Тот же самый пистолет, который весь истекал от моего возбуждения, теперь находится между его губами, и он вылизывает его дочиста. Затем этот сумасшедший ублюдок приставляет его к своему виску.
— Умоляй меня трахнуть тебя.
Дрожь по всему телу проходит через меня.
— Если я это сделаю, ты перестанешь играть с пистолетом?
— Я не просил, Сесилия, и это не гребаные переговоры. Умоляй меня вогнать мой член в тебя и трахать тебя так, как ты хочешь — до конца и без контроля.
Я не могу перестать смотреть на пистолет, приставленный к его голове. Существует пятидесятипроцентная вероятность того, что его убьют. Может показаться, что это хороший процент, но это не так. Далеко не так. Человеку может везти только до тех пор, пока не исчезнет, вот так просто.
— Пожалуйста, — бормочу я.
Он дергает себя вверх-вниз в жестоком ритме, от которого у меня пересыхает во рту.
— Что пожалуйста?
— Пожалуйста, возьми меня.
— «Трахни», а не «возьми». Скажи правильно.
Я прикусила нижнюю губу.
— Пожалуйста, трахни меня.
Я едва успеваю произнести это, как он впивается пальцами в плоть моего бедра, поднимает мою ногу и входит в меня. Все мое тело бьется в конвульсиях, когда я падаю ему на грудь, мое сердце колотится, а его остается прежним — вечным, незатронутым, абсолютно холодным. Прошло некоторое время с тех пор, как он был во мне, и я чувствую его размер с каждым движением и каждым толчком.
— Ты моя, а не чья-то еще, блядь, моя. А теперь умоляй и произнеси мое имя.
— Пожалуйста, Джереми, пожалуйста.
Он входит в меня в жестоком ритме, который вызывает во мне первобытную часть. Не в силах стоять на одной ноге, я хватаюсь за его плечо для равновесия. Эта поза, тот факт, что я полностью обнажена, покрыта кровью, а он полностью одет, ясно показывает дисбаланс сил между нами. Насколько он владеет скрытой частью меня. Та часть, которая жаждет отпустить меня и позволить ему опустошать меня до тех пор, пока ничего не останется. Часть, которая надеялась, тосковала и совершенно стыдилась этой стороны себя.
Когда я нахожусь в объятиях Джереми, стыда нет. Он не осуждает меня. Он хочет, чтобы я владела этой частью себя. И самое главное, он трахает меня так, будто жаждет меня, будто не может оторваться от меня. Как будто если он перестанет трахать меня, то уже не будет прежним. Я держусь за эти эмоции, пока умоляю и зову его по имени. Чем больше я прошу, чтобы меня трахнули, тем сильнее он старается, тем глубже проникает, тем безумнее становится. Он кусает мою шею, грудь, мочку уха — везде, куда только могут дотянуться его зубы. Это претензия, территориальная декларация собственности, и я должна нести его следы. С каждым толчком он бьет по моей точке G, раз, два, пока я не теряю силы. Возбуждение нарастает во мне, а затем взрывается все сразу. Я обнимаю его за плечи, когда оргазм пронзает меня с одурманивающей силой.
— Задай мне вопрос, — его голос едва достигает моего затуманенного мозга.
Только когда я открываю глаза, понимаю, что он все еще держит пистолет у своего виска. Извращенное удовольствие медленно прекращается.
— Джереми, пожалуйста, остановись.
Он вбивается в меня, безжалостно, не глядя на то, что еще не закончил.
— Спроси. Меня.
— Чего ты хочешь? — шепчу я, дрожа на его руках.
Его толчки становятся все интенсивнее и длиннее. Джереми — это зрелище, когда он испытывает оргазм. Его мышцы напрягаются и твердеют под моими пальцами, и он слегка прикусывает уголок губ. Но самое главное, его хватка на мне крепнет, словно он отказывается когда-либо отпустить меня, когда внутри меня разливается тепло.
— Тебя, — говорит он и нажимает на курок.
Я кричу.
Глава 21
Джереми
Сесилия неподвижно стоит под душем. Вода каскадами стекает по ее шее, по склону ее кремовых сисек и вниз по ее набухшей розовой киске. Моя кровь и сперма стекают в слив и исчезают. Я прислоняюсь к стойке, лицом к стеклянному душу, ноги скрещены в лодыжках, а руками я хватаюсь за раковину позади меня. Это безнадежная попытка остановить себя от того, чтобы сделать выпад в ее сторону и снова измазать ее своей кровью и спермой.
Испачкать ее.
Пометить ее.
Мой член подпрыгивает, упираясь в джинсы при мысли о том, что я ворвусь в ее тугое тепло, брошу ее на ближайшую поверхность и прижму к себе. Я бы преследовал, ловил и трахал ее, пока она не заплачет. Без всхлипов. Она умоляла меня трахнуть ее, но все равно плакала и хныкала. Делала ли она это потому, что это было слишком много, или из-за чего-то другого, я не уверен. Есть много вещей, которые я не могу точно определить, когда дело касается Сесилии Найт.
Например, почему я наблюдаю за тем, как она принимает душ, и почему, черт возьми, мне требуются сверхчеловеческие усилия, чтобы не присоединиться к ней. Все это время я пытаюсь понять, как избавиться от потрясенного выражения на ее лице. Оно появилось с тех пор, как я занес ее в дом и посадил под душ. В тот момент, когда я прижал курок к виску, она плакала сильнее всего. Это было не иначе, чем наблюдать за срывом. Распад человека в другую вселенную. Но вот слезы прекратились, и она перешла на другую территорию.
Чертова дессоциация.
Она еще не дошла до кататонического состояния, но если я оставлю ее в покое, она точно дойдет до этого.
— Сесилия, — зову я со спокойствием, которого не чувствую.
Она вздрагивает, и я вижу, как жизнь возвращается в ее ярко-зеленые глаза, прежде чем она поворачивает голову в мою сторону.
— А?
Мне требуется весь мой контроль, чтобы не изучить каждый уголок ее тела, каждый сантиметр и каждый изгиб. Я все еще чувствую, как ее плоть трепещет на моей, когда я трахал ее как животное. И в прошлый раз. Когда эта женщина рядом, во мне пробуждается первобытный инстинкт, и мне это не нравится. Ни капельки.
Она ждет, пока я заговорю, выражение ее лица трезвое, но все еще есть вероятность, что она погрузится в недоступное состояние.
Я вздергиваю подбородок и направляю его ей за спину.
— Используй гель для душа.
Между ее бровями появляется тонкий хмурый взгляд, и я почти уверен, что она откажется , только чтобы позлить меня, но она тянется за губкой и наливает на нее гель. Она опускает голову, намыливая плечи, подмышки и грудь.
— Смотри на меня, — мой голос огрубевает, несмотря на попытки остаться незамеченным.
А когда эти мистические глаза смотрят на меня? Черт. Я искренне удивляюсь, почему я не там. Но потом вспоминаю, что мне нужно, чтобы она осознавала свои действия. Если я сделаю это за нее, она не сможет справиться с этим в одиночку. Румянец покрывает ее щеки, шею и даже уши, когда она поспешно проводит губкой по животу и бедрам. Сесилия может делать вид, что я ее не трогаю, может отрицать ощутимое влечение между нами и говорить, что ей ничего не нужно из того, что я предлагаю, но ее тело не лжет.
Ее соски стали тверже с тех пор, как она встретила мой взгляд, до такой степени, что она вздрагивает всякий раз, когда прикасается к ним. Мягкий розовый оттенок покрывает ее бледную плоть, и она сжимает ноги.
— Помой и свою киску.
Она с трудом сглатывает.
— Могу я уединиться?
— Нет.
Медленный, но устойчивый огонь освещает ее выражение лица.
— Мне неудобно.
— И мне плевать.
Звук ее тяжелого дыхания эхом отдается в воздухе, когда она раздвигает бедра и не очень нежно моет свою киску. Беспокойство и злость означают, что она здесь, и ее не заманишь в альтернативную реальность, куда бы ни завел ее мозг.
Она заканчивает в рекордное время, ее движения отрывисты и подпитаны явным презрением.
Я начинаю понимать, что язык тела Сесилии способен выразить ее чувства лучше, чем слова. Дело не в том, что у нее нет словесных способностей. Она умна, ее мозг способен вместить разные интересы и предметы, не провалив ни одного. Но у нее ужасные отношения с другим миром. Она из тех, кто спотыкается о камень из-за того, что слишком зациклена на своих мыслях. В результате, когда дело доходит до драки, она не может найти нужных слов, чтобы выразить то, что у нее внутри. По крайней мере, когда дело касается ее самой. Она более красноречива, когда ей приходится включать режим мамы-медведицы и защищать своих друзей, включая мою сестру. Сесилия бескорыстна до раздражающей степени, и я размышляю над тем, как стереть эти привычки.
Закончив, она выключает воду и выскальзывает из душа. Я отталкиваюсь от стойки, мои пальцы болят от того, как сильно я вцепился в поверхность. Должна быть награда за те усилия, которые я потратил, чтобы отступить. Жаль, что в качестве компенсации мой член принимает только ее киску.
Сесилия замирает в тот момент, когда я двигаюсь, выражение ее лица ничем не отличается от лица раненого животного. Заключенного, который не видел света десятилетиями. Я беру с полок чистое полотенце, раскрываю его и протягиваю ей, беззвучно говоря, чтобы она подошла ко мне. Она идет, ее шаги легки, как перышко, и тихи, как у котёнка. Ее тело — совершенство, кремовое, стройное и маленькое. Особенно после того, как я отметил ее красными укусами и засосами по всей шее, груди и бедрам. Она сделана на заказ для меня. Ее серебристые волосы стекают по кафелю, пока она не добирается до меня. Затем она пытается выхватить полотенце.
— Я могу сделать это сама.
Я держу его вне досягаемости.
— Иди сюда.
Она смотрит на меня, поджав губы, но, видимо, понимает, что это не та битва, в которую стоит вступать, и делает шаг к полотенцу, чтобы оказаться ко мне спиной.
Я оборачиваю его вокруг нее, вытирая воду, и случайно — или не очень случайно — делаю паузу на ее сосках, талии, киске и попке. Сесилия вздрагивает от каждого прикосновения моей руки к ее коже. Из-за ее плохих отношений с другим миром она чувствительна к любому внешнему раздражению. Чтобы поиздеваться над ней, я провожу большим пальцем по ее соску, когда наконец завязываю вокруг нее полотенце. Она крепко сжим