— Хочешь перерезать мне глотку? — он поднимает глаза, испытующе смотрит на меня.
Нас разделяет пара метров пустого пространства. Он успеет направить на меня дуло автомата, успеет выстрелить прежде, чем я нанесу удар ножом. Это обстоятельство является сдерживающим фактором. Он лучше вооружён и потому он сильнее меня. К тому же его опыт убийств не сравнить с моим. Как-то там было написано? «Обычный солдат выживает на передовой 15 дней, а я выжил 5 месяцев». И этот такой же, выжил, потому что умён и умеет убивать. Он очень опасен. Ах, как хорошо было бы иметь такого друга!
— Ну уж меня-то ты не режь. Не хорошо как-то. Для Бога оскорбительно. В рясе, с крестом на шее и ножом в рукаве, — внезапно проговорил он. — Спрячь нож! А ну! Геть!
Он действительно направил на меня автомат. Пришлось бросить нож.
— То-то! Слышишь шум? Это катер причаливает. «Нахичевань». На «Нахичевани» коллаборанты. На берегу ждуны, желающие свалить в Россию. Я мог бы всех их положить, но я принял другое решение. Пусть валят. Пусть Бог ими распорядится…
Я делаю шаг вперёд. Он опускает смартфон в карман разгрузки и кладёт указательный палец на курок.
— Знаешь, что у меня в смартфоне? — спрашивает он, не опуская автомата.
Я выдыхаю. Ему хочется поговорить. Сейчас я для него заместитель Тима, которого он почему-то полюбил. Но как быть, если я, как выяснилось, тоже люблю Тима и мне надо поскорее к нему, чтобы быть рядом, чтобы поделиться навыками, чтобы уберечь.
— Интимная переписка?.. — стараясь казаться участливым, спрашиваю я.
— Не только. Здесь фотографии. Старые. Я сам с Херсона. Вчера заходил домой. Одну переснял для себя. Здесь она в восьмом классе, в клетчатом пальто и шапке с помпоном. Такая раньше была одежда. Давно…
Он шумно сглатывает. Как же от него отвязаться? Голос катера всё ближе. Мне надо на левый берег! Срочно!!!
— Клетчатое пальто? — повторяю я рассеянно.
Вспоминается австрийский городишко, женщина по имени Снежана, заставка на её смартфоне: старая фотография, снятая ещё на плёночную камеру. На ней три девочки. Одна из них — моя жена, и в ранней юности такая же гламурная, как сейчас. Другая её подруга очень умненькая и очень неудачливая. С ней я познакомился. А третья с белыми бантами и в клетчатом демисезонном пальто вполне узнаваема. Это Снежана. Нет, моя мать не права. Марго не была эскортницей, раз имела таких подруг.
— Та да. Теперь она снится мне такой. Девочкой в клетчатом пальто, — проговорил Бармалей.
Лицо его скривилось. Он перестал быть похожим на Бармалея и выглядел теперь скорее нелепо в своём шлеме, разгрузке и наколенниках.
— Я усну и вновь тебя увижу девочкою в клетчатом пальто. Не стесняясь, подойду поближе поблагодарить тебя за то, что когда на целом белом свете та зима была белым-бела, той зимой, когда мы были дети, ты не умирала, а жила, и потом, когда тебя не стало, — не всегда, но в самом ярком сне — ты не стала облаком, а стала сниться мне, ты стала сниться мне[67].
— Откуда знаешь, что она умерла? — убитым голосом спросил он.
— Я? Я не знаю… Это просто Борис Рыжий… Его стихи…
— Вот и Тим тоже читает стихи.
— Да, Тим любит Гумилёва и Рыжего, как это ни странно… — брякнул я, и он не удивился моим словам.
Мы словно были изначально на одной волне, просто расстались надолго, но и в разлуке поддерживали связь. Обычно так бывает у женщин… Чёрт! Ерунда! У мужиков тоже так бывает. Вот так бежишь по зарослям полыни, по берегу Днепра, где ни разу в жизни не был и внезапно встречаешь в лице смертельного врага родственную душу. Нет, такое может случиться только с женщиной, но не с мужиком, не с солдатом. Солдат точно знает где друг и где враг. Это женщины всегда путаются.
Нас прервал внезапный, опасный звук, заставивший нас обоих присесть.
— Выход!!! — шёпотом прокричал он. На войне случается и такое: люди кричат шёпотом. — Швидше! Топай-топай! — вояка дёрнул меня за полу опостылевшей рясы.
И я кинулся к реке, туда, где водяную гладь уже порвал разрыв первой мины. Он двинулся следом за мной, после того, как подобрал с земли мой нож.
— Восемьдесят два миллиметра! Кучно кладут! Надеюсь, «Нахичевань» уже прижался к берегу! Бежим! Швидше! — прокричал он, обгоняя меня.
Мы окунулись в плотный туман. Бурьян по обе стороны тропы оглушительно пах осенним тленом. Я слышал только топот наших ног, шумное дыхание и бряцание железа на теле вояки. С каждым шагом мы приближались к реке. Я слышал не только плеск прибрежной волны, но и приглушённые голоса, и рокот двигателя. Сейчас до зубов вооружённый человек выскочит на пристань, где полным-полно народу. Но что делают там эти люди? Вояка замедлил бег и принял автомат наизготовку, а я был совершенно бессилен. Как же так? Подготовленный, привычный к разного рода неожиданностям человек — я! — оказался пленён его странным обаянием. Действительно, едва оказавшись на войне, я сразу попал в плен!
Один за другим мы выскочили на пристань, где небольшая толпа гражданских осаждала сходни небольшого пассажирского судна. Увидев полные ужаса глаза людей, вояка опустил автомат. Толпу на пристани он рассёк, как нож масло. Я следовал в его фарватере, выискивая глазами что-нибудь металлическое или деревянное, любой твёрдый предмет, который возможно использовать как оружие. Вояка двигался стремительно, но левой рукой он успел прихватить в охапку какую-то старуху, которую втащил на судно и опустил на одну из скамей на нижней палубе.
— Возьмите священника… — проговорил вояка, обращаясь к румяному и широкоплечему речнику. — Ему надо на левый берег. До зарезу.
Речник молча кивнул и отвёл глаза, стараясь не смотреть на жёлто-голубой шеврон на правом рукаве вояки. Мне показалось, что он тоже безоружен. Как же так? Мужчины на войне, в зоне военных действий, и без оружия!
— Тебе повезло. Это последний катер, — заметил вояка, оборачиваясь ко мне. — Не знаю уж каким макаром эти храбрецы оказались здесь… Зачем вернулись, а? Пожалели коллаборантов?
— Мы думали сделать последний рейс вчера, — ответил речник. — Но люди так смотрели на нас… вот мы и вернулись… Не убивайте нас, — добавил он после небольшой паузы.
В его новой для меня интонации не было заискивающей униженности. Пожалуй, так просят у прохожего огоньку.
Вояка ткнул дулом автомата в бок речника. Тот охнул и побледнел.
— Отплывай. Следом за мной идут побратимы. Они не такие страшные, как я. Они ещё страшнее.
Он хрипло рассмеялся. И этот его смех показался мне страшнее самой грязной брани. Речник стоял не двигаясь, ни жив ни мёртв, опустив глаза. Вокруг нас внезапно возникла и разрослась странная, могильная тишина. Многие смотрели на нас, не скрывая ужаса. При этом далеко не все присутствующие являлись стариками. Были на катере и мужчины, и молодые сильные женщины. Они могли бы навалиться и обезоружить вояку, но никто из них и не думал этого делать. Казалось, никто кроме меня и не помышлял о сопротивлении.
— Я такой человек… Иногда отпускаю пленных, — продолжал вояка, обращаясь к речнику. — Я — неправильный хохол. А бывают неправильные кацапы. И тогда я их отпускаю.
Он уставился на меня с таким выражением, словно я был не я, а полотно кисти Леонардо в Сикстинской капелле, на которое можно смотреть вечно.
— Что смотришь? Ну? — не выдержал я.
— Ты хотел меня зарезать… — не скрывая обидного превосходства проговорил он. — С ножом на линию фронта… На меня хотел напасть… Смелый! Я так думаю: ты такой же поп, как я кацап. А если не поп, тогда кто? Но Тимуру я помог… Теперь тебе помогаю… Выходит, я душой на левом берегу, на стороне «Нахичевани», на неправильной стороне…
— Почему?
— Вот этим «почему» ты ещё больше похож на Тима. Он такой. Он бы так спросил.
Брошенный им нож с металлическим звоном упал на палубу «Нахичевани» мне под ноги, а вояка, тяжело громыхая своим железом, перевалился через ограждение на бетонные плиты пристани. В то же мгновение мы снова услышали характерный звук выхода мины. Через несколько секунд метрах в двадцати от судна поднялся водяной столб. Люди на корабле закричали. Остававшиеся на пристани кинулись к зарослям бурьяна.
— Отваливай! Чего ты ждёшь? — взревел вояка.
Он поднял автомат дулом вверх. Короткая очередь ударила в туман. Ей отозвались хлопки выстрелов неподалёку, словно кто-то колотил досками по стенам дома. Люди на корабле взвыли. Парнишка на левом борту, отдавая швартовы, едва не свалился в воду. Двигатель «Нахичевани» взрычал и судно отвалило от пристани.
Я стоял у ограждения, вояка на пристани. В смоляной с проседью его бороде чадила сигаретка. Как же так? Почему чувство к этому вооружённому до зубов и очень опасному человеку сжимает мне глотку так, что хочется плакать.
— Девочка в клетчатом пальто… я хотел сказать тебе… я не виноват… так получилось… это война… — проговорил я.
— Я нашёл его в разрушенной церкви, — ответил вояка. — Он там покемонов ловил. Сам не помнил, как в серой зоне оказался. С бодуна. Кто-то опоил его, а у него аллергия на алкоголь. Я его запомнил, чудака. Это было два месяца назад.
— Он жив? — вскинулся я. — Два месяца на войне — это долго!
Полоса воды, разделявшая нас ширилась. Почему он молчит? Почему мне так важно, чтобы именно он говорил сейчас со мной? Это из-за девочки в клетчатом пальто, которую я… я не сумел её защитить. Да я и не знал, что её следует защищать. Я считал её мусором, пешкой в серьёзной игре сильных мужчин, а оказалось, что она важна для этого человека, который помог мне, потому что я похож на Тима. Да, я похож на брата, на Тимура, которого предал во имя великих свершений.
— Я всё исправлю!
— Здесь, под Херсоном, я в командировке. Побежал в город с передовыми частями, чтобы повидать мать. Но скоро вернусь в свой батальон, в N. Тимура я встретил там. Ориентир: храм Великомученицы Варвары. Может быть, он ещё жив. Может быть, мы когда-нибудь встретимся… обсудим наших отцов, а?.. Ты любил своего отца, а?.. У меня есть планы.