Августин настаивал, что библейское толкование должно учитывать факты, которые можно считать обоснованными. Такой подход к истолкованию был направлен на то, чтобы христианское богословие не попало в ловушку донаучного мировоззрения. Этот мотив всегда был доминирующим в западной традиции толкования Библии, что не исключало споров о том, какой подход является наилучшим. Такие дебаты происходили с учетом проб и ошибок, что позволяло выявить наилучший способ интерпретации библейских текстов в ходе длительных обсуждений и исследований.
Один из таких споров разгорелся благодаря Уильяму Пей-ли. Не так уж важно, что с исторической точки зрения его подход был одним из наименее удачных образцов богословского авантюризма. Мы не можем принять «вигский взгляд на историю», который восхваляет успешные исследования и осуждает те, что закончились неудачей[363]. По знаменитому выражению Арнольда Тойнби, христианская теология, как и сама человеческая цивилизация, – это «движение, а не состояние, путешествие, а не гавань»[364]. То же самое можно сказать и о научном методе. Процесс исследования имеет важное значение.
Как мы уже подчеркивали, обсуждение подхода Пейли к христианской апологетике велось еще с 1800 года и было по существу завершено к 1850 году, еще до публикации теории Дарвина. Каков вердикт? Это был неудачный эксперимент. Настало время заново открыть старые подходы к апологетике и разработать новые, не запятнанные неудачами Пей-ли. Однако влияние Пейли было столь велико, что его идеи удержались в викторианской культуре, а с ними сохранилось и в статичное, по существу, понимание живой природы, которое ошибочно считалось взглядом, свойственным христианству. Неудивительно, что так много богословов хотели вернуться к более раннему и в то же время более подлинному богословию, отодвинув авантюризм Пейли в сторону.
Докинз считает подход Пейли к биосфере типичным и нормативным для христианства, и это допущение играет ключевую роль в его оценке богословского значения дарвинизма. Также Докинз, по-видимому, полагает, что интеллектуальные аргументы в пользу христианства в значительной степени, если не полностью, основываются на телеологическом аргументе о божественном замысле, сродни тому, что предложил Пейли. Однако богословы не согласны, что христианская вера станет иррациональной или необоснованной, как только мы откажемся от аргументов в духе Пейли. Докинз приводит превосходный набор доводов против Пей-ли, создав впечатление, что вслед за этим должен последовать и отказ от Бога.
А что, если просто забыть о Пейли и вернуться к библейской экзегезе и богословским методам ранней церкви? К сожалению, этот исторический эксперимент заведомо неосуществим. История, как и эволюционный процесс, описанный Дарвином и Докинзом, необратима и подвержена действию непредвиденных обстоятельств, которые находятся вне экспериментального контроля. Случайность одинаково важна как в биологической эволюции, так и в культуре. Но можно и нужно сказать следующее: если бы дебаты по поводу теории Дарвина происходили в грекоязычной церкви IV века, все сложилось бы совсем иначе[365]. Таким образом резко негативные взаимоотношения дарвинизма и религии, о которых говорит Докинз, связаны с конкретной исторической ситуацией, возведенной им в универсальную богословскую необходимость. Даже принимая во внимание культурное значение Британии в XIX веке, местные специфические условия викторианской Англии нельзя рассматривать так, как если бы они определяли христианскую веру на протяжении веков.
Необходимо понимать, что в противоположность плоской и статичной концепции Пейли ранними христианскими авторами были предложены динамические концепции творения, значительно более комплиментарные эволюционному подходу. В дальнейшем мы рассмотрим одну из наиболее известных таких концепций.
Динамические концепции творения: Августин Гиппонский
В начале V века один из наиболее проницательных и влиятельных христианских богословов Августин Гиппонский опубликовал свои размышления о первых трех главах книги Бытие. Трактат De Genesi ad litteram («О книге Бытие буквально») был написан между 401 и 415 годами[366]. Одна из наиболее важных обсуждаемых в этой книге идей – та, что акт творения не ограничивается лишь моментом возникновения всего сущего, но распространяется на его последующее раскрытие и развитие. Мир был создан со способностью к дальнейшему развитию под провиденциальным руководством Бога. Хотя некоторые понимали творение так, будто Бог вводил новые виды растений и животных в готовом виде в уже существующий мир, Августин полагал, что этот взгляд несовместим с библейским свидетельством. Бог скорее должен мыслиться как Тот, Кто создает изначальные потенции (Августин использует образ «семени»), которые в дальнейшем дадут начало всем живым существам, включая человека.
Таким образом, Августин утверждал, что Бог создал мир со способностью развиваться из «семенных причин», которые существовали с самого начала, содержа в себе потенциал для последующего развития конкретных органических видов[367]. Августин предполагает, что земля получила от Бога силу или способность производить вещи сама по себе[368]. «Семя» тут лучше всего понимать как эвристическое понятие, дающее неточную, хотя и полезную иллюстрацию богословски трудного, но важного представления о Боге, Который продолжает действовать в природе для актуализации потенциала, заложенный при ее создании[369]. Образ семени подразумевает, что первоначальное творение содержало в себе потенциальные возможности для возникновения всех последующих органических видов.
Таким образом Августин учил, что в творении есть два «момента»: один соответствует первичному акту возникновения, второй непрерывному процессу провиденциального руководства[370]. Признавая, что существует естественная тенденция думать о творении как о событии прошлого, Августин настаивает, что Бог действует и сейчас, в настоящем, поддерживая и направляя раскрытие тех «поколений, что Он заложил в изначальном акте творения»[371].
По Августину это не означает, что Бог создал мир неполным или несовершенным: «то, что Бог изначально установил в причинах, он впоследствии исполнил в следствиях»[372]. Мир был сотворен способным достигнуть со временем того состояния, которое Бог изначально для него предусмотрел[373]. Процесс развития, по словам Августина, управляется фундаментальными законами, которые отражают волю их Создателя: «родам и качествам вещей, которые должны из скрытого состояния стать видимыми, Он сообщил известные временные законы, однако же сделал это так, что воля Его остается выше этих законов»[374].
Мы видим здесь явное подтверждение руководящей роли божественного провидения в развитии природного мира согласно «фиксированным законам» [certas leges][375]. Это представление будет иметь большое значение для формирования более поздних представлений о «законах природы» или «законах науки». Августин использует идею направляемого Богом процесса развития, чтобы сформулировать двоякое понимание творения: как изначального события со заложенными в него возможностями и как последующей актуализации этих возможностей во времени.
Даже из этого очень краткого пересказа августиновского богословия творения ясно, что оно предлагает полезную основу для христианского осмысления биологической эволюции. В учении Августина подразумевается, что творение влечет за собой возникновение потенциально многоуровневой реальности, свойства которой раскрываются при определенных условиях, которые либо еще отсутствовали, либо были неподходящими в момент образования Вселенной. Августин утверждает, что Вселенная была создана с присущей ей способностью развиваться, подчиняясь Божьему руководству. Это резко контрастирует со взглядами Пейли, который считал, что любая идея о наличии в природе способности к самоорганизации равносильна атеизму[376].
Сопоставим подход Августина со знаменитым высказыванием Чарльза Кингсли (1819–1875), сделанным по итогам его размышлений о «Происхождении видов» Дарвина: «Мы издревле знали, что Бог настолько мудр, что может сотворить всё; но вот – он еще мудрее, поскольку может заставить вещи творить самих себя»[377]. Резонно спросить, не мог ли Кингсли взять эту идею скорее у Августина, а не у Дарвина? Разве не мог Кингсли, читая Дарвина, держать в уме эту богословскую концепцию и затем осознать ее возможное соответствие тому, что он нашел в «Происхождении видов»? В конце концов, английский биолог католик Сент-Джордж Майварт (1827–1900) знал о подходе Августина и понимал, насколько он важен для осмысления эволюции. «Святой Августин весьма примечательно настаивает на сугубо производном смысле, в котором следует понимать творение Богом органических форм. А именно, Бог создал эти формы, наделив материальный мир силой образовывать их при подходящих условиях»[378]. Фредерик Темпл (1821–1902), впоследствии ставший архиепископом Кентерберийским, также видел в подходе Августина очевидное указание на путь для христианского богословия. В своих известных лекциях 1884 года Темпл предположил, что Бог наделил творение «такими врожденными способностями, что с течением времени оно породило ныне существующие живые организмы… Можно сказать, что Он не сотворил вещи, но заставил их сотворить самих себя»