Лучше буду думать о Снежане. Снежана мертва, но мысли о ней менее горьки. Молодая совсем, а уже никому не нужная. О ней никто не хватится, никто не станет искать. Мы живём на войне, а война — это в первую очередь смерть, убийство. В данном случае дело обошлось гибелью никому не нужной хохлушки. Как же её фамилия? Кажется, Соломаха. И у её мужа, как явствует переписка в WhatsApp, тоже фамилия Соломаха! И этот самый Соломаха нынче длиннобородый, с проседью, но всё такой же заводной, возможно, уже мёртв. Я ещё раз прочёл последнее его сообщение: «на передовой люди живут не более пятнадцати часов. Я же прожил на передовой пять месяцев. Слава мне! Я — чемпион. Не волнуйся, жена! Я так рад, что ты в безопасности!»
Сообщение датировано 10 октября. Поступило непосредственно перед событием, а сегодня уже пятнадцатое. Выходит, пять дней ни одного сообщения. Ах, чёрт! Я же вытащил из телефона сим-карту. Возможно, этот неизвестный мне Соломаха строчит жене сообщения. Она не отвечает. Он волнуется. Возможно, с ума сходит. Ему она нужна! Ах, я растяпа! Действительно, не бывает так, чтобы человек совсем-совсем никому не был нужен. Заметно волнуясь листаю WhatsApp, бегло изучая сообщения от абонента «Назарушка-муж». Ах, вот оно что! Панночка Снежана и раньше исчезала. Взбалмошная, капризная, она нарочно не отвечала на пламенные послания своего парубка. Ах, лукавая! Точно так же вела себя героиня «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Как же её звали? Одарка? Оксана! Оксана, Снежана — какая разница? Два века минуло, а многое ли изменилось? Сообщения от «Назарушки-мужа» были полны самой искренней заботой. А она в ответ: «навіщо ти мене кинув?[58]» Да не кинул он тебя! Он в окопе преет. Ранение у него. Операция. Да он крутой, как Рембо! Рембо отдыхает рядом с ним. Чёрт! Я уважаю его живучесть, его любовь к жене. Чёрт!!! Мне нравится мой враг!
Явившийся с небольшим опозданием коллега скороговоркой проговорил заученный наизусть текст. Примерно два абзаца концентрированной легенды, суть которой сводилась к следующему:
1. Я — болгарин, путешествующий православный монах, направляющийся в/на Украину с благотворительной миссией. Мне придаётся соответствующий костюм и небольшой груз медикаментов, которые я собираюсь передать в детские больницы.
Неплохая идея. Возможно, многие в/на Украине способны принять армянина-полукровку за болгарина, а болгарский язык я знаю так же хорошо, как украинский.
2. Я путешествую морским транспортом (паромом) из Варны в Черноморск. В Одессе останавливаюсь по указанному адресу. Квартира в старой части города, в полуподвальном этаже, зато адрес взят из пресловутого «Реестра уклонистов», а это значит, что хозяин квартиры сбежал за границу и точно не явится требовать платы за постой.
3. На пирсе в Черноморске меня встретит «коренной одессит», который сопроводит меня до указанного адреса и даст дальнейшие необходимые инструкции.
4. Моя цель — Херсонская губерния, откуда меня переправят непосредственно в N.
Произнеся эту мантру, коллега некоторое время рассматривал меня с выражением какого-то прокисшего недовольства.
— Многое покрыто туманом войны, поэтому относительно точного маршрута от Херсона до N. ничего сказать не могу. Мне нравится ваша борода. Она сейчас очень кстати.
— Ну, да. Православные попы бородаты.
Коллега посмотрел на меня с сомнением.
— Что-то не так с моей бородой?
Коллега покачал головой.
— Там, куда вы едете, отношение к священникам сложное. Находясь в тылу, вы можете испытать… дискомфорт. Но на войне атеистов нет, поэтому армия уважает православных попов. А вам, возможно, предстоит пересечь линию фронта. Начальство требует, чтобы вы на этот раз не пренебрегали маскировкой. И ещё…
— Что?
— Без самовольничанья. Ваша деятельность весьма результативна, в противном случае вам не поздоровилось бы…
— Хорошо!
Я сделал вид, что собираюсь подняться. Он остановил меня величественным жестом. Похоже, собирается сообщить нечто важное.
— Кроме одежды и документов мы передаём вам два артефакта…
— Арте… что?
Проигнорировав мою иронию, он понизил голос:
— Это два драгоценных предмета, которые вы должны передать в часовню Великомученицы Варвары. Это дар от наших друзей одной из святынь Донбасса.
С этими словами он достал из-за пазухи бархатный мешочек, в котором оказались два креста — нагрудный и наперстный[59]. В центре нагрудного креста располагалась икона — каноническое изображение Великомученицы Варвары с чашей в руках.
— Святая Варвара помогает грешникам раскаяться, помогает принять, простить и вступить на путь истинной веры, — задумчиво проговорил я.
Связник кисло улыбнулся.
— Мне рассказывали, что вы с отличием окончили философский факультет университета.
— Философский закончил мой брат. А я — физтеховский. Не модная нынче специальность, но отец очень хотел, чтобы я стал инженером.
— Ну, с Богом, инженер.
Сказав так, он покинул меня, унося на своём лице всё то же кислое выражение.
Оставшись один, я заказал себе бутылку шнапса, что было на тот момент вполне позволительно. От Вены до Варны мне предстояло проделать 827 миль на самолёте. К этому следует приплюсовать дорогу от «Meierei» до Schwechat[60]. Таким образом я успею протрезветь. Кёльнер принёс мне пузатую бутылку ёмкостью 0,3 литра и нечто напоминающее русский лафитник. Вена — прекрасный город, но тара в венских кафе мелкая. На глазах у кёльнера я опорожнил пузатую бутылку в стакан из-под безалкогольного мохито, который пил венский коллега, и махнул его в три глотка. Предусмотрительный кёльнер не отходил от меня, ожидая следующего заказа, который состоял из повтора шнапса и горячих сосисок с тушеной капустой. Сделав заказ, я посмотрел на часы. Как хорошо! До рейса на Варну остаётся 3 часа. Я всё успею!
Старик присел за мой столик не спрашивая разрешения. Он распахнул «Wiener Zeitung» и принялся рассматривать картинки. Я кашлянул. Старик выглянул из-за газеты, и я смог как следует его рассмотреть. Прозрачные выцветшие глаза, но взгляд острый, осмысленный. На голове расшитая поблекшими нитками ермолка, странная в сочетании с некогда хорошей, но ныне также изрядно заношенной пиджачной парой. Узловатые, покрытые старческими пятнами? кисти рук, но пальцы выхоленные, длинные с аккуратно постриженными ногтями. Старик тощ и высок. Бледен, но выглядит вполне бодро. Он, без сомнения, знаком мне. Этот цепкий взгляд и раздражающая, немного высокомерная, бесцеремонность уверенного в себе человека, и в то же время сострадательная заинтересованность… Где же я мог видеть его?
— Меня зовут Пётр Петрович Ольшанский, — проговорил он.
— Ну и что? — отозвался я. — Что вам от меня нужно?
— Не часто можно увидеть армянина, пьющего в венском кафе немецкую водку. Вот я и заинтересовался.
— Вы обознались. Я — русский.
300 граммов шнапса давали о себе знать, а сосиски с тушёной капустой кёльнер только что поставил передо мной, в связи с чем мне хотелось закусывать, а не пикироваться с нагловатым русским.
Старик выжидал некоторое время и вновь заговорил, когда моя тарелка опустела, а вторая бутылка шнапса была полной лишь наполовину.
— Я учитель из посёлка N. Это в Донецкой области или, как сейчас принято выражаться, агломерации, — проговорил он.
— Эмигрант? — парировал я.
— Отнюдь.
— Хотите выпить? Присоединяйтесь!
Я наполнил пустовавший до этого лафитник и приготовился допить остававшийся в бутылке шнапс.
— Нет. Я не за этим. Понимаете, у меня когда-то был брат… Мы с ним были похожи. Я его не то чтобы любил… Просто он был моим вторым я. Понимаете?
— Старший брат? Он умер?
— В каком-то смысле. После начала этой войны мы оказались, так сказать, по разные стороны баррикад.
— У меня другой случай. Я предал брата, и, предав, понял внезапно насколько сильно я его люблю. Понимаете?
— Да.
— Он совсем не приспособлен к жизни при нынешних условиях. Мирный человек. Пацифизм. Понимаете?
— Да. Для человека вашей профессии вы чрезвычайно чувствительны. Я бы даже сказал, эмоциональны.
— Да! И это мешает продвижению по службе. В свои тридцать лет я всё ещё…
Я хотел назвать старику своё звание, но вовремя остановился. Старик смотрел на меня с обидным сочувствием.
— Я справлюсь! Надеюсь, брат жив, — сказал я и сам себе не поверил.
Очевидно, мои слова нисколько не убедили старика, и он проговорил:
— Вы справитесь. Надо только верить сердцу. Вы найдёте брата живым.
— Выпьем за это!
Но старик решительным жестом отвёл мою руку с лафитником.
— Вам надо быть очень внимательным к мельчайшим приметам. Внимательность поможет вам найти брата. Я поясню. На правом берегу Днепра вы встретите человека, который поможет вам. Вы не только найдёте брата. Вы изменитесь. Вы станете, в каком-то смысле, более угодным Богу.
Его странные слова я запил последней порцией шнапса. Это требуется как следует осмыслить. На правом берегу Днепра. Именно на правом… Я полез в свой смартфон, чтобы выяснить ситуацию на линии боевого соприкосновения. Оказалось, Херсон всё ещё наш, но ходят слухи о скором его оставлении. Выходит, я должен оказаться на правом берегу до того, как наши войска оставят его. Или… Я уставился на часы и понял, что если желаю сесть на ближайший рейс до Варны, то должен немедленно покинуть «Meierei».
Я поднял глаза от смартфона, но старика Ольшанского напротив меня не оказалось. Я огляделся. Полупустой в этот ранний час «Meierei» отозвался мне равнодушием посетителей и внимательной предупредительностью кёльнера. Но старика нигде не было видно.
— Шнапс? — спросил подскочивший с белоснежным полотенцем кёльнер.
Я отрицательно помотал головой и постучал указательным пальцем по циферблату наручных часов. Меня душила досада: зачем это полотенце такое белое? Почему старый, тяжело двигающийся человек исчезает так стремительно и совершенно бесшумно?