Я думаю, эта картина все переворачивает, причем в двух смыслах.
Во–первых, большинство сегодняшних христиан никогда не оценивали свое нравственное поведение с этой точки зрения. Скорее, они занимались тем, что пытались сформулировать набор «христианских правил» и стремились их соблюдать. Споры о «христианской этике» чаще всего сводятся к спорам о том, «как ты можешь понять, каковы эти правила», причем христиане думают, что их надо узнать и как можно лучше соблюдать (разумеется, с помощью Духа), как если бы они входили в случайный набор инструкций, сборник правил, который Бог составил, исходя из каких–то непонятных для нас соображений. Иногда христиане, объясняя смысл этих правил, ссылаются на последствия их соблюдения: «Подумайте, каким прекрасным стал бы наш мир, если бы мы все любили и прощали друг друга». Этот аргумент в какой–то степени убедителен, но он может нас подвести в момент спора о нравственности, когда на него могут ссылаться сторонники самых разных мнений. Мы столкнемся с подобной проблемой, если, как это делало немало мыслителей последнего времени, попробуем извлечь из Писания или христианской традиции важнейшие «принципы». Мы вправе сказать, что для нас важна, скажем, справедливость, что нам нужно принимать людей такими, какие они есть, или что «Бог стоит на стороне бедного». Трудно спорить со столь общими положениями. Но как только мы попытаемся приложить эти общие принципы к конкретной ситуации, мы увидим, что они нам мало помогают.
Если же мы будем смотреть на христианское поведение с точки зрения добродетели — той добродетели, которая предвосхищает жизнь грядущего века, — это даст нам три преимущества.
Во–первых, такая точка зрения поможет ученикам Иисуса Христа понять, как «работает» христианское поведение. То есть мы получаем возможность увидеть органическую связь между тем, что мы призваны делать и какими призваны стать в настоящем, и обетованием о подлинной и полноценной жизни в будущем.
В результате этого, во–вторых, тот, кто всерьез решил следовать за Иисусом, найдет здесь для себя великую поддержку. Да, говорит Добродетель, это будет очень трудно, особенно вначале. Придется развивать вкус. Придется изучать новый язык с его незнакомым алфавитом и грамматикой. Но чем больше ты будешь этим заниматься, тем эти вещи будут для тебя «естественнее». И последнее особенно важно, потому что многие христиане, которым трудно (например) прощать, могут махнуть рукой и сказать: «Это невозможно, я никогда не смогу так поступать». А иные даже приходят к выводу, что слишком трудные и «неестественные» правила к ним не относятся или что данные правила были созданы в давно ушедшую эпоху, когда у людей были совершенно иные представления о жизни. Но это совершенно неверно. Разве вы думаете, что можете сесть за фортепиано и без подготовки сыграть сонату Бетховена? Или что можете отправиться в Москву и, выйдя из самолета, бегло заговорить на русском языке? Или, если вы относитесь к «нормальным» молодым людям, выросшим в сегодняшнем западном мире, пропитанном сексом, что вы обретете целомудрие сердца, ума и тела, если однажды попросите об этом Бога в молитве? Нет, здесь нужно учиться, здесь нужно практиковаться, нужно идти по пути к цели. Кроме того — если мы применим использованные образы к христианскому поведению — дух Бетховена или дух России должен поселиться в вас, чтобы оказать вам необходимую помощь.
В–третьих, если мы будем рассматривать христианское поведение с такой точки зрения, мы можем увидеть этические вопросы — конкретные вопросы о том, что делать и чего не делать, — в рамках более широкой картины Божьего замысла о жизни человека. Обычно «этика» дает слишком узкий взгляд на человеческую жизнь. Даже особо совестливые люди обычно не мучаются непрерывно нравственными вопросами о том, что им надо сделать в ближайшую минуту, а что после. Но когда мы смотрим на всю жизнь человека с точки зрения замысла Творца, этика входит в большую картину, которая позволяет ей занять свое место. И тогда вопросы содержания — того, как понять, что надо делать, — выходят за рамки частной этической дилеммы, но становятся вопросами призвания, которое направляет всю жизнь человека.
Тот подход, который я здесь предлагаю, явно выгодно отличается от своего основного конкурента — от идеи «отправиться на небеса», которая в качестве наиважнейшей цели придает форму нашей теперешней жизни. Старая идея о том, что цель христианского существования — «попасть на небо», не поддерживает в полной мере то представление о добродетели, которое отстаивают авторы Нового Завета. Она легко мирится, как это и происходило на протяжении веков, и со старым подходом к этике как к набору инструкций, и с романтическими, эмотивистскими и экзистенциалистскими грезами. (Так, поскольку Евангелие обещает нам мир сердец, романтики, например, могут прийти к выводу, что «чувство умиротворения» в настоящем служит критерием того, что все в порядке.) В данной книге я хочу показать, что заново открытое библейское представление о соединившихся небе и земле, о котором я писал в других книгах, дает нам такой контекст, в котором христианский взгляд на добродетели лучше всего помогает нам думать о том, что мы делаем. С этой точки зрения формирование добродетели и превращение ее в привычку — изучение языка, на котором будут говорить в грядущем Божьем мире.
Я говорил, что такая картина все переворачивает в двух смыслах. Прежде всего, это переворот представлений для многих современных христиан — хотя для многих христиан прошлых поколений и некоторых нашего времени те вещи, о которых мы говорили, представляют собой что–то совершенно очевидное: когда мы рассматриваем христианское поведение с точки зрения добродетели, которая связана для нас с обетованием о новом небе и новой земле и с предназначением человека в этом новом мире, мы можем и лучше понять значение святости, к которой Иисус и его первые последователи призывают нас, и получить новый импульс, чтобы двигаться к ней.
И здесь мы подходим ко второму смыслу этого переворота. Он не только делает более ясной и энергичной жизнь христианина, но и ставит важный вопрос перед всем нехристианским миром. Мы не можем стремиться к этой цели сами по себе, потому что сама цель наших стремлений не бегство на небеса, но Божье Царство восстановленной справедливости и целительной радости для всего творения. Но прежде чем мы перейдем к этой теме, нам нужно яснее представить себе, как выглядит христианская картина в целом.
Христианство утверждает, что если вы будете стремиться к цели христианской жизни, вы попутно обретете и все то доброе, что обещал и Аристотель, хотя в обратном направлении это не работает. Прежде всего, стоит понять здесь истину, что христианская добродетель касается не вас — не вашего счастья, или полноты вашей жизни, или вашей самореализации. Она связана с Богом и с Его Царством, и вы можете найти подлинную человеческую жизнь на парадоксальном пути — на том пути, который проделал сам Бог в Иисусе Христе! — на пути самоотдачи и щедрой любви, которая упорно отказывается занимать самое почетное место. Аристотель, говоря о добродетельном человеке, представлял себе какого–то «героя», нравственного титана, который шествует по миру, совершая великие дела и получая заслуженные почести. В христианских представлениях добродетельный человек — это тот, кто умеет любить и обладает щедростью, но чей характер обычно не привлекает к себе особого внимания. Слава добродетели в христианском понимании состоит в том, что центральное место здесь занимает вовсе не сам человек, но Бог и его Царство. Как сказал сам Иисус, мы должны искать прежде всего Царства Божьего и его правды (мы еще поговорим об этой «правде» или «справедливости» ниже), и тогда все остальное встанет на свои места.
Это головокружительное представление о добродетели позволяет нам переключиться с мысли о том, что христианское поведение в мире касается в основном только лишь «добрых дел» в смысле крепкой нравственности, соблюдения правил и тому подобного, на мысль о том, что христианское поведение в мире касается в основном «добрых дел» в особом смысле — тех действий, которые вносят в наш мир Божью мудрость и славу. Разумеется, «нравственная жизнь» никуда не девается (говорю это на тот случай, если кто–то опасается, что здесь мы становимся на путь к моральному релятивизму). Но, как о том постоянно напоминали протестанты, хотя не всегда ясно понимая почему, если мы сосредоточим все внимание на нравственности, мы поставим телегу впереди лошади, поставим свое «Я» — хотя бы и христианское «Я» — в центр картины. В конце концов, добродетель указывает не только на нравственность в смысле «представления о стандартах, которым надлежит соответствовать», или «знания правил, которые нужно соблюдать». Добродетель, как мы уже видели, касается всей жизни, а не только особой сферы «нравственного выбора». Тот, кто ставит на первое место правила или последствия, порой начинает думать о призвании как об одном из подразделов этики. Я же предпочитаю рассматривать эти вещи в обратном порядке. Мы призваны стать подлинными людьми, которые носят образ Божий и отражают его миру. Это проявляется самыми разными путями, в том числе в нашей жажде справедливости и в желании создавать красоту и радоваться ей. И все особые ситуации «этического выбора», как я полагаю, — это одна из категорий общего призвания носить и являть миру образ Божий.
Как только мы поймем, что призваны стать актерами на вторых ролях в великой драме Бога, мы обретаем свободу (которая была бы нам незнакома, если бы мы пытались представить себя нравственными героями) увидеть, до чего же удивительно наше призвание, после чего мы можем начать понимать, как оно относится к нашей нынешней жизни. В Новом Завете есть полдюжины отрывков, которые говорят о нашей роли в будущем новом Божьем творении: мы будем участвовать в мудром правлении Бога над этим миром, в частности в суде, который восстановит в мире правду, и вместе с творением будем воздавать хвалу его щедрому Творцу, в частности выражая эту благодарность в виде понятной и членораздельной речи.