[14] Человек, обладающий христианскими добродетелями, не думает о своих моральных заслугах. Вместо этого он думает об Иисусе Христе и о том, как лучше любить своего ближнего.
Но эти вопросы представляют не только чисто теоретический интерес. Они крайне важны на практике. Они порождают два других вопроса — причем оба они очень актуальны. Во–первых, можем ли мы использовать древние нехристианские традиции в нашей нравственной жизни — или нам следует ограничиться Писанием? Во–вторых, можем ли мы ожидать от наших современников–нехристиан, что они дадут полезные ответы на нравственные вопросы, или нам следует сказать им: «Поглядите на нас: поскольку мы — христиане, мы все делаем не так, как вы»? Если никаких особых отличий нет — если мы можем с равным успехом читать и Аристотеля, и Павла, не замечая принципиальной разницы между ними, и если мы не в состоянии вложить наши пять копеек мудрости в дискуссии о нравственности, — значит, мы явно покинули мир Евангелий и посланий. С другой же стороны, если нет пересечений, нет точек контакта между разными традициями, значит, мы живем в своем изолированном мире. И тогда не в состоянии ничему научиться у внешних и, что еще хуже, не в состоянии ничего им дать. С какой стати мир будет вообще принимать нас во внимание? Если я встану на заседании Парламента и скажу: «Я не поддерживаю эвтаназию, потому что живу в мире христианской веры и в мире церкви», — люди, которые не разделяют моих убеждений, посмеются и скажут: «Сочувствуем, но поскольку мы не опираемся на христианские доктрины, ваше мнение не представляется нам сколько–нибудь весомым». Пересекается ли христианская нравственность с моральными представлениями нашего мира? И если мы утверждаем, что христианская вера ведет к подлинной полноте жизни человека, разве может не быть множества таких пересечений, где мы можем достигать согласия?
На протяжении веков многие христианские богословы обсуждали те вопросы, что возникают в точках таких пересечений, при этом нередко они колебались между двумя позициями: что мир в целом хорош и ему нужны просто помощь и добрые советы либо что мир погряз во зле и его можно только спасти и радикальным образом изменить. И оказалось, что нелегко было занять такую позицию, к которой многие стремились: признать, что мир — это удивительная смесь хорошего и плохого и что смерть и воскресение Иисуса Христа были одновременно и судом над его порочностью и бунтарским упрямством, и — другая сторона той же медали суда — признанием присущей ему ценности, которую вложил в него Творец. Я верю, что именно такая позиция нам необходима. И надеюсь, что немножко показал, как ее можно занимать в сфере нравственных вопросов.
Эту тему можно было бы развивать дальше, но сказанного уже достаточно. Я надеюсь, что данная книга, среди прочего, напомнит теоретикам, занимающимся добродетелью, о богатстве и глубине того материала на тему, который содержится в Новом Завете, который они часто игнорируют, сразу начиная разговор с других школ мысли, скажем, с Аристотеля или Фомы Аквинского. С другой же стороны, я надеюсь напомнить специалистам по новозаветной этике о том, что представления Иисуса и первых христиан можно рассматривать в контексте древних языческих представлений о нравственной жизни, хотя, разумеется, христиане не просто позаимствовали или доработали эти представления, но подвергли глубокой трансформации саму теорию добродетели.
Первые христиане верили, что они есть Храм Божий, наполненный славным присутствием Бога через его Духа, и что они призваны являть эту славу миру. Поэтому для них другие храмы — иудейский или языческие — были лишь пародией на реальность (представьте себе, что на улице вы встретили общественного деятеля, которого раньше знали только по газетным карикатурам). Подобным образом первые христиане, вероятно, считали, что их конечная цель человеческой жизни и практики осуществления этой цели в настоящее время были той реальностью, относительно которой античная «цель» язычников, счастье, и добродетели, предвосхищавшие эту цель, были в лучшем случае изящной пародией. Будем ли мы, продолжая линию блаженного Августина, утверждать, что языческие добродетели на самом деле представляют собой просто «роскошные пороки» и ведут людей к гордости, тем самым удаляя их от Бога, открывшегося во Христе Иисусе, либо же допустим возможность, что нравственные усилия язычников в какой–то мере уже являются доступным для них прославлением Бога Творца, — это другой вопрос, который выходит за рамки данной книги. Возможно, кому–то из языческих моралистов Иисус мог бы сказать то же, что он сказал одному книжнику: «Недалеко ты от Царствия Божия» (Мк 12:34). И конечно, слово «недалеко» говорит о том, что им надо сделать еще хотя бы один значимый шаг в нужном направлении.
Для чего нам нужна святость
Я уже говорил о том, что внутренняя логика христианской добродетели требует, чтобы она смотрела не на себя, но на Бога (поклонение) и окружающий мир (миссия). Вот что значит быть царственным священством. И теперь я хочу показать, что христианская святость не стоит обособленно от поклонения и миссии, но занимает свое органичное и законное место в этой картине.
Все эти вещи объединяет идея о соответствии образу Божьему. Зеркало нужно нам не потому, что оно ценно или прекрасно само по себе, но потому, что оно отражает лицо смотрящего. И существует угловое зеркало, которое отражает один объект другому: в нашем случае, отражает Бога миру (миссия) и мир — Богу (поклонение). И я думаю, что идею христианской добродетели, представленную в Новом Завете, идею святости, к которой призваны ученики Иисуса и которую им помогает достичь Святой Дух, можно (и вероятно, нужно) рассматривать как стремление осуществить эти две роли. Иными словами, это не две отдельные вещи — как если бы сначала тебя призвали к святости, а потом к полонению и миссии (или даже не три отдельные вещи, если также отделить поклонение от миссии, что, к сожалению, нередко происходит). Скорее, мы призваны к святости именно потому, что это подлинная полнота человеческой жизни, которая позволяет возносить хвалы творения к Богу и давать окружающим Божью справедливость, свободу, красоту, мир и особенно любовь.
Именно об этом, как я понимаю, говорит Павел, указывая на то, что святость должна быть направлена на миссию:
Все делайте без ропота и сомнения, чтобы вам быть неукоризненными и чистыми, чадами Божиими непорочными среди строптивого и развращенного рода, в котором вы сияете, как светила в мире, содержа слово жизни, к похвале моей в день Мессии, что я не тщетно подвизался и не тщетно трудился
Мир погружен во мрак, вы должны нести сюда Божий свет. Здесь Павел использует некоторые иудейские тексты и представления о призвании Израиля быть светом миру (например, Ис 49:6, где Бог призывает своего «раба», который ранее, в стихе 4, беспокоился о тщетности своего труда). Кроме того, здесь звучит эхо слов Книги Даниила: «И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде — как звезды, вовеки, навсегда» (Дан 12:13). Любопытно, что неизвестный древний переводчик этого текста на греческий решил передать выражение «обратившие многих к правде» с помощью парафраза «сильные в моем слове». Возможно, Павел думал о такой версии текста, когда писал слова, приведенные выше, где верные «содержат» слово жизни (или, быть может, «крепко держатся» за него). Павел хотел сказать примерно следующее: те, кто следует за распятым и воскресшим Иисусом и исповедует его Господом (2:11), кто «совершает» свое спасение в истинном смысле этого слова, в отличие от того «спасения», которое предлагает языческий мир (2:12), те, в чьей жизни ныне действует Бог по своему благоволению, — должны стать святыми ради миссии, в которой наконец реализуется призвание Израиля стать светом миру. И тогда «слава Бога Отца» (2:11), появляющаяся там, где люди исповедуют Иисуса Господом, развертывается перед народами, в соответствии с обетованием Исайи (60:1–3), и теперь она уже не ограничивается Храмом. Святость учеников Иисуса — это часть необходимого снаряжения царственного священства.
Первые христиане были глубоко верны этому призванию, несмотря на то, что темный мир не слишком охотно принимал их свет. Это важнейшая тема Евангелия от Иоанна. Они упорно продолжали осуществлять этот план. Их святость возвещала миру о том, что существует иной и лучший образ жизни, хотя бы ради того, чтобы у мира не осталось права сослаться на неведение в тот момент, когда Бог навсегда наведет здесь порядок. Послание Петра говорит о том же. Тотчас же после слов о «царственном священстве» учеников Иисуса, которые должны возвещать о дивных делах Бога, призвавшего их из темноты к свету, говорится следующее:
Возлюбленные! прошу вас, как пришельцев и странников, удаляться от плотских похотей, восстающих на душу, и провождать добродетельную жизнь между язычниками, дабы они за то, за что злословят вас, как злодеев, увидя добрые дела ваши, прославили Бога в день посещения.
В следующей главе Петр снова обращается к этой же теме:
Будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением. Имейте добрую совесть, дабы тем, за что злословят вас, как злодеев, были постыжены порицающие ваше доброе житие во Христе
Точно такой же ход мыслей мы видим в главах 4 и 5 Послания к Ефесянам. После введения к данному разделу (4:1–16), где Павел призывает церковь стремиться к единству и заботиться о том, чтобы многообразные служения в общине строили «полноту», зрелость во Христе, он здесь же подчеркивает, что христианам надо решительным образом порвать с языческим образом жизни. Последователи Иисуса должны: