Их можно терпеть, но только по отдельности. В компании друг друга они становятся раздражающими придурками.
После того как я оделся, мы выходим из моей комнаты и идем по коридору. Элегантные обои тянутся во все стороны, придавая помещению классическую атмосферу.
Мы живем в особняке за пределами кампуса, который Лэндон также использует в качестве комплекса для своего клуба Элита.
Он хотел, чтобы я стал частью этого клуба с тех пор, как поступил в КЭУ, но я каждый раз отказывался от его приглашения.
Я никому не клянусь в верности. Даже себе.
Мы отъезжаем от особняка, или, скорее, Лэндон отъезжает на своем единственном в своем роде McLaren. Всю дорогу я сплю.
Открывающаяся дверь выводит меня из легкого сна. Мужчина в формальной одежде наклоняет голову в мою сторону.
— С возвращением, сэр.
Я выхожу и бросаю взгляд на своего кузена, который уже ступил на мощеную улицу. На его лице написано легкое выражение, но это лишь камуфляж для его извращенных внутренностей.
Лишь несколько фонарей украшают укромный переулок, расположенный в самой малонаселенной части острова.
Именно здесь Лэндон начал доставать меня до смерти. Он каким-то образом столкнулся со мной через наши общие поганые желания и с тех пор не оставлял меня в покое.
Зная его, он, вероятно, охотился за мной, как за тем гадом, которым он и является.
Вышибала клуба пропускает нас внутрь с улыбкой и реверансом. Мы, вероятно, самые молодые члены клуба, но самые безжалостные.
И самые востребованные.
— Что у вас есть для нас? — спрашивает Лэндон, в его голосе звучит чистый садизм.
Он и есть садист.
Я просто животное.
Мужчина в смокинге улыбается с проницательностью сутенера.
— Есть два члена клуба, которые, я думаю, придутся вам по вкусу. Комната девять. — Он передает ключ моему кузену, который сует ему столько денег, что глаза-бусинки мужчины светятся в темноте.
Мы идем по темно-красным коридорам, наши шаги почти не создают шума на ковре.
Моя кровь бурлит от обещания причинить боль.
Много боли.
Достаточно, чтобы заглушить боль, гноящуюся внутри меня.
Лэндон открывает дверь, и мы проскальзываем в комнату с красным освещением.
Две обнаженные девушки стоят на коленях на ковре, ошейники из черной кожи, головы склонены, руки скованы черными наручниками, на шее у каждой висит кляп, ожидающий, когда его засунут на место.
Хлысты, трости и цепи украшают обе стороны комнаты, поблескивая в красном свете, и все они доступны для нашего использования.
— Добрый вечер, дамы. — Лэндон подходит к брюнетке и проводит большим пальцем по ее челюсти. — Ты готова к веселью?
— Да, пожалуйста, — мурлычет она.
Ее подруга, стройная блондинка, которая старше меня по крайней мере на пять лет, облизывает губы, глядя на меня.
Она прекрасна и будет еще более изысканной, когда я выгравирую свои шрамы на ее бледной коже.
Ее будет достаточно для небольшого удовольствия, как сказал Лэндон. Достаточно, чтобы кошмары прекратились еще на один сон.
Я начинаю приближаться к ней, потом останавливаюсь. Ее лицо, более взрослое, зрелое и немного резкое, меняется на совершенно другое.
Как в каких-то гребаных фантазиях, ее волосы становятся насыщенного коричневого цвета. Черты ее лица смягчаются, становятся более мелкими, более живыми, более... раздражающими.
Ее пухлые губы приоткрыты, умоляя набить их членом, а розовый оттенок покрывает щеки. Большие голубовато-серые глаза блестят жизнью, счастьем и разрушаемой невинностью.
Невинность, которую я хочу запятнать своей тьмой.
Я трясу головой с единственной целью — убедиться, что не схожу с ума.
Конечно, блондинка возвращается в фокус и смотрит между мной и своей подругой, которая знакомится с безжалостной тростью Лэндона.
Я даже не заметил, когда он повалил брюнетку на пол и начал сеанс. Я не слышал ее приглушенных криков и не видел ее слез — обычно именно они становятся кульминацией моих ночных вожделений.
Блондинка выгибает спину, выставляя свои большие сиськи в мою сторону, приглашая меня сделать с ней то же самое, что и с ее подругой. Однако она не двигается и не ползет ко мне, вероятно, официант сказал ей, что я не люблю непослушания.
Ее лицо снова начинает расплываться, меняться, превращаясь в лицо, которому не место здесь.
Я ругаюсь себе под нос, разворачиваюсь и ухожу.
Не только из комнаты, но и из клуба, на улицу.
Я иду до скалистой части пляжа, где несколько человек и пар снуют туда-сюда. Я запрыгиваю на дальний камень и сажусь там, опираясь на ладони.
Мой взгляд устремлен на волны, которые разбиваются о зубчатые скалы в симфонии насилия.
Я всегда был склонен к жестокости. Будь то подземные бои или причинение сексуальной боли. Именно поэтому я лажу с морально черными людьми, такими как Илай и Лэндон.
Именно поэтому я обычно участвую в любом адреналиновом беспределе, который они затевают. Мне нужна эта безумная энергия и чистое безумие, которое приходит вместе с ней. Так я выживаю каждый день.
Я остаюсь в том же положении более получаса, но досадная причина, по которой я поспешил покинуть клуб, все еще мучает мой разум.
Я достаю свой телефон и набираю сообщение единственному человеку, который сможет объяснить, что за хрень только что произошла.
Крейтон: Что значит, когда ты видишь лицо другой девушки на лице той, которую собираешься трахнуть?
Я говорю «трахнуть», чтобы не упоминать о порке. Он бы не осудил, но опубликовал бы это в «Дейли Мейл», чтобы весь мир увидел.
Мой двоюродный брат по материнской линии отвечает почти сразу.
Ремингтон: Это значит, что ты должен был трахнуть другую девушку. Ту, чье лицо ты видел, потому что твой член хочет ее, а мы всегда позволяем нашим членам решать, кто им нравится. Это самое простое и логичное объяснение. Ну же, отпрыск, моя светлость учила тебя этому.
Крейтон: Меня даже не привлекает другая девушка. Она не в моем вкусе.
Ремингтон: Вкусы переоценивают. Они могут меняться.
Моя челюсть сжимается, и я отказываюсь воспринимать слова Реми как факт. В конце концов, я единственный, кто считает его мудрым. Все остальные просто ищут его, чтобы повеселиться, а не советов.
Он, наверное, самый уравновешенный из всех нас, но опять же, он единственный в доме, чья фамилия не Кинг.
Ремингтон: И грубо, кстати, ты игнорировал меня прошлой ночью.
Я выхожу из чата, снова начав игнорировать его.
Но прежде чем закрыть приложение, я захожу к другому человеку, которого я игнорировал последние пару недель.
Анника.
Мой палец скользит по ее бесконечным сообщениям. Некоторые из них рассказывают мне о ее любимой музыке — классической. Ее любимый фильм — «Гордость и предубеждение», все версии. Ее любимая еда — пицца, которую она не часто ест из-за своего дисциплинированного распорядка. Некоторые из них — ее селфи.
Они прекратились после того, как я проигнорировал первые несколько.
Ее последнее сообщение было написано до того, как я намеренно потерял контроль над собой.
Преднамеренно, потому что я хотел оттолкнуть ее. Так далеко, чтобы она перестала смотреть на меня блестящими глазами и приоткрытыми губами.
Это была моя последняя капля вежливости по отношению к той, кто давал мне еду и не преподнес меня ее брату на блюдечке с голубой каемочкой.
Этот инцидент произошел неделю назад.
С тех пор она держится на расстоянии — даже во время обеда. Раньше она приклеивалась ко мне и радостно болтала, пока я не вставал и не уходил.
Теперь ее жертвами становятся либо Реми, либо Брэн. Она без умолку болтает с ними о последней прочитанной книге или просмотренном фильме.
Они слушают ее, участвуют и даже отвечают.
В отличие от меня.
Ава даже спросила ее, не сдалась ли она, наконец. Она рассмеялась и тонко сменила тему.
Она действительно сдалась.
Наконец-то.
Если бы я знал, что это будет так легко, я бы давно показал ей хоть намек на то, кто я на самом деле. Тогда бы мне не пришлось мириться с ее тревожной жизнерадостностью.
Я нажимаю на последнее селфи, которое она прислала две недели назад. Ее волосы спадают по обе стороны лица, а обе руки она держит под подбородком. Она слишком молода, источает раздражающее счастье, которое действует мне на нервы.
Да, я тоже молод, но только по возрасту. После бойни я никогда не чувствовал себя молодым.
В верхней части моего телефона появляется уведомление о сообщении. Я как-то отреагировал или что?
И тут я понимаю, что пялюсь на ее селфи уже минут пять.
Долгое, блядь, время.
Я прокручиваю до сообщения, которое она только что отправила.
Анника: Я тут подумала.
Крейтон: Я удивлен, что ты делаешь это перед разговором.
Точки, указывающие на то, что она печатает, появляются и исчезают.
*Кричащий эмодзи*
*Мертвый стикер*
*It's happening GIF*
Анника: ОМЧ! Ты действительно ответил? Скажи секретный код или я заявлю на тебя за похищение Крейтона.
Что за хрень она сейчас несет?
Анника: Я серьезно. Я заявлю на тебя прямо сейчас. Клянусь Чайковским. Вот что значит ОМЧ, если тебе интересно. О мой Чайковский.
Крейтон: Ты слишком много говоришь.
Анника: Это действительно ты. Привет! Также спасибо, что ответил через тысячу лет. Очень ценю.
Крейтон: Если бы я знал, что меня ждет именно это, я бы не стал.
Анника: Подожди, не надо меня пока приводить в чувство. Ты очень холодный, ты знал об этом? Интересно, есть ли у тебя вообще сердце под этим льдом?
Я не отвечаю.
Анника: Ну вот, опять. Ты снова игнорируешь меня. Но в любом случае, я думала о том, что ты сказал на днях, и мне интересно узнать о «извращенных вкусах». Я пыталась искать и расспрашивать твоих друзей детства, но мне кажется, что либо ты скрываешь эту часть себя, либо это неправда? В любом случае, я хочу знать больше. Ты можешь мне рассказать?