Презумпция атеизма может быть обоснована обязательным требованием наличия оснований. Чтобы верить, что Бог есть, мы должны иметь хорошие основания для веры. Но если таких оснований нет, то не существует и достаточных причин для веры в Бога, и единственная разумная позиция заключается в том, чтобы быть негативным атеистом[35] или агностиком (под негативным атеистом я имел в виду «не-теиста», проводя аналогию с такими словами, как атипичный и аморальный).
Здесь я должен указать, чем эта «презумпция» не была. Она не была провокационным и пагубным предположением о правильности умозаключения, которое остаётся только доказать. Скорее она была процессуальным принципом, определяющим сторону, на которой должно лежать бремя доказывания, т.е. нечто вроде презумпции невиновности, которая лежит в основе английского общего права.
Я утверждал, что в любой правильно систематизированной апологетике тот, кто выдвигает гипотезу Бога, должен начинать (так же как и тот, кто выдвигает любую другую из существующих гипотез) с первичного объяснения идеи Бога, которую он будет использовать в данном случае, а затем указать, как следует идентифицировать соответствующий предмет разговора. Только после того, как эти две важные предварительные задачи будут успешно решены, станет целесообразным начать предоставление доказательств, призванных продемонстрировать, что идея может применяться.
Этот аргумент собрал большое количество различных откликов. Выступая в своих работах как агностик, английский философ Энтони Кенни отстаивал точку зрения о том, что презумпция может применяться к агностицизму, но не к позитивному[36] или негативному атеизму. Он выдвигал мысль о том, что для того, чтобы показать, что ты что-то знаешь, потребуется больше усилий, чем в случае, когда ты чего-то не знаешь (это включает даже утверждение о том, что идея Бога не является согласованной). Но он говорит, что это не спасает агностиков; аспирант на экзамене может оправдать своё заявление о том, что он или она не знает ответа на один из вопросов, но это не поможет человеку сдать экзамен.[8]
Кай Нильсен, знакомый атеист и мой бывший коллега, сослался на критика, который утверждает, что в нравственном отношении лучшая позиция заключается в том, чтобы оставаться полностью нейтральным до тех пор, пока не будут предоставлены достаточные основания. Далее Нильсен продолжил, говоря, что должен показать, что верующие и скептики имеют общее понятие рациональности и общие критерии, необходимые для оценки тех преимуществ, которыми обладают их отличающиеся утверждения. Он добавил, что «[моя] презумпция атеизма была бы под большим вопросом»[9], если бы я не предоставил общеприменимое понятие рационализма.
Наиболее яркое оспаривание аргумента поступило, безусловно, из Америки. Модальный логик Алвин Плантинга представил идею о том, что теизм, по сути, является фундаментальной верой. Он утверждал, что вера в Бога похожа на веру в другие фундаментальные истины, как например вера в чужое сознание[37], или в ощущение (созерцание дерева), или в память (вера в прошлое). В каждом из этих случаев вы доверяете своим когнитивным способностям, хотя вы не можете доказать истинность веры в рассматриваемых вопросах. Похожим образом люди принимают одни утверждения (например, о существовании Вселенной) в качестве фундаментальных, а другие – в качестве производных от этих фундаментальных. Верующие, как показывает практика, принимают в качестве фундаментального утверждение о существовании Бога.
Философ и томист[38] Ральф Маккинерни доказывал, что, учитывая наличие порядка, системности и законообусловленного характера природных явлений, для человека является естественным верить в Бога. Настолько естественным, что идея Бога, по его словам, кажется почти врождённой, и это можно назвать аргументом prima facie[39] против атеизма. Итак, пока Плантинга доказывал, что теисты не несут бремя доказывания, Маккинерни пошёл ещё дальше, считая, что бремя доказывания должно ложиться на атеистов!
Здесь я должен отметить, что в отличие от моих других антитеологических аргументов, аргументы в пользу презумпции атеизма могут признаваться теистами на согласованной основе. Учитывая наличие достаточных оснований для веры в Бога, теисты не совершат философского греха таким допущением! Презумпция атеизма является, в лучшем случае, методологическим отправным пунктом, а не онтологическим выводом.
Как профессиональный философ я не раз менял своё мнение по рассматриваемым вопросам. Конечно, это не должно вас удивлять, учитывая мои убеждения относительно возможности развития философии и принципа следования за доказательствами, куда бы они меня ни вели.
Во время преподавания в Килском университете в 1961 году, я написал книгу о работе Юма под названием «Исследование о человеческом познании», которую озаглавил «Юмовская философия веры». Вплоть до того времени юмовское «Исследование» (обычно его называют первым «Исследованием», чтобы не путать с его более поздней работой под названием «Исследование о принципах морали») было предметом частых обсуждений вопреки тому, что сам автор думал о нём как о простом сборнике запоздалых мыслей. Сегодня оно считается одной из лучших работ Юма. О моём труде, посвящённом работе Юма, Гилберт Райл сказал: «Я очень высокого мнения об этой книге. В ней чувствуется учёность и вдохновение. В этой области она одна из лучших». А Джон Пассмор отметил: «Любое дальнейшее обсуждение антиклерикализма Юма должно начинаться с Флю».
Несмотря на подобные хвалебные отзывы, я уже долгое время хотел внести целый ряд поправок к книге «Юмовская философия веры». Один вопрос, в частности, нуждается в обширной корректировке. Три главы: «Идея необходимой связи», «Свобода и необходимость», «Чудеса и методология» – все они должны быть переписаны в свете пришедшего ко мне недавно осознания, что Юм был крайне неправ, утверждая, что мы не имеем опыта, и, следовательно, не имеем реального представления о том, как спровоцировать определённые события, и о том, как предотвратить их, о физической необходимости и о физической невозможности. Поколения юмистов[40] в результате были введены в заблуждение относительно предложенного анализа причинности и естественного права, который был слишком неубедительным в связи с тем, что у них не было фундамента для признания существования либо причины и следствия, либо естественного права. В то же время в главах «О свободе и необходимости» и «О чудесах» Юм сам весьма желал иметь представление о причинах, вызывающих последствия, которые были более убедительными, чем всё, что он был готов признать допустимым.
Юм отрицал причинность в первом «Исследовании» и утверждал, что всё, что действительно включает в себя внешний мир, является устойчивыми связями; то есть события одного типа постоянно следуют за событиями другого типа. Мы замечаем эти устойчивые связи и приобретаем устойчивые привычки, связывая одни представления с другими. Мы видим кипящую воду, если она нагрета, и связываем два этих факта. Однако, размышляя о реальных связях вне наших представлений, мы неверно проецируем наши собственные внутренние психологические ассоциации. Скептицизм Юма относительно причины и следствия и его агностицизм относительно внешнего мира были, разумеется, отвергнуты к тому времени, когда он уже закончил своё исследование. Более того, Юм отверг все свои наиболее радикальные скептические взгляды ещё до того, как закончил своё исследование. Например, в первом «Исследовании» в пресловутой главе «О чудесах» не осталось и следа от тезиса о том, что причинно-следственные связи и необходимость являются не чем иным, как ошибочными проекциями на природу. В своей книге «История Великобритании» Юм опять же не делает и намёка на скептицизм в отношении внешнего мира или причинности. В этом отношении Юм может напомнить нам тех наших современников, которые на неких социологических и философских основаниях отрицают возможность объективного знания. Затем они очищают от этой ржавчины глобального субъективизма свои политические тирады, свою собственную и, вероятно, ещё менее известную исследовательскую работу, а в первую очередь своё главное откровение о том, что не может быть никакого объективного знания.
Другим вопросом, в отношении которого я изменил своё мнение, является свобода воли, свобода человека. Эта проблема имеет важное значение, поскольку вопрос о том, свободны ли мы, лежит в сердце большинства основных религий. В моих ранних антитеологических работах я обращал внимание на неуместность зла во Вселенной, сотворённой всемогущей и всеблагой Сущностью. Теисты отвечали на эту явную неуместность утверждением о том, что Бог даёт людям свободную волю, и что всё (или наиболее очевидное и ужасное) зло является непосредственно неправильным использованием этого опасного дара или появилось в результате такого использования, но что конечным результатом этого станет исполнение ещё более невероятных благ, чем было бы возможно в противном случае. Я, по сути, был первым, кто назвал это апеллированием к свободной воле.
Однако вопрос о том, обладаем ли мы свободной волей, имеет фундаментальное значение независимо от того, выражен ли он как спор между свободой воли и предопределением или, если выражаться светским языком, как спор между свободой воли и детерминизмом. Стараясь придерживаться двух взаимоисключающих точек зрения, я ответил, изложив позицию, известную сейчас как компатибилизм[41]. Инкомпатибилисты[42] говорят, что детерминизм несовместим со свободой воли. Компатибилисты, с другой стороны, заявляют, что согласованным будет не только утверждение о том, что некто сделает свободный выбор, при том что направление этого выбора заранее известно, но также и утверждение о том, что свободный выбор может быть и свободным и действительно выбором, даже если физические обстоятельства сложились так, что он был сделан в том направлении, в котором он сделан, и даже если причина того, что он был сделан в этом направлении, была обусловлена некой установкой или законами природы.