Мне тоже это нравится. Но, черт возьми. Это было быстро.
Пожалуйста, не говорите мне, что мне также нужна боль для силы оргазма.
Он развращает меня?
Возможно.
Определенно.
Крейтон толкает пробку в мою задницу, заставляя меня хныкать, затем пристегивает что-то из пробки к моему клитору.
— Ты будешь носить это два часа в день.
— Ч-что? Ты ожидаешь, что я буду носить это каждый день?
— Да, и я буду проверять.
— Как я буду это делать?
— Ты разберешься.— Он поднимает меня и дает мне коробку, вероятно, для хранения его новейшего пыточного устройства. — Если ты не наденешь это, ты будешь наказана.
Я сдвигаюсь и издаю эротический звук, несмотря на боль.
— Это странно.
— Ты привыкнешь.
— Это еще один подарок на день рождения?
Красивая улыбка растягивает его губы.
— Один из многих.
— Есть другие, о которых я должна знать?
— Торт, который Реми испортил.
Я смеюсь.
— Так вот чем вы занимались? Пекли торт?
— Пытались.
— Почти уверена, что смогу его спасти.
— Сомневаюсь.
— Я тебе покажу.
Мы спускаемся вниз после того, как Крейтон требует, чтобы я надела пару его тренировочных штанов, которые мне пришлось несколько раз свернуть, прежде чем завязать их на талии.
Мне не нужно спасать торт, так как Илай выбросил его, а Реми заказал один. Мы впятером сидим за завтраком в окружении выходок Реми и сарказма остальных.
Крейтон говорит мало, но он прислушивается к каждому из них.
Они ему нравятся, я понимаю. Поэтому он охотно проводит с ними время. Он даже встает на защиту Реми, когда Илай заходит слишком далеко.
Он такой преданный.
И он мой.
Этот великолепный, красивый мужчина — мой.
Пусть даже временно.
Глава 21
Крейтон
— Может, нам уйти?
Анника поднимает голову с моего плеча и шепчет так, чтобы окружающие нас люди не услышали ее.
В ее голосе слышится смущение и неохота. Две черты, которых, я бы поклялся, ей не хватает.
Но опять же, Анника всегда доказывала, что она — исключение из всех выводов, которые я делал о ней.
Вначале я думал, что она не более чем гипер- избалованная мафиозная принцесса, которая слишком хорошо воспитана, чтобы понять, как устроен мир. И хотя отчасти это правда, я точно знаю, что она изо всех сил старается преодолеть тот образ, который создали для нее ее родители и воспитание.
Процесс идет медленно, но она полна решимости вернуть контроль над своей жизнью.
Если ее настойчивость в привлечении моего внимания в самом начале является хоть каким-то признаком, то эта решимость принесет свои плоды.
Я провожу пальцами по ее волосам и кладу ее голову обратно на свое плечо.
Прошла неделя с тех пор, как я назвал ее своей, и я испытываю желание постоянно прикасаться к ней, к ее волосам, к ее лицу, к ее плечам.
Везде, куда я могу дотянуться.
Однако это оказывается проблемой, учитывая, что у нас разные классы, мы не живем в одном помещении, и ей все еще приходится прятаться от своего бдительного брата.
— Значит ли это, что мы можем остаться? — пробормотала она, ее голос звучит с надеждой и верностью.
— Я не говорил, что мы должны уехать. — Несмотря на раздражающую группу сзади которая вместо просмотра фильма сосредоточилась на еде и громком шуме.
— Я просто подумала, что весь этот шум будет беспокоить тебя. — Она пристально смотрит на меня. — Я хочу гулять с тобой все время, но не тогда, когда тебе некомфортно.
Вы только посмотрите на это.
Моя Анника изучает мое поведение со скоростью, которую даже я не могу постичь.
Она внимательна к моему характеру, ей нравятся свидания в тихих местах, и она не давит, когда я отказываюсь давать дальнейшие комментарии о своем прошлом.
Вместо того чтобы раздражать меня, она понимает.
Вместо того чтобы давить на меня, она отступает.
И я знаю, что это требует усилий, учитывая ее черты настойчивости.
Я глажу ее волосы и не могу удержаться, чтобы не вдохнуть аромат фиалок. Он течет в моей крови, медленно, но верно становясь частью меня.
— Я не испытываю дискомфорта, когда нахожусь с рядом тобой, little purple.
Я не вижу ее реакции на мои слова, но чувствую ее по тому, как она плотнее прижимается к моему боку, обхватывает мою талию и даже наклоняется к моему прикосновению.
Она — мириады цветов и всплеск энергии. Очень выразительный человек, будь то ее плавные движения тела или ее слова.
Если бы несколько месяцев назад мне сказали, что я буду интересоваться кем-то вроде Анники, я бы счел эту возможность безумием.
Но если тогда это была кощунственная идея, то сейчас мысль о возвращении к той жизни, которая была у меня до нее, наполняет меня необъяснимой яростью.
И пустотой.
Я никогда раньше не испытывал таких эмоций. Всплески пустоты были постоянными с тех пор, как я вырвался из лап смерти.
Однако сейчас это не самая желанная эмоция.
После окончания фильма я обхватываю Аннику за талию, пока она болтает без умолку о сюжете, персонажах, актерах и спецэффектах.
Обо всем.
Меня больше интересует то, как ее тюлевая юбка при каждом движении поднимается по бледным бедрам. Или как ее топ прилегает к сиськам и заканчивается прямо на талии.
Я глажу кожу на ее животе, вверх и вниз в мучительном ритме, который влияет на состояние моего члена.
Не имеет значения, сколько раз я связываю, шлепаю, бью или трахаю ее. Как только я кончаю, мне нужно еще.
Больше.
И, блядь, еще больше.
Хуже всего то, что дело не только в сексе с Анникой. Дело в ней.
Дело в том, как она подчиняется моему господству, она мазохистка для моего садизма.
Потребность полакомиться ею постоянна, интенсивна и бесконечна.
— Тебе понравилось? — спрашивает она по дороге на парковку.
Я прижимаю большой палец к ее коже, затем продолжаю свой ритм.
— Очень.
— А я-то думала, что ты не любишь кино.
— Я говорил не о фильме.
Анника, должно быть, заметила изменение в моем тоне, потому что она делает паузу, ее губы разошлись, и розовый цвет расплылся по ее щекам и фарфоровой шее.
— Ты... ты...
— Ты действительно потеряла дар речи?
Она делает вдох.
— Клянусь, я становлюсь такой только рядом с тобой.
Я улыбаюсь и притягиваю ее к себе, когда несколько детей пробегают мимо нас к родительским машинам.
— Чему ты улыбаешься? — она тычет меня в бок. — Это не смешно.
— Это забавно.
— Хорошо, что я развлекаю тебя.
Она дуется, и это выглядит, блядь, очаровательно.
Настолько очаровательно, что я дразняще шлепаю ее по лбу.
Она поднимает на меня глаза.
— Нет, нет, даже не пытайся флиртовать со мной.
— Это то, что я делал?
— Ага. Ты просто думаешь о том, как пристегнуть меня к своей кровати и заставить меня умолять.
— Я?
— О, пожалуйста. Я вижу, как садизм светится в твоих глазах, ты знаешь. — Вздох. — Если кто-то скажет, что трудно быть твоей игрушкой, я полностью поверю.
— Ты не моя игрушка.
Она замирает, розовый оттенок снова возвращается на ее щеки.
— Тогда кто же я?
— Ты моя.
— Есть ли разница?
— Я никогда не оставлял игрушек на долгое время.
— До меня?
— До тебя.
Она снова тычет в меня, прикусывая уголок губы.
— Ты говоришь и делаешь все правильные вещи сегодня. Не то чтобы в другие дни, но обычно ты не такой... беззаботный.
— Я не беззаботный.
— Никто другой не обвинил бы тебя в этом. Но не волнуйся, я сделаю беззаботную часть за нас обоих. Я позабочусь о том, чего ты не можешь, и наоборот.
— И что же это?
Она вырывается из моих объятий и встает передо мной, затем начинает считать на пальцах.
— Я буду планировать все свидания и следить за тем, чтобы вокруг не было много людей. Я буду планировать вечеринки по случаю дня рождения и приглашать наших друзей, но когда я почувствую, что ты раздражен, я любезно выгоню их. Я также буду разговаривать со всеми людьми от твоего имени, если они тебе не нравятся. Я позабочусь об украшениях и красивой эстетике. О, я также буду танцевать для тебя, как лебедь, хотя ты, вероятно, разорвешь мои красивые платья, потому что ты можешь быть диким. Но, в любом случае, это то, что я буду делать.
Я поднимаю бровь.
— А что я буду делать потом?
— Ты можешь бить людей, если они тебя раздражают. Хотя я бы предпочла, чтобы ты этого не делал, но ты сказал, что тебе нужно очищать энергию, так что, думаю, это не помешает время от времени или в бойцовском клубе. И еще, ты можешь похитить меня из любой социальной ситуации, если почувствуешь, что мне неловко и я прибегаю к притворству. Никто не будет возражать, если это будешь ты, потому что все привыкли к твоему прямолинейному характеру.
Я не могу сдержать улыбку, которая приподнимает уголки моих губ. Это случается чаще всего рядом с Анникой.
— Что более важно, мы должны поговорить о некоторых вещах.
— О каких вещах?
— Обо всех. Я знаю, что ты привык держать свои чувства в тайне, и я уважаю это. Но раз уж мы встречаемся, ты должен рассказать мне, как и, что ты чувствуешь, чтобы я могла лучше тебя понять. Мама однажды сказала мне, что общение — это ключ, который может собрать или сломать пару, и я не хочу сломать нас, хорошо?
— Хорошо.
— Правда?
— Это не придёт само собой, но я буду стараться.
— Попытка — это хорошее начало. — Она усмехается, затем поднимает указательный палец. — О, и я забыла кое-что очень важное. Я буду готовить, раз ты не умеешь.
Я внутренне поморщился.
— Наверное, нам стоит отдать подумать над этим.
— Но почему? Тебе же нравится моя еда.
Потому что ты прикладываешь усилия, а не потому, что она вкусная.
— Что-то не так с моей стряпней? Ава называет ее ужасной. Папа попросил меня больше не готовить дома, а Джереми едва притрагивается к блюдам, которые я для него готовлю. А теперь ты говоришь, что мы должны подумать над этим.