обрело свой уникальный смысл в Новом
Завете вовсе не потому, что первые христиане открыли слово, которое значило именно то, что им было нужно, и начали его использовать. Скорее, они ухватились за это слово как за наилучшее из доступных и наполнили его новым глубоким смыслом, усилив одни из его прежних оттенков и отбросив другие. Фактически первые христиане сделали со словом agape примерно то же, что они сделали с древней идеей добродетели. Он взяли это слово, погрузили его в Благую весть Иисуса и дали ему новую жизнь, жизнь нового типа.
Нет ничего удивительного в том, что слова, обозначающие «любовь», в Древнем мире, как и в наше время, обладают широким спектром значений. В конце концов, взаимоотношения людей и то, как они выражают свою радость и одобрение (или недовольство и разочарование) по поводу определенного стиля отношений, и то, как соответствующие нравственные представления меняются с течением времени и в разных культурах, — все это невероятно сложные вопросы. Об этом говорят романы, стихи, пьесы и кинофильмы — не говоря уже о повседневном опыте отношений в семьях и между друзьями, — так что мы рискуем потонуть в этом море информации, как человек, глядящий безоблачной ночью на небо, который видит не только миллионы звезд и планеты, но также и метеориты, падающие звезды и спутники. В заголовке важной книжки К.С.Льюиса об этом предмете сказано, что «любовью» называют четыре вещи. Но, думаю, сам Льюис охотно бы согласился с тем, что таких вещей четыре тысячи и четыре или, быть может, четыре миллиона и четыре. Нам понадобилось бы множество разных терминов (так, если верить городскому фольклору, у эскимосов существует много слов для разных типов снега), чтобы создать карту смыслов, отражающую сложную и динамичную природу того, что мы называем словом «любовь».
К счастью, нам не придется делать эту работу. Для нас достаточно понять, что Павел, подобно другим первым христианам, взял слово agape и поручил ему такую задачу, какой в прошлом у него никогда не было. Никто до недавнего времени не стремился так, как это делали первые христиане, воплотить в жизнь эту добродетель, которая столь глубока, так резко меняет жизнь, так сильно определяет собой общину, так революционна — и по своей природе, и по своему действию, и по тому нравственному характеру, который позволяет ее усвоить, — что современники могли счесть Павла безумцем. На самом деле, и в наши дни, даже в церкви люди стараются проигнорировать ее вызов и заменить любовь чем–то второсортным. Agape ставит планку невероятно высоко. И прежде чем мы обратимся к этому предмету, следует четко понять, что мы никак не можем взять эту высоту. И уже потом, помня об этом, мы можем попытаться уяснить себе, что означают слова Павла о «совершенном» и «том, что отчасти». Это даст нам ключ к тому, как Павел понимает добродетель — и как она «работает», и из чего она состоит.
Самая великая добродетель
«Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится». В греческом тексте у Павла мы находим давно знакомое нам слово teleios («совершенное») — это прилагательное, исполняющее здесь функцию существительного: «[нечто] совершенное», to teleion. Это слово несет два взаимосвязанных смысла, которые, как и в случае слова «любовь», трудно передать в переводе. С одной стороны, оно указывает достижение цели — так можно сказать о чаше, которую медленно наполняли и наконец наполнили до краев, или о конце длинного и трудного паломничества, когда люди пришли к пункту назначения. С другой стороны, оно имеет и такой смысл как «зрелость» (противоположность «юности», «невзрослости»), «законченность», «целостность». Именно этот смысл Павел использует далее — сказав, что с приходом «совершенного» «то, что отчасти», будет упразднено, он здесь же продолжает: «Когда я был младенцем, то по–младенчески говорил, по–младенчески мыслил, по–младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил [в оригинале здесь стоит то же самое слово, что и «прекратится» из предыдущего стиха] младенческое».
Тем самым Павел указывает на непреходящую природу agape, чтобы призвать запутавшихся коринфских христиан стремиться к любви. Это логика добродетели в ее христианской версии. Аристотель и приверженцы основанной им традиции понимали под зрелостью человека просто его «процветание», полноценный характер в теперешней жизни; они не глядели в будущее, где на смену частичному знанию нынешнего времени придет познание лицом к лицу (стих 12). Тогда как для Павла очень важно именно то, что «никогда не перестает».
Павел придал этой главе четкую структуру из трех «ходов». Сначала (13:1–3) он указывает на то, что любые стороны христианской жизни без agape не имеют никакой цены. Языки, пророчество, тайны, знание, вера, которая движет горами, самопожертвование — если в них нет agape, они ничего не значат. Далее следует лирическая средняя часть, которую мы уже приводили в начале данной главы. И затем идет заключительная часть, уравновешивающая первую и тонко, но могущественно возвращающаяся к отправной точке: вера, надежда и любовь «никогда не перестают», но любовь всех больше, а потому вам нужно к ней стремиться. В главе 13 Первого послания к Коринфянам Павел движется, опираясь и на эстетику, и на логику, которая здесь тоже необычайно глубока.
В заключение Павел говорит о том, что проходит, и том, что «не перестает»:
Любовь никогда не перестает,
хотя и пророчества прекратятся,
и языки умолкнут,
и знание упразднится.
Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем;
когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти,
прекратится.
Когда я был младенцем, то по–младенчески говорил, по–младенчески мыслил, по–младенчески рассуждал;
а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно,
тогда же лицем к лицу;
теперь знаю я отчасти,
а тогда познаю, подобно как я познан.
А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь;
но любовь из них больше.
За представлением о том, что одни вещи исчезнут, а другие останутся, стоит одна предпосылка, на которой строится аргументация всего послания и которую Павел торжественно раскрывает в главе 15: настоящая жизнь — это лишь первый этап нашего длительного существования, и между нынешним временем и грядущим существует сильная преемственность, но одновременно будущее радикальным образом отличается от настоящего. Иными словами, обетование и надежда воскресения позволяет по–новому понимать действие добродетели и наделяет это понятие новым нравственным содержанием. «И если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков» (15:19), но вы должны знать, что «труд ваш не тщетен пред Господом» (15:58б).
Все это наполняет ясным смыслом многие другие слова Павла во всем послании: «Посему не судите никак прежде времени, пока не придет Господь, Который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения» (4:5); «Бог воскресил Господа, воскресит и нас силою Своею… посему прославляйте Бога в телах ваших» (6:14, 20). Мысль о преемственности между нынешней жизнью и грядущим стоит за многими словами Павла, когда он рассуждает о том, как надо жить сейчас.
В самом деле, существуют такие элементы теперешней христианской жизни, которые в будущем не понадобятся: по иронии судьбы, к ним относились и те, которые коринфянам, как это бывает и сегодня, казались самыми «духовными», а потому более важными, чем повседневная дисциплина «обычной» христианской жизни. К таким преходящим элементам относились и те странные феномены, что позволяли, живя земной жизнью, соприкасаться с небесным: языки, пророчество и особый дар «знания». Все это станет излишним, когда придет будущее, как горящие свечи не нужны при наступлении рассвета. Приближается время великого перехода, великого преображения, подобного превращению ребенка во взрослого, когда можно будет не смотреть в мутное зеркало, но встретиться лицом к лицу, когда пестрые элементы пазла, которые мы не можем собрать, сложатся в стройную картину (13:12б) — или, если держаться ближе к словам Павла, мы увидим, что этот Пазл не только завершен, но и смотрит на нас. «Теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан».
Павел здесь тонко играет со смыслами. Контраст между младенчеством и состоянием зрелости представляет собой метафору будущего перехода из нынешней жизни к жизни воскресения, однако, похоже, это больше, чем просто метафора. Этот образ говорит и о том (нечто подобное мы видим в Гал 4:1–7, хотя там Павел утверждает несколько иную мысль), что сейчас мы дети Бога, не достигшие зрелости, а однажды станем взрослыми. Противопоставляя поиск отражения в мутном зеркале встрече лицом к лицу, Павел метафорически говорит об этом грядущем переходе, однако он хочет сказать и другое: мы сейчас действительно вглядываемся в туман нынешнего мира и нечетко понимаем Бога и Его замысел, но однажды увидим все ясно. А сравнивая знание «отчасти» с тем моментом, когда мы познаем во всей полноте, как сами были познаны (снова поднимая тему из предшествующей части послания, 8:1–3), Павел уже не использует образов, но говорит настолько прямо, насколько это возможно. Похоже, он на одном уровне неизбежно должен пользоваться образным языком, но затем все время стремится вернуться к реальности. И это, вероятно, объясняет нам, почему именно agape относится к трем вечным вещам, которые из нынешнего мира перейдут в будущий, и почему «любовь из них больше». Познать, подобно тому, как мы были познаны, означает перейти от добродетели к поклонению или, быть может, это та точка, где добродетель становится поклонением, или где поклонение подводит итог тем привычкам сердца, которые мы называем добродетелью. В этот момент Святой Дух сделает нас царственным священством. Глава 13 не случайно стоит в Первом послании к Коринфянами между двумя главами, в которых обсуждается поклонение общины. Вот где лежит центр всего.