матушка!
Пробовали ли вы хорошо наточенной титановой лопатой размером с детский совок вынуть полтора квадратных метра плотного лесного грунта? Сколько у вас на это потребуется времени?
Когда я выбивался из сил, Цикада подменял меня. Он становился на колени и рыл, и долбил землю. Его штаны задирались, обнажая поблёскивающий металл протезов, мне становилось стыдно, и я отбирал у него лопату. Когда я стоял в яме по пояс, Цикада требовал, чтобы я рыл глубже, потому что «дикі звірі доберуться до мерця, і християнська душа не пізнає спочинку»[74]. Я вырыл яму длинной примерно метр семьдесят сантиметров, рассчитывая как-то уместить в ней бандеровца, но Цикада требовал увеличить яму, потому что «тело заклякло» и не впишется в метр семьдесят.
При всём при том Цикада, внимательный, заботливый и очень сердечный человек, постоянно справлялся о моём самочувствии.
— Чи не час прийняти пігулки? [75] — интересовался он поминутно, а я глушил раздражение, перерубая корни остриём лопаты.
Через час такой работы мышцы плеч и спины отчаянно ныли. О, майгадабал! Я ненавидел своё тело, я ненавидел моего психолога Лёху Горелышева, прописавшего мне успокоительное. Я ненавидел бандеровца, хранившего в паспорте любовное послание на русском языке. Я ненавидел и Цикаду с его украинскими коннотациями, и ненависть придавала мне сил. Я должен, я обязан похоронить врага. Я совершу этот символический акт.
Вот мы подтащили бандеровца к краю могилы. Вот перевалили через бруствер. Я старался браться за одежду и ни в коем случае не прикасаться к отрытым частям тела. Я брезговал, словно боялся подцепить от человека с русским именем Илья его украинство, словно сама смерть являлась заразной. Вот Цикада уже заразился, так и чешет на мове. Впрочем, может быть, он это со страху? Может быть, тоже испугался? А мне нравится бояться! Мне нравится ненавидеть! Вот я живой хороню мёртвого врага. Он лежит в могиле у моих ног лицом вниз, униженный даже в посмертии. Пусть так будет всегда. Аминь!
Цикада принялся грести руками землю, сбрасывая её в могилу. Работал как собака и с таким же остервенением. Я, прежде чем закидывать могилу землёй, бросил на спину мёртвого Ильи все оставшиеся у меня таблетки. Увлечённый своим делом, Цикада не заметил моего символического жеста. Занятый молитвой, он стоял на коленях.
А потом мы двинулись дальше.
Цикада быстро уставал, и мне пришлось взять его на буксир. Долгие прогулки не для чувака на двух протезах. Ну километр он может проковылять, ну два километра, но никак не пять и тем более не десять. Сесть мне на закорки он отказывается. Боль в культях не признаёт — одним словом, тяжёлый человек, хоть и весит чуть больше шестидесяти кило.
Мы брели в тесной сцепке около пяти километров, время от времени меняя направление движения. При этом Цикада поминутно уверял меня в том, что «залишилося зовсім небагато»[76] и «не хвилюйся, синку. Скоро дійдемо і ти приймеш ліки»[77]. Его украинские каннотации свидетельствовали об усиливающейся опасности, и сознание этого факта добавляло мне сил. Я тащил его иногда на плече, а порой и волоком. Нам следовало найти некий блиндаж, где, по словам Цикады, засели «наши хлопчики», или отделение дистанционной разведки батальона Шумера.
Слегка замаскированную дыру в земле я заметил у себя под ногами внезапно, за мгновение до того, как Цикада провалился в неё. Я прыгнул следом за ним. А что ещё мне оставалось делать? Так мы оба оказались в блиндаже отделения дистанционной разведки. Наше появление встретили радостными воплями.
— Апостол бросил хаттабку на хохла! Смотри, Цикада! Троих задвухсотил. Не шевелятся! Аллах акбар!!!
— Аллах акбар! — вторил Плясуну Апостол.
На радостях они затеяли лезгинку, размахивали руками, толкались в тесном пространстве блиндажа, задевая плечами стены, а головами — потолок, с которого на нас сыпались струйки земляной пыли. Яркий день — в этих местах даже в ноябре дни бывают яркими — подсвечивал часть блиндажа в устье лаза, ведущего наверх, на поверхность земли. В глубине блиндажа в полумраке ярко голубели дисплеи мониторов. В воздухе парили подсвеченные мониторами сероватые слои сигаретного дымка. Пол блиндажа покрывал слой воды, глубиной около пяти сантиметров. Отплясывая, мужики разбрызгивали вокруг себя грязные брызги.
Цикада толковал что-то о моей лёгкой контузии, о похороненном бандеровце, но я не слушал, всецело поглощённый зрелищем, транслируемым камерой дрона на один из мониторов. Точнее, то была закольцованная Плясуном видеозапись длиной в пару минут, не больше.
Вот три крошечные фигурки копошатся в узкой земляной щели. Над ними посечённый осколками лес. Земля вокруг их щели издырявлена минными разрывами. С высоты люди кажутся крошечными червячками, но занятие их вполне человеческое — они стреляют из автоматов, чтобы убить других людей. На современном языке эта деятельность называется боевой работой. Дрон зависает над ними на несколько секунд. Оператор наводит резкость, и от подбрюшья дрона отрывается ВОГ-17. Заряд падает точнёхонько в земляную щель. Некоторое время камера видит только дымное облако. Но дым рассеивается, открывая взгляду наблюдателя неподвижные фигурки людей.
— Сто двадцать вторым калибром их заровнять. Тогда и хоронить не надо будет, — говорит Плясун.
— Жалко тратить ресурс на такую падаль. Пусть их шакалы сожрут, — отозвался Апостол. Чёрные глаза его хищно сверкнули.
А я вспомнил тесную могилу влюблённого бандеровца по имени Илья, в лицо которого я так и не решился заглянуть.
Сейчас надёжный и понятный Цикада сдаст меня с рук на руки односельчанам Плясуну и Апостолу, и…
О, майгадабал! Наверное, я погорячился, похоронив свои препараты в одной могиле с бандеровцем!
Служба в отделении дистанционной разведки — чище и элегантней, чем помощь экскаватору в рытье траншей, и лучше так называемой огневой подготовки, когда ты ползаешь на брюхе по раскисшей земле, пытаясь попасть в мишень. Такие дела для олдов.
Когда-то олд с позывным Князь командовал отделением дистанционной разведки и на него сбросили ВОГ-17. Князя запаковали в цинковый ящик и отправили в Тобольск к троим его сиротам и вдове. Плясуну и Апостолу остался цветной портрет Князя, распечатанный кем-то на принтере с пририсованной скорбной ленточкой в углу. Фотографировали Князя летом, и теперь он смотрел на наши бесчинства через солнцезащитные очки.
Я успел заметить: олды справляются с окопной рутиной лучше молодняка. По ходу олды охотней идут на военную службу в то время, как молодняк отлынивает. Однажды Леший, кондовый ростовский олд, обличьем смахивающий на Деда Мороза из фильма Александра Роу, бросил мимоходом годный прогон: настоящая СВО — это проблема олдов, не молодёжи. Олды прощёлкали СССР, олдам и отдуваться. Так примерно он выразился. Тогда я ухватился за лопату, не дожидаясь пока товарищ Шумер начнёт меня хейтить. Я не хотел бы, чтобы мои отец (будь он жив) или, тем более, мать, остались с проблемой СВО наедине, без моего участия.
В работе же отделения дистанционной разведки нет рутины, и Шумера мы практически не видим, только рация доносит нам его командирское рычание.
С самого начала Плясун и Апостол сказали мне, что я обязан выявлять места сосредоточения противника, определять их координаты и передавать их командиру миномётного взвода или самому Шумеру, но это только в том случае, если замечу что-то особенное. Мне выдали железо и «птичку». На первый случай обычный FPV-дрон с креплением под хаттабку. Но от убийства я резко и категорически отказался. Убийство пусть даже и заведомых бандеровцев — это не моё. Плясун и Апостол восприняли это заявление со сдержанным пониманием. Шумер также воспринял мой отказ использовать ВОГ спокойно.
— Пусть для начала будет только сбор визуальных данных, а там видно будет, — так сказал он, и я возрадовался тому, что уже на первых порах мне удаётся навязывать сослуживцам, в том числе и командиру, свои правила.
За короткое время я много чего повидал. Все видели вирусное видео, демонстрировавшееся во всех социальных сетях, ночную съёмку встречи носорога со слоном? Там хорошо видно, как слон вонзает бивни в бок носорога под девизом «А не фиг быковать». Так вот, этот слоновий хейт сущая ерунда по сравнению с тем, что доводилось видеть мне.
Рассказываю по порядку.
Артподготовка началась незадолго до рассвета, в четыре пятнадцать, то есть в час самого сладкого сна. Небо загудело. Земля затряслась. На шатком столике зазвенели, соударяясь, архаичные эмалированные кружки. Миски, составленные Апостолом в стройную стопку, подскакивали, выдавая удалой ритм в стиле pank. Из этих мисок и кружек, этими самыми алюминиевыми гнутыми-перегнутыми ложками вместе с ребятами я ел солдатскую пищу (тушёнка + крупа), я пил солдатский растворимый кофе. Я начал было учить языки моих боевых братьев, но оказалось, что для Апостола родной язык аварский, а для Плясуна, отец которого чеченец, а мать из племени татов — татский. Между собой Плясун и Апостол общаются на чеченском языке, а с родными по телефону говорят по принадлежности, а переписываются на русском. Что касается чеченского, то именно на этом языке всего лишь через пять дней я уже мог говорить короткие фразы типа «дай еды», «хочу пить» или «где мой башмак». Аварский тоже худо-бедно начал понимать, но язык татов давался мне с трудом.
Сейчас Плясун считает минные выходы:
— Выход. Ещё выход. Ещё выход… Аллах акбар, Бепиг! Пора вставать! Слышишь у хохла будильники звенят?
— Аллах акбар! — откликаюсь я.
Скоро вой отдельных выходов превращается в слитный гул. Голоса Плясуна больше не слышно. Он сбивается со счёта. Сонный Апостол уже поднял «птичку» в небо и теперь таращился на монитор. Пустое дело. На мониторе не видно ни зги. Только белёсые дымы да какие-то мельтешащие тени. Я наливаю в кружку кипятка из термоса. Пару ложек растворимого кофе, сахарку кубиками. В Москве я брезговал растворимым кофе и не употреблял в пищу белого рафинированного сахара. А здесь… Здесь всё по-другому. Чеченец и тат — мои лучшие друзья. На троих каждая банка тушенки поровну. Каждый бычок на троих. А в Москве я не курил табака — хотел дожить до восьмидесяти здоровым человеком. Я пью свой кофе, надёжно укрытый под землёй, а снаружи хейт стоит такой, что в чашку с потолка то и дело сыплется какое-то дерьмо. Приходится доставать его пальцами. Новый кофе заваривать — воды не напасёшься. Не тушёнка, не гречка, не рис с морковкой и даже не сахар-рафинад наша главная ценность, а вода. Хорошей питьевой воды всегда ограниченный запас и достать её не так-то просто. Видела бы меня матушка! Эх, расскажу я ей когда-нибудь как первозданно вкусен кофе под обстрелом. Наверное, такое же наслаждение испытали Адам и Ева, откусывая впервые от запретного яблока. О, майгадабал! Мама! Я давно не писал тебе!