— Ну и как?
Шумер продолжал буравить меня взглядом.
— Плохо. Комары, лесные пожары, гарью воняет. Но я справился. Машину не уронил. Съёмка получилась качественной.
— Часы налёта?
— О, майгадабал! Да сколько угодно! Я снимал и свадьбы.
— С «Орлана»?
— Для свадеб я использовал обычный мавик. Он помещается в чехол для фотоаппарата.
Выражение лица Шумера неуловимо изменилось. Он словно прикидывал чего-то.
— Ты… Вы… Кто твои родители? — проговорил он наконец.
— Мать — татарка. Отец — наполовину русский, наполовину еврей. А я…
— А ты?
— Я — русский мусульманин, так же, как и моя бабушка по отцу. Думаю, в моём случае человек волен выбирать, и я выбрал.
— Семейный бизнес? — настаивал Шумер.
Я припомнил и свою нервную, слишком впечатлительную мать, и брата Германа, и его мать, женщину с твёрдым мужским характером, и ту, другую женщину, слишком простоватую, на мой вкус, её забавный суржик. Брат говорил, что у неё тоже есть сын. Где-то на свете есть её сын…
А Шумер тем временем ждал моего ответа, и что-то же надо было ему говорить.
— Да какой там бизнес, — вздохнул я, и перечислил ему всех моих родных, не упомянув, впрочем, многочисленную татарскую родню матери. — Моя мать — вдова. Я у неё единственный свет в окне, вот она и тратится иногда мне на игрушки. Но «Орлан» я купил сам.
— А брат? Чем занимается твой брат?
— Он офицер. Капитан, кажется. Впрочем, такие, как он, не хвастают своими званиями.
— Лубянка?
— Нет. Маросейка.
Мой ответ не удовлетворил Шумера. Он принялся расспрашивать о другом брате. Пришлось объясняться. Шумера захайлайтил рассказ о похождениях отца. В результате моих объяснений он, по ходу, пришёл к выводу, что я действительно Мякиш, то есть сладкий мамкин пирожок или зашкварный думер.
— Было у отца три сына, — задумчиво проговорил он. — Старший славный был детина. Средний сын — и так и сяк. Младший… Эй, Цикада! Слушай сюда!..
Цикада всё это время хилял где-то неподалёку, и остался очень доволен, получив приказ об откомандировании (или конвоировании?) меня в подразделение дистанционной разведки.
Цикада выполнял при Шумере функционал порученца-ординарца, эдакой заботливой няни или клеврета, который постоянно озабочен состоянием желудка и носков своего деспота. Теперь на его ангельски-преданном, открытом лице появились новые оттенки воодушевлённой озабоченности: он решил заняться и моей судьбой тоже.
Местные называют это «лесом» или «посадкой». Посадка — это неширокая, метров пятьдесят в глубину, а то и меньше, вытянутая вдоль поля рукотворная роща. Деревья в таких рощах стоят правильными рядами, как солдаты на плацу. В такой посадке не заблудишься, не укроешься, но можно на короткое время затаиться.
Мы шагали друг за другом: впереди Цикада, следом я. Наш путь пролегал меж посечёнными осколками деревьями. Ставший мне привычным запах пороховой гари смешался здесь с чем-то муторно-сладким. Так пахнет в доме, где недавно умерла крыса, но я не хотел думать о плохом. Цикада утверждал, что в этой посадке находится отлично оборудованный и замаскированный пункт управления.
— Трупом пахнет, — внезапно проговорил он. — Кого-то не похоронили.
Цикада резко изменил направление движения, и я понял, что теперь мы ищем покойника, а не замаскированный опорник.
На рытье траншей я слышал разговоры, которые вели между собой бойцы. Я знал, что многие из пропавших без вести просто потерялись. Я и сам успел побыть таким «потеряшкой», но мне повезло выжить и вернуться к своим, к Цикаде. Вернуться благодаря Назару Соломахе. Но многие, получив рану, терялись навсегда, умирали в одиночестве в полях, посадках, среди руин разрушенных селений и по обочинам дорог.
О, майгадабал! А что это за дороги! Раскисшая разъезженная колея. Грязь, в которую погружаешься едва ли не по пояс. Но в посадках почва не так сильно раскисает, вот мы и бредём, оставляя за собой отчётливые следы, и чёрные комья налипают на обувь. Каждый шаг едва ли не в пуд весом. Пахнет влажная земля приятно. Хорошо, легко дышится, когда воздух приправлен лёгким, едва нарождающимся морозцем. Но после долгих и частых обстрелов, в безветренную погоду окрестности отчаянно смердят. О пороховом смраде я читал в романах Ремарка, и вот довелось вдохнуть самому.
О, майгадабал! Бедная моя мать! А эта девочка, Виталия, вчерашняя школьница. Ребёнок, вросший в эту войну так же, как врос в неё Цикада. Цикаде двадцать семь. Он на четыре года моложе меня, и он всю жизнь воюет. Виталии не более девятнадцати, но по сравнению с ней я неразумное избалованное дитя, недочеловек, ущербный инфантил. А мои пилюли, мои психологические практики, мои дорогостоящие игрушки, мои гуманитарные познания — вся моя жизнь не имеет никакого смысла. В глубине души я рассчитывал прожить долго, до восьмидесяти лет или даже дольше. А теперь я знаю, что многие умирают в этих полях молодыми, а выжившие каждую минуту ощущают близость смерти и не рассчитывают на долгую жизнь.
Цикада курил одну сигарету за другой, надеясь табачным дымом победить зловоние. Я стрельнул у него сигарету.
— Курение вредит вашему здоровью, — проговорил Цикада.
— Плевать! — отозвался я, закуривая. — На что оно мне?
Я постоянно запинался, спотыкался о выступающие из земли корни, о срезанные минными осколками сучья деревьев. Почва под ногами то проваливалась, то выпячивалась какими-то травянистыми кочками. Иногда я падал, гремя металлическим обвесом, чихал, кашлял, по щекам моим потоком катились слёзы. В таких случаях Цикада останавливался, с жалостливой горечью смотрел на меня. Я поднимался, и мы следовали дальше. Для себя я уже решил: как только Цикада разыщет мертвеца, я просто закрою глаза и не буду открывать их, пока он не закончит свои дела. А дышать стану ртом, чтобы не чувствовать запах. Я сумею скрыть своё отношение. Я…
— Вот он.
Цикада остановился так внезапно, что я налетел на него и чуть не сшиб с ног прямо на лежащий у нас под ногами труп бандеровца.
В том, что это именно бандеровец, не могло быть сомнений. Вся атрибутика на месте: нашивки, шевроны, татуировки в виде трезубцев и свастик. Поперёк груди какой-то девиз. Я не стал читать. Прикрыл глаза и разинул рот. Цикада авторитетно пояснял:
— Видишь, труп полуобнажён и разут. Так бывает при ударе взрывной волны. Порой боты отлетают на полсотни метров. Рана в боку смертельна. Он умер сразу, не мучался. Это жаль. Надо обыскать карманы.
Я вскинулся:
— Это нельзя! Рыться в карманах — это … Зачем?.. Какое сокровище надеешься найти?..
— Вот именно! — усмехнулся Цикада, склоняясь к мертвецу. — Поищу-ка я сокровища.
Вспомнив о содержимом собственных карманов, я немного успокоился — на мне нет ничего ценного, кроме измятой облатки с полудюжиной пилюль — мой запас спокойствия на целую неделю. О, майгадабал! Я же планировал закрыть глаза и дышать ртом!
Однако окончательно оградить себя от происходящего не получилось — я подсматривал сквозь ресницы и видел, как Цикада обыскивает карманы трупа. Мертвец лежал в неестественной для живого человека вывернутой позе, так, что лица не разглядеть. Он отчаянно смердел. Мой способ дышать через рот работал плохо, и сладковатый трупный смрад, казалось, пропитал меня всего, когда Цикада наконец извлёк из брючного кармана мертвеца какие-то бумаги. Голова моя кружилась, и я опустился на щербатый пень, опёрся плечом о шершавый ствол, стараясь реже дышать.
— Мякиш, ты чего? Мякиш!!!
Я открыл глаза. Цикада стоял передо мной немного скособоченный на своих протезах. В руках он держал синий украинский паспорт и пару ещё каких-то разрозненных бумажек. В его кротких глазах я прочёл слегка припудренное иронией осуждение.
— Может быть, тебе принять таблетку? — проговорил он наконец.
— Нет. Не хочу…
— Вот смотри…
— Не хочу. Это паспорт. Чего в нём смотреть? Ты хочешь, чтобы я знал его имя и фамилию?..
— Его зовут Илья Остапов.
— Ну и что?!
— Не ори. Сам паспорт ничем не интересен. Интересно то, что вложено в него.
— Интимная переписка? Такое читать нехорошо.
Ни слова не возражая, Цикада сунул мне под нос свою находку.
Два листочка бумаги. Один тонкий и пожелтевший формата А6. Другой, с обтрёпанным краем, вырван из ежедневника, в правом верхнем углу типографским способом отпечатана дата: 6 червня[72]. Ниже поперёк голубоватых линеек располагался текст — крупные округлые буквы, уверенный подчерк:
«Илюша, любимый, я всегда с собой. Я возьму тебы с собой в будущую прекрасную жизнь. 2023 год будет победным для нас».
— А теперь это читай, — Цикада сунул мне под нос желтоватый листок тонкой дешёвой бумаги.
Я прочёл заголовок:
«Молитва бандеровца». Далее следовал текст на украинском языке: о каких-то замученных в подвалах и тюрьмах, о лязге цепей и смехе палачей, об истинной Украине, могучей и соборной, об угнетателях-москалях — сиречь обо мне. Я оттолкнул руку Цикады с листком.
— Это я не буду читать. В 1913 году Карл Ясперс сформулировал бредовую триаду как расстройство содержания мышления с возникновением не соответствующих реальности болезненных представлений, рассуждений и выводов, в которых больной полностью, непоколебимо убеждён и которые не поддаются коррекции.
— Что? — спросил Цикада.
— Бред, говорю я. Чистый бред.
— Правильно! — Цикада быстро сфотографировал документы на телефон. — Документы мы заберём, а чувака надо похоронить.
— О, майгадабал!
— Хоронить здесь и сейчас. Приказы не обсуждаются.
Цикада выхватил из рюкзака свою эксклюзивную лопату на коротком черенке.
— I’m so amped for the funeral ceremony![73] Но первым копаю я!
Цикада без лишних споров уступил мне лопату. О, майгадабал! Я и шанцевый инструмент! Видела бы меня моя