каким оно сделалось детским. Наверное, два протеза не сахар, и он испытывает боль при ходьбе на них. Но он не ноет, не жалуется. Наоборот! Увечье — это его интимная тайна. Он не выпячивает своё геройство, а самостоятельная ходьба на двух протезах — это настоящее геройство!
Засыпал я под бубнёж бритого товарища на полке № 34, который около часа разговаривал со своей матерью. Не мама, не мамочка, не мазер, не мамуля. Он называл свою родительницу именно мать, то есть так же, как я. Вот только обсуждали они не аллергию и не здоровое питание, а успеваемость в начальной школе маленького мальчика, который, к несчастью, остался без мамы и на попечении бабушки. Из разговора, ведшегося напряжённым шепотом, я понял: мама мальчика сбежала за границу и живёт там прекрасной половой жизнью с каким-то нечестно разбогатевшим хохлобаном. Мать моя права относительно моей доброты. Являясь добрым человеком, я не злорадствовал, слушая всё это. Напротив, на данном этапе мне стало жалко бритого, и я простил ему сегодняшний абъюз.
Последняя моя мысль в тот день была, к сожалению, о герлах. Вернее, о том, что связываться с ними узами брака не стоит. В пятом часу утра я заснул.
Глава 5Городская деревенщина
— Как ты, Снежок?
— Та хреново…
— Пособие получила?
— Та получила.
— Поселили?
— Поселили с двумя какими-то проститутками с Харькова. Такая быдлота. Та они и не с Харькова. В Харьков понаехали накануне войны с какой-то дыры из-под Винницы. Поселили в одной комнате, потому что все мы жёны украинских воинов и все бездетные…. Как в общаге. Помнишь старый русацкий фильм «Девчата»?
— Не-а…
— А мои мамка с папкой любили его смотреть…
Снежок сглотнула слезу.
— Как они?
Собеседница Снежаны, Яна Тимченко, случайно встреченная на чужбине одноклассница, выглядела вполне процветающей, вероятно потому, что отлично знала немецкий и французский языки и успела ещё до войны перетащить своих из Запорожья в Европу. Яна и в прошлой жизни была отзывчивой девушкой, а уж теперь, когда многие потеряли всё, она безотказно угощала всех своих знакомых в кофейнях австрийского Лаа-ан-дер-Тайа и не скупилась на сочувствие.
— Та если б я знала за родителей. Запорожье бомбят. — Снежок всхлипнула. — Крайний раз две недели назад мамка писала, как они чуть ли не двое суток в подвале просидели. А теперь и связи нет. Такое вот говно!
Сочувственно кивая, Яна пододвинула поближе к Снежку тарелку с бриошами.
— А что твои сожительницы? Ну, эти жены… У них как-то так же или всё же получше?
— Та какие с них… жёны. Говорю же, проститутки. Та одна из них уж овдовела, а овдовев — запила. Такая…
Снежана остановилась, припоминая понравившееся ей ругательное слово, но оно никак не шло на ум. Разговаривая с кем угодно, Снежана или Снежок, как называли её родственники и подруги, избегала матерных выражений. Она считала себя девушкой начитанной и употребляла только допустимую в литературе брань. Собравшись с духом, она выпалила:
— Лаа-ан-дер-Тайа — деревня. Причём деревня говённая. Мужики жадные, как жиды, но при этом жидов ненавидят. Бабы — ведьмы. Страшные и злые. В шесть часов все ложатся спать. Вечером женщине пойти некуда. Негде свою красоту показать, та и не к чему — местные от зависти полопаются. Тут красивых ненавидят. Вот так, если коротко.
Яна округлила глаза и приложила указательный палец к губам, и Снежок притихла, заозиралась — не заметил ли кто её гнева?
Мимо их столика проходили люди, иные покачивали головами, словно сокрушались относительно вспышки Снежка, но ни один из них, по счастью, не понимал по-русски.
— Как на пособие прожить? Ума не приложу! — вздохнула Снежок.
— Тут многие на пособие живут. Ради него и едут. Не ради работы.
— Я так не могу. Пособие — это стыдно. Я привыкла работать. Да и мало мне пособия…
— Ты же вроде в Херсон замуж вышла?
— Та да.
— Муж в Херсоне богатый был? Как же он от армии не откупился?
Снежок снова вспыхнула:
— Та он и не думал откупаться! Пришла повестка — пошёл служить, потому что агрессор напал. Родину должен же кто-то защищать? Та не богатый он. Да! Зато работал. Мы привыкли работать, понимаешь, Яночка? А пособие — это стыдно.
Яна ответила после недолгого раздумья:
— Ты помнишь Марго Потапенко?
— Кто такая?
— Это которая Пожез.
— Та, что за москаля замуж вышла? Из восьмого «Б»?
— Да. Только не за москаля, а за армянина, но из Москвы.
— Та да. Армянин — москаль.
— Пусть так. Так вот. Она сейчас в Лаа-ан-дер-Тайа…
— В какой гостинице живёт?
— Пойдёшь москалей бить? — усмехнулась Яночка, пододвигая Снежку тарелку с пастой.
— Та не. Просто так спросила.
— У Марго здесь дом. Её мужик купил. Я там была. Круто. Восемь комнат. Винный погреб…
— Это в Лаа-ан-дер-Тайа? Здесь крутых домов нет. Деревня. Говённая деревня!
— Можешь сама убедиться. Это буквально здесь за углом. Мы на Нордбанштрассе, пятнадцать, а Марго…
Яночка справилась в смартфоне и объявила:
— …а Марго живёт на Нордбанштрассе, четыре. Это недалеко от ратуши. Дом старинный, чудом уцелел во время войны. Думаю, муж Марго богат…
— …москали не бывают богачами. Та они даже не моются.
— А вот пойдём и узнаем. Может быть, Марго нужна помощница по хозяйству. Тогда у тебя есть шанс. Айда!
Яночка подозвала официанта и расплатилась.
Снежок молча и сосредоточенно, мрачнее тучи, наматывала на вилку остывшую пасту.
— Подожди. Дай доесть. Еда не должна пропадать…
— Конечно! В Запорожье люди голодают.
— Та не голодают они там! — Снежок взвилась, бросила вилку в полупустую тарелку. — І Чому ти завжди, ну ось завжди говориш тільки російською? Мови для тебе не існує! Через таких, як ти, і вибухнула ця війна! Як же по-іншому, якщо половина громадян говорить мовою агресора?[17]
Снежана горячилась. Яночка стояла над ней в немом отупении. Посетители кафе смотрели на них кто с ухмылкой, кто настороженно.
— Die russische schwört mit einer Keule. Es wird jetzt ein guter Kampf werden. Ich setze auf die Ukraine, und du bist Klaus?[18] — проговорил кто-то.
— Soll ich einen Kölner anrufen oder sofort die Polizei rufen?[19] — ответили ему.
— Снежок!..
Снежана молча проглотила остатки пасты и вытерла рот салфеткой. В её стакане оставалось ещё немного безалкогольного пива, и она проглотила напиток залпом. Так пьют горилку или любой другой крепкий напиток.
— Ненавиджу москалів! Гірше них тільки кацапи![20] — выдохнув, проговорила она.
Перед витринным окном кафе остановилась полицейская машина.
— Пойдём же, Снежок! — прошептала Яночка, хватая подругу за плечо.
Полицейские выбрались из авто наружу. Водитель — огромный дядя, косая сажень в плечах, с дубиной и электрошокером на ремне. Женщина, его напарница, тоже вооружена по австрийскому уставу и крепкого телосложения. Снежана окинула их оценивающим взглядом.
— Чёрт с тобой. Пойдём. Лучше у москалей лестницы мыть, чем на их пособие жить, — проговорила она.
Полицейские зашли в кафе, огляделись. Кто-то из посетителей указал им на столик Снежаны и Яночки. Полицейские решительно двинулись к ним. Снежана вскочила, прижалась к Яночке плечом к плечу. Втянув голову в плечи, она уставилась в пол.
— Wir haben die Rechnung bezahlt. Alles ist in Ordnung, meine Herren…[21] — пролепетала Яночка и ещё раз на всякий случай повторила эту же фразу по-английски.
— Streitet euch nicht![22] — проговорила женщина-полицейский, грозя им пальцем.
Им позволили удрать. Путь от Нордбанштрассе, 15 до Нордбанштрассе, 4 подруги проделали в полном молчании и трусцой. Никто их не преследовал. Никто не обращал ни малейшего внимания на разряженную в пух и прах Снежану (дорогая сумочка, туфли на высоких каблуках, короткая юбка, демонстрирующая миру цветные татуировки на ногах, кофточка с низким декольте, толстая цепочка жёлтого металла). Неброская внешность Яночки гармонировала с обликом обывателей Лаа-ан-дер-Тайа, предпочитавших резиновые шлёпки и обычные, китайского пошива, шорты. И никто не обращал внимание на болтающиеся в вырезе обильные прелести Снежаны, что вызывало досаду.
Девушки остановились у какой-то двери. Дубовые филёнки, бронзовая ручка в виде львиной головы, бронзовый же дверной молоток. Богато. Снежана заартачилась.
— Что это за фигня? Зачем молоток? Здесь живут старые немцы? Не хочу! Не стану ухаживать за каким-нибудь маразматическим дедом! Я нанимаюсь на уборку и… Отпусти руку! Больно!!! Яна, ты чтооо!!!
Снежок хотела вырваться, но Яночка крепко держала её за татуированное плечико.
— Не вздумай выпендриваться в доме Крутакова. Говори по-русски, слышишь?!! Только по-русски!!!
Левой, свободной рукой она взялась за бронзовый молоток и три раза стукнула им по бронзовой пластине. Металлический звон разнёсся по округе. За дверью послышались быстрые шаги, она распахнулась и в вырез Снежаны уставились нащуренные хищные глаза. Наконец-то хоть какое-то внимание к женщине! Дочерна загорелый, в драных джинсах и швейцарских часах Крутаков вполне соответствовал своей фамилии. Снежана в первую же минуту отметила все его особенности: и тощую косичку седых волос на затылке, и витиеватые татуировки, покрывавшие предплечья, и пронзительно серые глаза, и хорошо тренированную фигуру. Крутаков из тех старичков, что идут по жизни легко, оставляя за спиной шлейф нечаянно прижитых младенцев. Может быть, и Марго уже беременна?
— Что это, Яночка? Кто это? — Крутаков указал подбородком на Снежану.