочил линию финиша и взлетел вверх по одной из опор ограждения.
Люди бежали за Мукаджи и орали изо всех сил, подбадривая его. Бедняга застыл на мгновение, потом, видать, решил двинуть дальше, мотнул хвостом и спрыгнул прямо на толпу. Дальнейшее его продвижение можно было проследить только по вскрикиваниям женщин, когда он, стремясь к свету, пытался взобраться по чьей-нибудь ноге. После изрядной суматохи его, наконец, поймали и поместили в центре беговой дорожки. Он тотчас встал на задние лапы и вызывающе зашипел на наезжавшие телекамеры. Все требовали первый приз, но судьи — чувство юмора у них напрочь отсутствовало! — объявили Рега Ансетта подделкой и отстранили «чемпиона», а с ним «профессора Хартли Крика» от участия в любых крокодильих бегах. Отныне и навеки.
Отставной спринтер Мукаджи поселился в зоопарке городка Хартли-Крик. Там он до сих пор забавляет посетителей…
(«Вокруг света», 1977, № 7)
Каждый август в городе Буасвене в Канаде расстилают красные ковровые дорожки. Это означает, что начинаются традиционные канадские состязания черепах. Десять тысяч зрителей, которые собираются посмотреть «бега», — убедительное доказательство популярности и занимательности «самых медленных гонок».
Правила их достаточно просты: диаметр панциря черепахи не должен превышать двадцати пяти сантиметров. Что касается дорожки, то на ней настояло общество защиты животных: асфальт, дескать, в августе раскален, и нельзя мучить на нем «босых» черепах! Возможно, члены общества правы, ведь дистанция имеет длину семь с половиной метров, а черепахи остаются черепахами даже на беговой дорожке.
(«Вокруг света», 1984, № 10)