Татьяна Олеговна БеспаловаБог хочет видеть нас другими
Глава 1Призрак города N
…человеку, даже самому искреннему и благонамеренному, свойственно ошибаться; тем более борющемуся;
тем более вынужденному бороться крайними мерами…
Как описать ночной спонтанный бой? Зачем-почему такое случается — одному богу известно. Кто-то лазил в кустах, разведывая места хранения БК противника. Кто-то по пьяни или от скуки решил развлечься стрелкотнёй. Противник ответил, но этого оказалось мало. Кто-то полез вперёд что-то для себя выяснять, оказался в расположении соседей, которые приняли его за противника и пошло-поехало. Боевые порядки смешались. Кто командует, кто подчиняется, где свои, где противник — ничего не понять. Хаос! Между тем противники уже сблизились на недопустимо короткую дистанцию. В такой ситуации порой кажется, что в любой момент дело может дойти до рукопашной, но её не происходит, потому что заросли ивняка в распадке на окраине посёлка и груда кирпича по ту сторону дорожной колеи, мрачное осеннее небо и зияющий разбитыми окнами магазинчик рядом с остановкой общественного транспорта — всё плюётся огнём, всё грохочет, всё рвётся, разбрасывая на стороны куски камня, щепу и раскалённые осколки железа. Грохот оглушает. Вспышки слепят. Смерть мечется, как взбесившееся животное в замкнутом пространстве. Ищет кого бы укусить. Кого бы утащить с собой в подземелье мучительного безвременья. В такой обстановке главное — держать в порядке свой рассудок, не поддаваться страху и до конца выполнить отведённую тебе функцию: при сохранении собственного тела отобрать жизни у возможно большего количества врагов. В хаосе спонтанного боя отличить своих от врагов — вот ещё одна важная задача, с который и опытный боец не всегда справляется. Но подразделение Шумера подобные трудности привыкло преодолевать на отлично. Справились и на этот раз. Подсчёт потерь оказался недолгим: при отсутствии убитых только один раненый.
Ночной бой утих так же внезапно, как и начался. Шумер отдал команду прекратить огонь и слушать тишину. Некоторое время они слышали жалобные вопли раненных и треск кустов, но скоро и эти звуки утихли. Шумер дал возможность противнику забрать своих и отойти к позициям на западной окраине посёлка.
Дорожный указатель с названием населённого пункта разбила мина. Посёлок городского типа, или ПГТ. Пусть будет так. Раз здесь всё ещё живут люди, значит, это поселение людей или посёлок, а не место схватки, не поле боя. Да и какое может иметь значение, как в прошлом году называлось это место, превращённое ими нынешним летом в поле руин? Среди этих руин каким-то чудом ещё выживают люди, «население», «мирные» — так их называли в официальных докладах. Население N. — это группа одичавших бомжей, которые стараются не попадаться на глаза бойцам. Шумер распорядился в строго отведённых местах оставлять для них воду и пищу. То же делал и противник. В непродолжительные периоды затишья «население» украдкой вылезало из своих нор, чтобы забрать «гуманитарную помощь».
Перед самым рассветом они — тяжело раненный в ногу боец с позывным Цикада, его командир Шумер, двое бойцов батальона Шумера и трое мобиков из подразделения соседей — примостились в окопе, в земляной норе на восточной окраине ПГТ. Трое мобиков — два дагестанца и по какому-то недоразумению поставленный над ними старшим Кузьмич — немолодой мужик из Центральной России с позывным Князь. Обликом Князь действительно похож на князя — персонажа иллюстрированных сказок Пушкина. Аккуратная окладистая борода с прядями благородной седины, чистое лицо с правильными чертами, твёрдый ясный взгляд. Как посмотришь на такое лицо, сразу вспоминаются картинки из детской книжки. Князь — человек во всех смыслах положительный: взрослый, трезвый, многосемейный, когда-то в другой жизни отслуживший срочную службу. Прибыв на Донбасс по мобилизации, он поразительно быстро приспособился к жизни на передовой. А жизнь на передовой — это жизнь в земляных норах, под постоянными обстрелами, в постоянной неизвестности относительно «планов на завтра». Дагестанцы похожи на дагестанцев — оба рыжие и темноглазые, весёлые, подвижные, оба потихоньку балуются травой. Каждую минуту жди от них какой-нибудь каверзы, но бойцы отличные и терпеливы, как мулы. Таким на войне хорошо.
Цикада ранен не в первый раз, но ему больно и страшно, и оттого хочется поговорить. Всем известно, если твой товарищ ранен, после оказания первой медицинской помощи надо непременно с раненым говорить. И не только говорить самому. Надо, чтобы раненый тебе отвечал, сам тоже говорил. Цикада знает правила, и потому говорит без остановки.
— Послушай, Шумер. Я иногда думаю, правильно ли это… Правильная ли это война, — кривясь от боли произносит он. — Эта бесконечная война… никто из нас не доживёт до её конца… может быть, всё это напрасно…
— Не может, — резко ответил Шумер. — Дай своей голове отдохнуть, умник. А послушай-ка ты лучше сердце…
Шумер умолкает, сосредоточившись на своей работе. Цикада старается не вскрикивать, когда тот режет его штанину и вспарывает его ботинок. Цикада бледен и ему конечно же больно, вот Цикада и заговаривает боль обильной болтовнёй. Он хочет, чтобы Шумер ответил ему, поговорил по-своему, по-командирски, как один только Шумер умеет. Но тот накладывает жгут, пишет на бумажке дату и время наложения жгута в полном изумительном молчании. Конечно, это честь, когда тебя перевязывает лично легендарный комбат. Но делать это вот так вот молча — это за гранью. Это против правил! Производя медицинские манипуляции, необходимо разговаривать с раненым, иначе раненый может запаниковать, а паника для раненого так же опасна, как чрезмерная кровопотеря.
— Ты не паникуй, — угадывая мысли Цикады, произносит Шумер. — Первый раз, что ли. Говорю же: слушай сердце! Ещё раз по поводу сердца и ума. Когда ты не просто погружён в ситуацию, а находишься в атмосфере происходящего, тебе становятся доступными более глубокие уровни понимания пространства. Ты выходишь из тупика смыслов, навязанных тебе разумом, и начинаешь думать сердцем, то есть чувствовать. Война — это не только цифры, измеряющие численность войска и количественный состав боекомплекта, но и степень внутренней готовности, настрой, мотивация. Помнишь четырнадцатый год? Тогда вся логика была против нас. Тогда все мы были в убеждении, что России сейчас не до нас. Разве нас это остановило? Почему не остановило? Потому что я был на майдане и впитал его атмосферу. А на майдане мне стало предельно понятно, куда повернёт вся эта ситуация, куда приведёт нас майдан. То, что из нас будут лепить антироссию, было ясно как божий день. Моё понимание стало результатом логических построений? Ни в коем случае! Я понял это сердцем, а на таком уровне не требуется логических доказательств. А там, в кабинетах, в среде множественных советников и помощников самых высоких лиц было это понятно? И даже более главный вопрос: было ли это важно?..
Шумер умолк. Обработав рану Цикады, он принялся протирать руки влажными салфетками, вычищать из-под ногтей запёкшуюся кровь. Лицо его стало серьёзно и даже скорбно.
— Что понятно? Что важно? — встревожился Цикада.
Морщась от боли, он всматривался в лицо командира, надеясь не увидеть в нём то знакомое выражение безнадёжности, которое, по сути, означает смертный приговор. Но Шумер выглядел архиспокойным.
— …что под боком России появится антироссия? Важно ли это? — спокойно продолжил он. — Основываясь только на рациональном мышлении, они… вернее, мы предполагали, что сейчас мы договоримся с новой элитой, найдём способ её заинтересовать, поиграем в политику — и снова вернём себе влияние на Украину. Мозг так думал, находясь в ловушке собственной значимости. Но рацио не могло предполагать, что ситуация кардинально изменилась и старые подходцы не сработают. Продолжался торг, разменяли Мариуполь на «лояльность» украинской элиты, признали Порошенко законным президентом. Ты же помнишь, Ваня, как планировали вернуть Донбасс в политическое русло Украины? Хотели сделать Донбасс агентом влияния… Изыски расчётливого лукавого ума! Они… Мы! Отказывались замечать, что всё изменилось окончательно, и нам с Украиной больше не по пути — остаётся только забрать, отчаливая, как можно больше на борт…
Шумер потрогал повязку, стягивающую лодыжку Цикады, и уставился на стягивающий его бедро жгут, раздумывая: снимать — не снимать.
— Его надо отправлять в тыл, — после непродолжительного молчания сказал он стоявшим поблизости бойцам.
— Транспорт на подходе, — ответили ему.
— Что же будет с моей ногой? Как думаешь, командир? — не надеясь на откровенный ответ, спросил Цикада.
Шумер ответил невпопад, нарочно уводя разговор в сторону от тревожных мыслей Цикады. Именно так полагается разговаривать с ранеными.
— Можно было бы перелистнуть страницу, — он вздохнул. — Но беда в том, что многие не перестали думать головами и теперь и ищут просчёты в умозаключениях, не понимая, что смотреть нужно было вообще не глазами и не строить умозаключений. Такие умозаключения неизбежно приводят к мысли, что если убрать действующую власть и на смену ей привести тех, к кому у Запада не будет отторжения — всё сразу станет даже лучше, чем было. Всё это потому, что прагматичный ум без горячего сердца — как брак без любви…
Возможно, Шумер говорил ещё что-то о любви, но его голос потонул в грохоте мотора. МТЛБ подкатился из темноты с погашенными фарами. За ним следовала штабная «Нива».
— Куда грузить раненого? В пикап или?.. — спросил кто-то из темноты.
— Или, — ответил Шумер.
— Товарищ комбат, вы поедете в штаб, в больничку с Цикадой или…
— Или.
На некоторое время все отдались суете, связанной с выгрузкой БК и погрузкой раненого. За это время Шумер успел собственноручно сделать Цикаде ещё один укол обезболивающего. В «трюме» МТЛБ пахло ГСМ, и Цикада повеселел, потому что запах собственной крови слышал уже не так явственно.