Всё попрыгали кто куда. Шумер ревел:
— Огня не открывать!!!
Я, подмяв под себя Виталию, сполз в мокрую траншею, под покров свеженатянутой масксети. Некоторое время мы лежали, прижавшись друг к другу, она снизу, я на ней. Пикантность момента несколько портили надетые на обоих бронежилеты. Меня потряхивало от хохота, но она истолковала моё состояние на свой лад.
— А ты смелый… — пробормотала она. — Все боятся дронов, а ты…
— И я боюсь…
Я прижал её посильнее.
— Это очень трогательно… ты закрываешь меня своим телом… — проговорила она отстраняясь.
— Ерунда. На этом дроне нет мины.
— Откуда знаешь?
— Разбираюсь. Это крошка размером с ладонь. Разведчик. На нём только камера. Причём плохонькая. Это обычный мавик.
Мне хотелось выглядеть лихим и компетентным. Впервые в жизни я пытался хайповать перед женщиной. Обычно бывало наоборот. Женщины любят крупных, крепких, бородатых, щедрых. Я как раз такой. Был. И женщины не устраивали меня. Все. Я их перебирал, скучая. Так от безделья или в задумчивости иной мужик перебирает пряди собственной бороды. Ну а в этой-то я что я нашёл? Переносица и лоб в золотистых канапушках, пахнет почему-то ванилью, русская речь постоянно сбивается на суржик, а порой и на мову, губы высохли и потрескались. Очень мне хотелось облизать эти губы языком, но она могла бы принять моё глупое сладострастие за обычный хейт, и я сдерживался из последних сил.
— Тогда зачем… Ты спасал меня?… — пролепетала она. Щёки её мило зарделись.
— Мне нужна протекция. Просто скажи командиру, что я могу… я разбираюсь в дронах. Я даже подрабатывал. Снимал клипы на свадьбах. Клипы для Animal planet, Вилюйское плато, много чего ещё. В инсте мои видосики собирали до сотни тысяч лайков. Иногда мне за это платили. Я умею управлять дронами и посложнее, чем обычный мавик.
Отвратительный стрёкот винтокрылого шпиона утих в дали. Мы услышали дружественные матюки и возню наших товарищей. Громче других звучал звериный рык Шумера, отдававшего приказания. Он звал по имени мою Press, а мне так не хотелось её отпускать!
— Отпусти! — заверещала она.
— Сейчас, — отвечал я, нарочито неловко поднимаясь.
— Ты это нарочно! Тянешь время…
— Я? О, майгадабал! Вот видишь, я уже на ногах!
Я поднялся сам, подхватил её под мышки, приподнял. Она совсем ничего не весила. Ну, может быть, килограмм семьдесят, не больше. Вырвавшись от меня, она торопливо полезла на бруствер.
— У меня вечером учебные стрельбы, а потом мы могли бы встретиться.
— Теперь они ударят артой… такую канаву невозможно не заметить… — она смотрела на меня сверху вниз.
— Почиллим где-нибудь в уголке… — невозмутимо продолжал я. — Я покажу тебе свои видосики… В инсте я далеко не всё выложил.
— Ты мне не нравишься, — проговорила она тоном капризного ребёнка.
Свести всё к шутке? Я расправил плечи, распахнул руки. О, майгадабал! Жаль, что я не павлин с пышным хвостом. Будь я павлином с пышным хвостом!..
— Тебе нравятся бородачи…
— Не нравятся! — быстро ответила она.
— …точнее, ты привыкла к бородачам. Борода, скажу я тебе, дело наживное. Можно отрастить. Можно сбрить. Как пожелаешь. А в остальном… Магистратура вышки (это в Москве), четыре иностранных языка. Латынь и древнегреческий — мёртвые, зато английский и немецкий — вполне живые. Отдельная квартира в Москве. Никогда не был женат. Есть и другие достоинства. Ты присмотрись повнимательней…
Я всё лепетал о своём, но она уже торопливо шагала на голос Шумера, который матерно истерил где-то неподалёку. Ненавижу, когда орут. Не верю в настоящие истерики. Истерика вещь всегда управляемая. Иными словами, человек вполне может и не истерить, но почему-то всё равно истерит. Орёт матом, переходит на личности, хейтит долго и нудно, применяя к своей жертве неприятные эпитеты.
Девчонка влюблена в Шумера, это ясно. Я мог бы назвать его коротышкой-абъюзером, но я почему-то уважал Шумера и не хотел его хейтить даже в душе. Однако ревность весьма неприятное чувство. Терпеть такое трудно, а я и без того устал, прокладывая по дну траншеи пластиковую трубу неведомо зачем.
А я привык осмысливать свои поступки.
Тупое следование приказам не для меня.
О, майгадабал!
Куда же подевался мой препарат? Милосердный Герман, отправляя меня на фронт, не забыл сунуть в мой карман месячный запас обычных препаратов, которые я привык принимать в минуты тяжких раздумий. На сегодняшний день самая тяжёлая из всех моих мыслей именно о том, что произойдёт через три недели, когда таблетки кончатся. Доктор говорил о синдроме отмены, о необходимости длительного непрерывного приёма…
Я как раз совал пилюлю в рот, когда земля дрогнула под ногами и перевернулась. Так переворачивается сковорода, сбрасывая с себя подрумяненную котлету. Ослеплённый яркой вспышкой — грохота я не услышал, — я принял положение начинки сэндвича, меж слоями земли, не понимая толком, где верх и где низ. Я не успел испугаться, не смог подумать о спасении. Не успел запаниковать, потому что произошёл второй толчок. Меня подбросило и опустило на хорошо взрыхлённую первым взрывом почву. Вокруг царила прозрачная мгла. Я ничего не видел, кроме чьего-то огромного курносого лица, которое что-то мне говорило. Я тряс головой, тёр слезящиеся глаза, чихал. Ремарк прав: пороховая гарь пахнет отвратительно. Я разжал ладонь, поднёс к глазам грязную смятую облатку, в которой ещё оставалось полдюжины таблеток. О, майгадабал! Я не умер. Я выжил.
— Вот и мы теперь живём по Ремарку, — прокашлял я. — На западном фронте без перемен.
Незнакомое лицо заулыбалось. Я почувствовал, что снова поднимаюсь в воздух и принимаю вертикальное положение, при этом курносое лицо всё время оставалось передо мной. Оно как бы парило в дыму и всё время улыбалось. Наверное, именно так выглядит улыбка чеширского кота.
— Я — Тенгиз, — проговорило лицо.
Оно назвало ещё и фамилию, или то было какое-то не знакомое мне матерное слово?..
— Кто ты? — растерянно переспросил я.
— Я — коммунист, — ответило лицо. — Мы с тобой находимся в Украине. Здесь ты можешь увидеть заводы и шахты, мосты и линии метро. Линии метро есть в таких городах, как Харьков и Киев. Всё это построили в Украине коммунисты. В Украине есть река Днепр. На реке Днепр коммунисты построили несколько плотин. Плотины снабжают электричеством Украину и Европу.
— … надо говорить «на Украине». «В Украине» — это не по-русски… — пробормотал я.
Лицо заулыбалось ещё шире.
— Я не русский. Я американский коммунист.
— Меня тошнит… Сейчас вырвет… — предупредил я.
Голова тут же куда-то исчезла. Вместе с ней испарилась и моя дурнота. Вонючий смог так же постепенно рассеивался, открывая голубизну небес. Слух и ясность сознания постепенно возвращались ко мне, и я стал различать человеческие голоса.
— Его контузило, — сказал кто-то.
— Дайте ему воды…
— Лучше пыхнуть…
— Это же Мякиш. Он курит только вейп.
— Мякиш вообще не курит…
Цикада несколько раз являлся передо мной, и я узнавал его. Цикада ощупывал и тряс меня с таким видом, будто я его любимое дитя. Цикаду сопровождал огромный, голенастый тип в ботинках сорок седьмого размера. Это его курносое и улыбчивое лицо время от времени возникало передо мной. Это оно именовало себя Тенгизом и коммунистом.
Я охлопывал себя по бокам, щупал лицо, правой рукой щипал тыльную сторону левой ладони. Через несколько минут я осознал себя сидящим на краю траншеи ногами внутрь. До инцидента с землетрясением глубина канавы составляла около двух метров, так что я мог распрямиться в ней в полный рост и при этом моя голова не торчала над поверхностью земли. В настоящий момент подошвы моих ботинок касались дна канавы, по которому топтался озабоченный Цикада и его голенастый спутник.
— Не описайся. Артобстрел на войне обычное дело! Chore![68] Understood?[69] — проговорил спутник Цикады.
— Присмотри за ним, — проговорил Цикада. — Это ценный специалист — дроновод.
Коммунист уставился на меня с непонятным пока интересом.
— Drone! — взревел он. — Drone! Drone!!! The greatest weapon of this war!..[70]
О, майгадабал! Он ревел, как медведь во время гона, чудовищно, до неузнаваемости, коверкая слова английского языка. На его рёв явился Шумер. Прибежал бегом, весь на нервах, почти испуганный. Он хейтил коммуниста на хорошем английском, чем немало меня удивил. Впрочем, почти весь хейт Шумера проскочил мимо кассы, потому что коммунист ничего не понял, но всё равно слинял, подчинившись приказам разгневанного Шумера.
— Этот moron[71] никакой не американец. Он поляк, — проговорил Шумер. — Не связывайся с ним. Будет приставать — отшей.
Шумер пытал и колол меня взглядом, смотрел так, словно желал вывернуть наизнанку.
— Я тебя приставлю к делу, но смотри, чтоб без этого… как у вас говорят?.. Что б без факапа!
И он погрозил мне пальцем. Так грозит пальцем воспиталка в ясельной группе тому, кто систематически срёт мимо горшка.
— О, майгадабал! — воскликнул я, и собственный голос пробудил в моей усталой голове чугунное эхо. — Управлять дроном — моя мечта и единственное, что я умею толком делать!
Шумер некоторое время буравил меня взглядом.
— Есть проблема, с которой мы в лоб столкнулись, когда разворачивали массовую программу обучения дроноводов, — проговорил он после недолгого раздумья. — Оказалось, что обучить на мавик — довольно легко, обучить на FPV — долго и муторно, но вполне возможно даже серийно, а вот обучить на более серьёзную машину с кучей функций и режимов работы — это пуд соли съесть. Как ты относишься к «Орлану», например?
— СТЦ, когда делали «Орлан», поступили довольно просто — они директивно обрезали примерно восемьдесят процентов функционала, оставили очень ограниченный набор миссий. В итоге получилась машина, доступная для самостоятельного освоения. Пару лет назад я снимал Вилюйское нагорье летом, используя именно «Орлан».