называемые європейці[27]. Неизвестный боец больше не потревожит слух своих товарищей столь неприятными звуками — это ясно. Вопрос в другом: он сам застрелился или его дострелили? Соломаха знал наверняка, что європейці практикуют подобное не по отношению к своим, разумеется. Соломаха остановился послушать тишину. Слышался и хруст посечённых веток, и иностранная речь — это действительно петухи из роты наёмников бродили по лесу. Выстрелил пистолет одного из них. Соломаха снял автомат с предохранителя. Посечённые ветки оглушительно хрустнули под его ногами. Соломаха затаился. Так нельзя! Он должен соблюдать осторожность, подобраться бесшумно, чтобы всё-всё вызнать.
Мужик лежал на краю неглубокой воронки, навалившись животом на поваленное дерево. Каска откатилась в сторону, обнажив окровавленную голову. Он издавал странное, печальное тихое сипение на грани инфразвука. Примерно так же сверчит пойманный кошкой крот. Соломаха наклонился, заглянул ему в лицо. Раненый растерянно моргал глазами и сверчал. На доскональное изучение предмета Соломахе понадобилось несколько секунд. Мужик так себе, явно из винницких селюков, из тех, что русский язык демонстративно не понимают, но и в армию служить не рвутся, прячутся за подолами своих разудалистых баб.
— Я тебя перевяжу, а потом найду кого-нибудь, кто поможет тебя оттащить до мотолыги. Она тут неподалёку. Тебя отвезут в госпиталь. Не волнуйся.
— Зачем ты разговариваешь с ним?
Соломаха поднял глаза. Двое наёмников, Виллем Ценг Колодко, человек непонятной национальности и неопределимого возраста, и преподобный баптист Альфред Уолли Крисуэл, остановились рядом с ним. Преподобный сжимал в руке пистолет. Из-под низко надвинутой каски торчал кончик его багрового носа. Крошечного роста, в огромной каске и разгрузке, он больше походил на поганый гриб, чем на капеллана. Его обнажённые по локоть, совсем женские руки покрывали пятна сажи. Если Соломаха поднимет ногу повыше, то вполне может наступить на кумпол его головного убора и растоптать, вогнать поганку в землю, в преисподнюю, откуда эта тварь наверняка и явилась. Переступая с ноги на ногу, Соломаха боролся с вожделением. Виллем Ценг цедил самокрутку. Сладковатый дымок окутывал его рыжую бороду. Огромного роста, Виллем Ценг смотрел Соломахе прямо в глаза. От нагловатого этого взгляда коробило. Соломаха отвёл глаза.
— Солома? — пропищал Виллем Ценг. — Ты? У вас много раненых?
— Главное, ты не ранен и можешь сеять милосердие, — грубовато ответил Соломаха.
Виллем Ценг выпустил из ноздрей струю дыма.
— На… как это по-русски? — спросил он.
— Pihni, — подсказал капеллан.
— Не пихни, а пыхни. — Соломаха скривился.
Виллем Ценг протянул ему самокрутку. Соломаха сплюнул.
— Gospod s toboy, — проблеял преподобный, ужасно коверкая русскую речь.
Капеллан говорил ещё что-то по-английски. Очень быстро и прочувствовано. Проповедовал?
— Короче, — прервал его Соломаха. — Надо искать раненых. Надо их грузить.
Неестественно подломленные ноги раненого действительно сильно кровоточили. Соломаха быстро достал из разгрузки оба турникета, бинты, шприц с обезболивающим препаратом и принялся за работу.
— Not worth it. He’s already dead[28], — проговорил капеллан. — Both legs are broken. The femoral artery may be damaged. An injury incompatible with life. He’s bleeding out[29].
— Проповедуй тополям, заморыш, — не прерывая работы, проговорил Соломаха.
Получив инъекцию обезболивающего, раненый затих, глотка его перестала издавать звуки ночного насекомого.
— Он мёртв, — отчётливо произнёс огромный Виллем Ценг.
— Зачем называть живого человека мертвецом? Заткнись, он тебя слышит.
И Соломаха склонился над селюком.
— Слышь, братан, не слушай его. Ты выкарабкаешься. Сейчас мы тебя вынесем. Воина вызывает Солома. У меня раненый. Его надо нести в кунг.
В ответ рация издала протяжный змеиный шип.
— Солома, Солома, здесь Птаха. Вижу тебя. Иду к тебе.
— Ptaha? Is that the pretty boy with the blue eyes? Is he coming here? What a charm![30]
— Слушай, братан. Я потихоньку переверну тебя на спину. Эй! Слышишь?
Соломаха подхватил раненого под мышки и попытался приподнять. Мужик в возрасте под пятьдесят, не тощий, не низкий, оказался невероятно тяжёл. Гранитная глыба, не человек. Подоспевший Птаха ухватил раненого за ремни разгрузки.
— Отключка. Он вырубился, — проговорил Виллем Ценг.
Соломаха и Птаха поднатужились. Раненый дёрнулся, завопил. Каким-то странным образом он вывалился из предсмертного оцепенения. Его тело била крупная дрожь.
— Лучше пристрелить. Это гуманно, — комментировал Виллем Ценг.
— A pitiful sight. But why kill? I have a good analgesic. For a while, your friend will turn into a vegetable[31].
Произнеся это, капеллан извлёк из кармана разгрузки маленький пакетик из пергаментной бумаги и, поигрывая мышиными глазками, протянул его Птахе.
— Что говорит этот дрищ? — спросил тот.
— Он предлагает тебе наркоту, — отозвался Соломаха.
— What is drisch? — поинтересовался капеллан.
— Преподобный Уолли спрашивает. Отвечай, — прогрохотал Виллем Ценг.
Не говоря ни слова, Соломаха выхватил пакетик из руки Уолли Крисуэла, высыпал белый порошок на ладонь. Птаха кряхтя и чертыхаясь придерживал гранитного селюка за плечи. Соломаха поднёс порошок к носу раненого так, чтобы тот смог его вдохнуть.
— Ваш обезбол — говно, а порошок Уолли — вещь, — внятно произнёс Виллем Ценг.
Раненый прикрыл глаза. Соломаха энергичным движением перевалил его на принесённые Птахой носилки.
— Всё. Тащим его к кунгу…
— Вдвоём не управимся по пням скакать. Дядя больше ста килограмм весит, — проговорил Птаха.
Солома с сомнением уставился на Виллема Ценга. Тот красноречиво развёл руками, а капеллан, наоборот, сунул в карман разгрузки свой пистолет.
— Our friends need help. Come on, William, take it[32], — скомандовал капеллан.
— Темны дела твои, The Reverend![33]
Сказав так, Виллем Ценг ухватился за дюралюминиевые брусья носилок. Соломаха и Птаха взялись с другой стороны. Тронулись потихоньку. Капеллан следовал рядом, как привязанный.
Короткие ножки капеллана не приспособлены для ходьбы по заваленному буреломом лесу, и оттого он постоянно отстаёт, а отстав, переходит на бег и забегает вперёд, и засматривает в глаза Птахи, сдвигая на затылок свой шлем. Глаза у капеллана тёмные, пуговичные, как мыши-землеройки, нос длинный, заострённый, багрового оттенка, лицо гладкое, безволосое и безвозрастное. Наверное, так и выглядят настоящие черти. При виде этого лица Птаха крестится не по православному канону, левой рукой, потому что правая его сжимает брусок носилок. Но и такое крестное знамение отгоняет беса. Он спотыкается, произносит своё неизменное «Oh, you fucking devil!» и отстаёт. Соломахе от всего этого весело, но он прячет ухмылку в бороде.
— Соломаха!
— А?
— Зачем они это?
— Что?
— Зачем помогают?
— Не ведись. Это настоящие черти. Вчера из ада вылезли. И молчи. Они всё понимают.
— Как же! По-моему, этот капеллан тупой, как крыса…
— Заткнись! Крысы — умнейшие из животных… Эй! Англичане! Опускаем носилки. Будем грузить его в этот кунг…
— Я — чех, — важно заметил Виллем Ценг.
— Po materi, — уточнил капеллан. — Po otzu — semit…
— Сам ты жид! — рявкнул Виллем Ценг, да так, что Птаха едва не уронил свою ношу.
— And I am Scotsman… — возразил капеллан.
Соломаха усмехался в бороду и думал только о своём автомате, который беспомощно болтался за спиной. Они дружно опустили носилки на землю, и Соломаха тут же схватился за автомат. И не напрасно.
— Dostrel tut? — пропищал капеллан.
— Что за хрень он несёт? — вывернувшийся из-за кузова кунга Свист вытаращил глаза.
— Преподобный Уолли Крисуэл говорит, что удобней помочь вашему другу тут. Его удобней везти сразу в морг. Сначала госпиталь, а потом всё равно морг — не рационально…
Рыжий Виллем Ценг устало выдохнул. Казалось, длинная фраза утомила его больше, чем переноска тяжестей по бурелому.
Щёлкнул предохранитель автомата. Преподобный с ловкостью ковбоя выхватил свой пистолет. Соломаха надвинулся на Виллема Ценга.
— Отставить! Оружие на предохранитель! — взревел Воин. — Солома! Два шага назад. Марш!
Соломаха сник.
— Командир, да ты слышал ли, что они говорят? — взвился Птаха.
— Твоё преподобие, что ты несёшь? Мы православной веры и в твою баптистскую не перейдём. Тем более в педе… в геи.
Капеллан застрекотал, борзо стреляя бусинами-глазами. Зацокал, закурлыкал, двигая красным своим носом.
— Он говорит: так рацио. Лечить такого не надо, — подытожил Виллем Ценг.
Воин нахмурился.
— Эй, как там тебя? Ценг?
— Моё первое имя Виллем, второе — Ценг, а фамилия Колодко. Я из Лодзи.
— Из Лодзи? Ну-ну… А знают ли в Лодзи, что такое, положим, деревня Старые Кривотулы в Ивано-Франковской области? Нет? А что такое накопительный эффект?
Виллем Ценг переводил капеллану, на взгляд Соломахи, слишком коротко. Многое опускал, собака.
— Так вот. Я тебе объясню, а ты перетолкуй преподобному следующее. Если из какой-нибудь деревни Старые Кривотулы Ивано-Франковской области на войне уже погибли пять мужиков, то в следующий раз военкомов из областного центра могут встретить по бандеровскому обычаю — картечью. А это значит, что достреливать вам будет уже некого и придётся стреляться самим. Уяснил?
Каппелан важно закивал, надвинув низко на лоб свою смешную каску, но Воин уже отвернулся от него: