На Куликовом Поле творился хаос. Со всех сторон на площадь сбегались майдауны, вооружённые кто чем и сильно возбуждённые. Они летели как мухи на мёд. Скоро загорелись шатры антимайдана. Тут и там возникали жестокие стычки. Число майдаунов всё время увеличивалось. Люди пытались зайти в Дом профсоюзов. Кто взломал двери в Дом профсоюзов? На этот вопрос нет ответа. Там были бывшие воины-афганцы, которых было 2–3 человека. Они зазывали людей войти в Дом профсоюзов, баррикадироваться там и дать бой майдану, что и было сделано. Беснующаяся толпа стала забрасывать Дом профсоюзов коктейлями Молотова, стрелять по окнам, стрелять по тем, кто выглядывал из окон, когда начался пожар. Они стреляли по людям, которые подходили к окнам, чтобы вдохнуть воздуха. С задней стороны Дома профсоюзов, там, где был запасной ход, люди, спасаясь от пожара, выпрыгивали из окон. Их добивали. Конечно же, добивала не толпа. Добивали лежащих раненых кусками арматуры и дубинками. Те, кто добивал, известны поимённо. Одна из групп ультрас ворвалась в Дом профсоюзов. Они крошили и убивали спрятавшихся там людей. Впоследствии выяснилось, что многие погибли не от пожара, а от огнестрельных ранений, были зарублены топорами, порезаны ножами. Власти это скрывают. Очень много людей было убито. Не 48 человек, как говорили, а более 300. Ночью от Дома профсоюзов вывозили мешки с трупами целыми машинами, чтобы в Доме профсоюзов остались только те, кто задохнулся в дыму или погиб от огня. В памяти остались звонки из Дома профсоюзов в ночь со 2-го на 3-е мая. Часть людей забаррикадировалась на крыше. Там они просидели до 5 утра. Прятались, чтобы их не убили. Мне звонили именно они. А что сталось с теми, кто был внутри? Что происходило там? Известно только о горе трупов. Думаю, что из тех, кто забаррикадировался внутри, не выжил никто. Поэтому никто не знает, что происходило внутри, и некому нам об этом рассказать.
Голоса умолкли. На несколько минут в подвальчике повисла тишина.
— Вы спросите: зачем мы это обсуждаем? — проговорил Старый еврей, обводя присутствующих взглядом. — Мир должен помнить, как нас убивали!
— Такое будет повторяться каждый год, — отозвалась одна из девушек, сидевших у стены. — В смысле, годовщина события. Пока жители не изменятся. В смысле состав жителей вернётся в то состояние, каким был 30 лет назад. Блин, мы не должны молчать! Ребята, любопытно ваше мнение. Вы поддерживаете подобное ежегодное освещение годовщины трагедии? Можете свободно ответить, вас не будут преследовать за это.
Ей ответил какой-то парень:
— Олеся, ты всегда так выражаешься, что тебя не за что преследовать.
— В настоящее время Одесса является частью Украины, — проговорил Старый еврей. — Со всеми присущими атрибутами: МВД, СБУ, завезённые патриоты. К сожалению, в одесских военторгах нет той формы, которую, по словам Путина, можно было купить в любом магазине. Поэтому зелёные человечки у нас не появились. Да и «Северный ветер» не задул, границы общей нет! Зато появилось очень много дебилов, которые нам рассказывают, что мы не так встали! Объявляю очередное заседание нашего клуба патриотов закрытым! Жена, что ты молчишь? Товарищи?
Заговорщики отозвались нестройным хором:
— Я — пас.
— Вист.
— Пас.
Молодёжь задвигала стульями, направляясь к выходу.
Мы остались в подвале вшестером.
— Ну как? — спросил меня коллега с некоторым даже нетерпением. — Что ты думаешь обо всём этом?
— Работа ведётся. Не за страх, а за совесть, — со вздохом ответил я.
— А мне показалось, что ты загрустил…
— Не загрустил, а задумался. О чём? Я неправильный русский, потому что не тех евреев в своей жизни слушал и читал…
Коллега рассмеялся, закурил, затянулся, выпустил из ноздрей две мощные струи дыма и только после этого решился спросить:
— Мартиросян — русский?
— А как же! Типичный испорченный квартирным вопросом москвич.
— Ну? Как вам понравилась наша Одесса? — спросил Старый еврей, оборачиваясь ко мне.
— Прекрасно, — брякнул я. — Только я как-то иначе себе её представлял…
— Как же? — поинтересовался Майор.
— Город в глубоком тылу…
— Вы уж нас извините, голубчик, но другой Одессы у нас для вас нет, — с некоторой холодностью проговорил Старый еврей.
— А вы по какой линии в наш прекрасный город приехали? — поинтересовалась жена Старого еврея.
— Из Варны, — ответил за меня её муж. — Наш друг прибыл на пароме и проследует далее до Херсона?
— А потом далее? Спасать Печёрскую лавру? У нас толкуют о каких-то снарядах с обеднённым ураном. Но насколько беден тот уран, никто не знает. Может быть, вы знаете? Как вы собираетесь нас спасать?
— Отстань от ребёнка. Ему надо попасть на ту сторону Днепра. Надо успеть. Видишь, он нервничает.
— По-моему, этому ребёнку не менее тридцати трёх лет. Прекрасный возраст! А насчёт левого берега Днепра у меня есть отличная идея.
— Какая?
— Всё очень просто. Эта девушка, Олеся. Она руководит группой по розыску пропавших воинов. Точнее их тел, потому что пропавших намного больше, чем сдавшихся в плен. Она организует переправку нашего друга на тот берег.
— Олеся ищет пропавших воинов? — моему удивлению не было предела. — Пропавших без вести военнослужащих Украины? Она будет искать их в Херсоне на правом берегу Днепра?
— Разумеется. Пропавших воинов можно искать где угодно, — не без ехидства заметил Старый еврей.
— Мальчик, наверное, не знает, что Красная армия вчера оставила Херсон, — вставила его жена.
Что ж тут возразить? «Мальчик» действительно этого не знал. Карманы моей монашеской одежды — коварная субстанция. Суешь руку, чтобы достать, положим, Parker, а в руку ложится смартфон почти посторонней мёртвой женщины по имени Снежана. Мой собственный телефон, перелетевший со мной из России в Грузию и далее, в Австрию, согласно полученным инструкциям, показывает кино жителям морского дна. Взамен него мне вместе с болгарским паспортом выдана древняя кнопочная «Моторолла», наверняка несколько раз шитая-перепрошитая. Гаджет девушки Снежаны, которая чья-то там жена, стоит на режиме «полёт», поэтому ни в одном из приложений нет ни одного сообщения. Информация не обновлялась уже несколько дней. Тем не менее аккумулятор смартфона жив, показывает два деления из семи, что вселяет некоторые надежды. Приведя гаджет в рабочее состояние, я стал читать новости сначала в Телеге, а потом и на ресурсах Яндекса. Через пару минут в WhatsApp посыпались сообщения от мужа. Одно из них я просмотрел мельком. Оно содержало следующий текст, написанный на русском: «Проснулся утром с уверенностью, что ты уже мертва. Прошу тебя, опровергни или я тоже умру».
Как быть? Написать опровержение? Но ведь он станет звонить, ругаться. Нет. Так нельзя. И я снова погрузился в чтение новостей открытого доступа, которое подтверждали оставление Херсона российской армией.
Тем временем меня, как священнослужителя и патриота, включили в группу по поиску пропавших воинов ВСУ.
Глава 13Катер «Нахичевань»
Выехали из Одессы рано, около семи утра, на старенькой «газели», до потолка заваленной гуманитарной помощью. Всю дорогу донимаемый духотой, теснотой и бензиновой вонью, я с раздражением слушал музыку, доносившуюся из смартфона Олеси. Религиозные тексты «25/17» перебивались воркотнёй Мэйби Бэйби.
«Давай, научу вас целоваться — Мэйби в этом профи. Я тут одна тренировалась, не на помидорах. Кручу, выпало на девочку напротив. Ну c’mon, не стесняйся, детка, это очень просто»[61], а потом без перерыва «Судья дел моих, погаси во мне месть, Сожги страх остаться одному здесь. До седых прядей, я не хочу воевать, даю слово переплавить меч в распятие…». От прослушивания всего такого возникало дикое, почти невыносимое ощущение биполярки. К тому же я впервые в жизни тосковал по Тимуру. Уж этот-то меня успокоил бы. Уж он-то мне разъяснил бы, как в смартфоне у одной девочки умещается «25/17» и Мейби Бейби. И это далеко не полный её плейлист! Хотелось заткнуть уши. Хотелось выть, пить, петь тексты Высоцкого. Хотелось выскочить из обшарпанной «газели» и бежать следом за ней по обочине. Лучше упасть в пыль загнанным, чем потеть в какофонии подобных звуков.
Я бы так и страдал до самого Херсона, если б не короткая остановка в Николаеве, где водитель, как нарочно, запарковался возле каких-то смердящих пороховой гарью руин.
Пассажиры высыпали из «газели» на несвежий воздух, под мелкий моросящий дождь. Тут же стояла лебёдка. Два человека подцепляли к её крюку куски железобетонных конструкций. Третий, по-видимому слухач, просто бродил по груде руин, что-то высматривая. В железобетонном мусоре ковырялось несколько человек. Скорбь и озабоченность запечатлелись на их запылённых лицах. Где-то вне пределов видимости надрывно плакала женщина.
— Свежий прилёт? — спросила Олеся у машиниста лебёдки.
— Та не. Два дня уж прошло. А не всех ещё достали. Как пересчитали жильцов, так и прослезились. Три человека пропали без вести…
— Тихо! Объявляю режим полной тишины! — проговорил слухач.
Двигатель лебёдки тут же замолчал. Притихли и пассажиры «газели», и женские стенания прекратились. Слухач лёг на живот, прижался лицом к запылённым глыбам, замер. Я вернулся в «газель», чтобы заткнуть уши наушниками. Превыше любой из адских мук я боялся быть заваленным обломками собственного дома и долго умирать там. Для телефончика Снежаны у Олеси нашелся пауэрбанк, в самом телефоне, на удивление, годный плейлист. Под голос Sade мне опять вспомнился плацкарт маршрута Москва — Ростов-на-Дону, рассказ Цикады о Призраке, бритьё Тима. Боль от собственного предательства саднила, не давая покоя. Я искал убежища от неё на краю живописного венского парка, где, по идее, жизнь должна быть совсем иной. Однако именно там я почему-то встретил персонажа, так похожего на героя донбасского эпоса Цикады. Это какой-то замкнутый круг!