Женщина обогнула морг и вошла в заросли. Хорошо утоптанная стёжка убегала под гору. Она слышала мои шаги позади себя, но, доверяя человеку в священнической одежде, не подозревала о грозящей ей опасности.
Я просто нагнал её, схватил за волосы сзади в тот момент, когда она в очередной раз полезла в сумку за телефоном. Женщина упала хрипя. Упала очень удачно, лицом вниз и в то место, куда я её толкнул. В колючих зарослях её не сразу и заметят. Я обтёр нож об её одежду и спрятал его на место. Вытащил из остывающей руки смартфон. На мгновение мне почудился чей-то внимательный взгляд, устремлённый на меня из зарослей. Я предпочёл приписать это ощущение бродящим в округе домашним и одичавшим питомцам. К тому же я снова слышал голоса, знакомые интонации. Видимо, коллега со товарищи вышли из морга на улицу. Уходить восвояси на английский манер? Чёрт! Не в этом же случае. Надо попрощаться. На войне человеческая жизнь не в цене, что если…
— Вы вернулись, батюшка? — увидев меня, коллега изумлённо поднял брови. — Вам нужно попасть на правый берег. Нужна помощь, провожатый… Почему же вы всё ещё здесь?
Он на мгновение задумался, полез в карман за смартфоном, кому-то отписался в мессенджере, пояснил:
— У противника есть… как бы это сказать… сочувствующие нам люди. Они помогают, но в ограниченном объёме, поэтому условно всё равно опасны. Всё равно враги. Пока враги. Но мы обязаны использовать любую возможность, чтобы перетянуть врага на свою сторону. Вы согласны, батюшка?
Я смотрел на него, не скрывая недоумения.
— Вам ли не знать, отче, о том, что некоторые люди совершают те или иные поступки из религиозных соображений?
— Например, предают?
Он сморщился, словно проглотил горькую пилюлю.
— Жизнь порой сложней наших довольно поверхностных представлений о ней. Иными словами, есть надёжный глубоко верующий человек, который помогает нам из идейно-религиозных соображений. Тут ваша легенда пришлась очень кстати. Наш тайный союзник проводит вас до пристани и посадит на корабль. Так вы окажетесь на левом берегу. Там найдёте человека по фамилии Каценеленбоген…
— Немец?
— Коммунист.
— ???
— Непростой человек. Кацеленбоген — и есть конец ниточки, за которую надо как следует дёрнуть в правильный момент.
— А ты?
— Я? Я остаюсь здесь.
— Здесь очень опасно.
— Ничего. Это моя Родина. А в родном доме и стены помогают.
В ответ я протянул ему смартфон убитой мною женщины.
— В нём досье на тебя. Уже отправлено адресату. Берегись.
— Спасибо!
Удовлетворённый тем, с какой ловкостью он разблокировал чужой смартфон, я следил, как менялось выражение его лица при просмотре информации. Нет, он не выглядел растерянным или озабоченным. Скорее сосредоточенным, мобилизованным, воодушевлённым.
— Ну? Прощай? — я протянул ему руку.
Увлечённый чем-то в смартфоне, он отреагировал не сразу. Я ждал около минуты с протянутой рукой и мне не было ничуточки обидно.
— Сегодня ФСБ перехватила груз кокаина, — проговорил он, наконец. — Вот, прочитал в новостях на Телеграм-канале. Красиво показали процесс вскрытия фургона и винтилова водителя. Сообщили также, что и другой фургон следовал за первым. А за ним, видимо, и несколько других.
Я без интереса посмотрел на движущуюся картинку на экране смартфона. Рутинная, кропотливая наша работа. Ничего необычного. Куда как интересней мне был он сам, с его-то взглядами на жизнь и, главное, с умением их так подавать.
— Вот, они ещё тут пишут, — с оживлением продолжал коллега. — «Между тем в подобного рода операциях нет случайностей. Маршрут кокаина Турция — Россия — Польша очень интересный. Он включает Абхазию и Украину. То есть существует логистическая цепочка, исключающая боевые действия как фактор». Так что же? За работу, брат? Эх, теперь я понимаю зачем ты тут.
Он схватил мою руку, сжал её, но смотрел не мне в глаза, а куда-то в сторону. Его сделавшийся вдруг строгим взгляд был устремлён на какую-то подвижную точку у меня за спиной. И тогда он внезапно склонился и поцеловал наперстный крест на моей руке. Движение его было столь стремительным и внезапным, что я опешил.
— А вот и ваш проводник, отче… — проговорил коллега. — Он поможет тебе перебраться за реку.
— Харон?
Я с самым беззаботным видом обернулся, чтобы наконец узреть того, кто так напряг моего храброго коллегу.
— Це йому треба на правий берег?[66] — проговорил бородатый, высокий и красивый пришелец.
Грозным видом своим он напоминал сказочного Бармалея или Черномора в юности, когда борода легендарного злодея достигала пряжки его ремня и он мог носить её, не прибегая к помощи невольников.
В его облике впечатляло всё: и суровое лицо, и дорогая, но крепко заношенная униформа, в которой он выглядел весьма гармонично, и огромные руки, сжимавшие автомат, и та бережная нежность, с которой он обращался со своим оружием. И даже его выгоревшая или застиранная арафатка, завязанная под бородой простым узлом, выглядела весьма романтик. Сердце предательски ёкнуло. Пришелец до боли, до колик и детских нечаянных соплей напомнил мне отца. Наверное, таким я его осознанно увидел впервые: огромным, красивым, сильным и нежным. И не только отца. Он напомнил мне ещё кого-то, виденного совсем недавно, может быть в поезде Москва — Ростов-на-Дону?
— Здравствуйте, — собравшись с духом, проговорил я. — Мне надо на правый берег.
— Тогда пойдём, шпион. Отправим тебя на правый берег, — проговорил пришелец. — Будешь там проповедовать москалям. Агитируй их сдаваться. Да не бойся. Я священника не трону. Я православный христианин. То есть, по-настоящему православный, а не какой-нибудь там хипстер, который и в святых церквах покемонов ловит.
— Хватит кривляться… сын мой, — фыркнул я, закидывая за спину рюкзак. — Вы прекрасно можете изъясняться по-русски. К чему этот цирк.
— З принципу, — с наездом ответил он, и железо, которым он был обвешан с головы до пят, тяжело заскрежетало.
Я обернулся, надеясь ещё раз попрощаться с коллегой, но того уже и след простыл. Укровояка же смотрел на меня с таким пристальным интересом, словно вот-вот опознает во мне старого знакомого, с которым в детском саду делил горшок. С таким выражением на лице он ещё больше напоминал мне отца с той самой фотографии, где я, трёхлетний, сижу под объективом фотографа с ним в обнимку.
— Гайда! — скомандовал он, и мы двинулись по усыпанным палыми листьями уличкам частного сектора, как я полагал, в сторону реки.
Двигались гуськом, один за другим, и через каждый десяток шагов укровояка оборачивался, чтобы зацепить меня взглядом. Так порядочная наседка контролирует свой желторотый выводок. В молчании мы миновали пару кварталов.
— Я видел, как ты её убил… — внезапно проговорил мой Харон.
Я молчал, прикидывая собственные возможности. Парень вооружён до зубов. Кроме РПГ и автомата, у него в запасе штык-нож, а возможно, и что-нибудь ещё, чего на вскидку не видно.
— Поначалу я принял тебя за Тимура. Думал, ты — Тимур. Но как опять этот дурак на нашей стороне оказался? Вырядился попом и… Я не понял. Не сросталось у меня. Значит, ты не Тимур. За пару месяцев так убивать нельзя научиться. Тимур не смог бы женщину, пусть даже и такую, ножом по горлу. Он бы кинул в неё нож, но так, что нож не воткнулся бы в неё, а ударил только, — он хрипло рассмеялся и продолжал: — А ты смог. Выходит, ты и не поп, сколько б этот болтливый хлыщ твои ручки ни целовал. Нельзя попу убивать, а ты убил. Значит, ты ряженый. Но зачем?..
Он говорил не оборачиваясь, а я смотрел на его огромную спину в каком-то странном оцепенении. Ноги мои двигались в заданном им ритме, но вот сознание уснуло… Меня гипнотизировала его огромная защищённая бронёй спина, его бронированный затылок и гремящий металлический обвес. «Ничего! — говорил я себе. — Справился с Крутаковым, справлюсь и с этим!» А с другой-то стороны, не резать же его ножом?
Наконец я осознал, что стою столбом среди зарослей полыни и ещё какой-то серо-зелёной дряни, которая, впрочем, имеет весьма чарующий запах. Ветер колеблет стебли, шевелит бороду моего страшного собеседника. Река где-то совсем близко — я слышу плеск воды и отдалённое взрыкивание движка. Каков-то Днепр на широте Херсона? Между правым и левым берегом должны быть острова. Сейчас вода ещё не слишком холодна, и я смог бы пересечь реку вплавь. Но если он убъёт меня прямо сейчас, то я упаду лицом в эту полынь, как только что убитая мною женщина. Классика романтизма. Или я его прирежу, как ту бабу с выбеленной чёлкой. Удар в горло — быстро и результативно, без шанса на выживание.
Стоп! Раз он говорит со мной о Тиме, значит шанс выжить есть у нас обоих. Я разлепляю пересохшие губы:
— Не знаю кто такой Тим и чем он глянулся тебе… Но ты тоже кое на кого похож…
— Неужели? На кого?
Он широко улыбается, скаля крупные зубы. Борода его смешно шевелится.
— На моего отца…
Он хохочет, выгнувшись назад, подставив лицо неласковому октябрьскому солнцу. Рукоять ножа уже у меня в ладони. Мой страшный собеседник булькает, курлычет, давится смехом. Из уголков его глаз сочится влага. Наверное, его слёзы так же солоны, как мои, а кровь так же красна.
— Я похож на татарина! Вот это новость! — произносит он.
— Я — русский! — с некоторой даже обидой отвечаю я. — И отец мой русский.
— И поэтому ты не Тим. Тим сказал бы, что он татарин и у него куча татарской родни, а на отца своего он, кажется, почему-то обижен. На том мы и сошлись…
— На чём?
— Я тоже обижен на своего отца.
— ???
— Я ни разу не видел его. У матери была только одна его фотография плохого качества, где лицо размыто… Он ничего не сделал для того, чтобы хоть раз повидать меня. Только деньги присылал. И это очень обидно.
Он говорит улыбаясь, но внезапное воспоминание стирает улыбку с его лица. Он выхватывает смартфон, снимает его с блокировки, что-то читает на мониторе. Я сжимаю в руке рукоять ножа. Для меня сейчас существует только один вопрос: ударить его сейчас или…