— …да знаешь ли ты, сколько товарищей он потерял… — продолжает Виталия.
По её чумазому лицу катятся слёзы. От слёз на щеках остаются светлые дорожки. Вот это по-настоящему мило. Но вопрос об их искренности продолжает оставаться для меня открытым.
— Почему он должен страдать, ведь он не враг. Он тоже русский… Он православный!.. — продолжает Виталия.
Где-то совсем рядом металлически щёлкает затвор. Я напрягаюсь, примирительно поднимаю руки, оборачиваюсь к Шумеру.
— Это наркотик. Она бредит, потому что ещё не отошла.
Шумер мне не верит. Тимка тоже.
— О, майгадабал! — ревёт он. — А я? Я как же я? За что меня так буллишь? Да знаешь ли ты, что я ел сегодня на завтрак?
— Пшено и тушенку ты ел, так же, как все, — раздраженно парирует Шумер. — Мюли и смузи специально для тебя нет. Это армия. Это фронт. Мы тут войну воюем.
— Мюли — это обувь, шлёпанцы, — своим обычным занудным тоном говорит Тим. — Мюли носят женщины и педики.
— А что ты? — Виталия попыталась подняться. — Ты — москвич. Отдельная квартира. Четыре иностранных языка, два из которых мертвы. Смотришь на нас свысока. По-твоему, мы — чмо!
— О, майгадабал! Теперь я понял почему ты мне говорила о бороде. Дескать, ей не нравятся бородачи. А сама бегала в серую зону на свидания с…
Тимур умолк, пристально вглядываясь в Соломаху. У него не хватало духу назвать его врагом. В душе своей или в уме — не знаю, я уже приговорил Press. Осталось только претворить своё решение в жизнь. Проблема одна: надо отобрать у Соломахи автомат.
Но Тимур меня опередил, ринулся вниз. На что он рассчитывал?
— Один раз я тебя отпустил. Второго шанса не будет, — быстро проговорил Соломаха и выстрелил.
Пространство вокруг нас тут же снова взорвалось автоматной трескотнёй. Снова туман войны на этот раз приправленный запахом свежей крови. Я видел Тимура. Одного только Тимура и больше никого. Тимур — самое важное в моей жизни. Поэтому я и накрыл его собой.
Он что-то говорил. Сквозь трескотню и свист я недослышал. Чувствуя жгучую боль в спине, я едва дышал. Чёрт! Может быть, всё же это ещё не конец, а? Соломаха угодил в броник. Нет, это не конец. Но вот стрельба поутихла. Наступившую внезапную и глухую тишину нарушал лишь рыдающий голос Тима:
— Убей его! Убей Шумера! Трафик идёт через него!
Я приподнял голову, выпростал из-под себя руку. Лицо Шумера оказалось в перекрестье прицела. Наши взгляды встретились.
— Всё не так. Ты ошибся, — произнесли его губы.
Преодолевая навалившуюся слабость, я нажал на курок.
Эпилог
Виталия и Соломаха пролезли друг за другом на карачках через узкий лаз. После крайнего обстрела конфигурация руины снова изменилась, но Николай Чудотворец снова уцелел, оказавшись под навесом полуобрушенной стены так удачно, что даже дождик теперь на него не попадал. Шумера они нашли на коленях, с обнажённой головой и окопной свечой в руке.
— Вчера наших трое погибло. Леший ранен, да ещё обморозился пока его вытаскивали. Апрель месяц, а холодно, как в феврале… — проговорила Виталия.
Соломаха хмыкнул и обнял её.
— Ты ж моя ласточка. На всё ради тебя готов. Сейчас этот дядька задаст мне жару.
Сказав так, Соломаха начал разоружаться. Он положил на битый кирпич несколько ручных гранат, снаряженные запасные рожки, нож, РПГ, АКМ. Всё старался делать бесшумно, дабы не нарушать молитвенного состояния Шумера. Дело испортил чих Виталии. Шумер обернулся.
— Чёрт! Простите. Кто-то тут нагадил. Воняет, а я не выношу.
Шумер воткнул свечу меж битых кирпичей, покрыл голову шлемом, застегнул ремешок, поднялся.
— Что это? — прорычал он. — Знакомая рожа. Зачем он тут?
— Это Соломаха. Помнишь? Назар Соломаха. Вот, привела, как договаривались…
— До каких пор ты…
— Но мы же договаривались, Юра…
— Юра? Это ты мне?!!
Шумер орал. Отрывистые ругательства выскакивали из его рта, как твёрдые звонкие горошины. При этом бледное лицо его ничуть не менялось. Даже в чёрных глазах не промелькнуло ни искорки гнева. Порой он переводил дух, и Виталии казалось: вот всё, истерика окончилась, но проходило несколько секунд и крик возобновлялся. Бессмысленный неконструктивный крик.
— Чому він кричить? Адже я ж зробив все, як він хотів…[101] — растерянно ни к кому не обращаясь, проговорил Соломаха, вклинившись в одну из пауз.
— Он не расстроен. Это состояние управляемой истерики, — ответила Виталия. — Скоро кончится.
— Хіба він не засмучений тим, що всі його люди загинули?[102]
— Говори по-русски, — прорычал Шумер.
— Я не вмію…[103]
— Ах ты… Врёёёшь!!!
Соломаха примирительно поднял руки.
— Нехай отсохнет мой язык. Но я готов идти сейчас. Идти вперёд. Я слышал, вы получили пополнение. Дай мне отделение. Я поведу его в бой. Ты же знаешь меня. Я хорошо умею воевать. Я пойду на Киев. Я дойду до самой Вены…
— До Вены, говоришь? Зачем тебе в Вену? — разом успокоившись, проговорил Шумер.
— Там могила моей жены. Она там похоронена, я знаю.
— Я с тобой! Я пойду с тобой куда захочешь. Куда надо!
Сказав так, Виталия схватила Соломаху за руку, но тот отдёрнул её, настороженно поглядев на Шумера.
— Она не пойдёт с тобой, но не от того, что я ревнив, — тихо проговорил Шумер. — Если что — не сомневайся. Это не моя женщина. Но она не пойдёт с тобой потому, что война — серьёзное мужское дело. Не для баб и не для детей.
— Мои ребята все погибли напрасно… А пана Володымыра Пивторака особенно жаль. Этот хоть и жив, а умом подвинулся… Как!..
Не закончив фразы, Соломаха опустился на колени и обхватил голову руками. Так сидел он долго, несколько минут, практически уткнувшись лбом в колени Шумера. Тот пристально и не мигая рассматривал его макушку.
— К сорока годам он облысеет и станет такой же, как все, — проговорил наконец Шумер, оборачиваясь к Виталии. — Но сейчас он красавчик и с разбитым сердцем, что для чувствительной барышни вроде Виталии Полтавской делает его ещё более привлекательным.
Виталия вспыхнула:
— Ты… вы ведь не убьёте его? Нет-нет. Я не уговаривала его. Он сам захотел. А я тут просто так… Он верующий человек… Ведёт Телеграм-канал. Я показывала тебе… вам…
Она говорила ещё что-то, слишком долго говорила. Шумер с каменным лицом отводил взгляд. Соломаха морщился. Шумер не выдержал первым.
— Герої 128 підрозділ ЗСУ — это ты?
Соломаха кивнул. Шумер выдохнул.
— А я-то думал, что это проплаченная кем-то агитка. Ну, хватит. Убитых мы оплакали, как полагается, а теперь надо двигаться вперёд. С долгими слезами война не воюется и дело не делается. До Вены, говоришь? Что ж, я не против. Ты пойдёшь вперёд, а я по твоим следам и с оружием наготове. И если что — запомни слова Юрия Хейфеца, Соломаха! — я выстрелю тебе в спину.
Соломаха поднялся, размял затекшие ноги. Теперь он снова стоял лицом к лицу с Шумером, если так можно выразиться. На полторы головы выше комбата, теперь уж он рассматривал купол его шлема. Виталия наблюдала обоих с опаской. Вдруг да от огненного взгляда Соломахи расплавится важный элемент командирского обмундирования?
— Какой-то там еврей будет меня ру… — Соломаха осёкся, поперхнувшись словом. — Жизни учить будешь…
Этими словами дерзость Соломахи не ограничилась. Смачный пузырящийся плевок шлепнулся на землю в сантиметре от комбатовского берца. Виталия прикрыла глаза. Шумер улыбнулся.
— Если ты, как утверждаешь, православный, верующий человек и чтишь заповеди Святой Церкви, то до конца своих дней ты будешь слушать и читать наставления именно евреев: Марка, Луки, Матфея и Иоанна. Это как минимум. Ну а до кучи ещё и меня. Хоть я и не святой, но тебе, православному, к наставлениям евреев не привыкать.
— На утре памяти неверной я вспоминаю пестрый луг, где царствовал высокомерный, мной обожаемый индюк. Была в нем злоба и свобода, был клюв его как пламя ал, и за мои четыре года меня он остро презирал. Ни шоколад, ни карамели, ни ананасная вода меня утешить не умели в сознаньи моего стыда.
Голос Тимура звучал едва слышно. Я услышал, как за моей спиной заплакала одна из двух пожилых и очень озабоченных женщин, мать Тимура.
— Что он говорит? Что? ЧТО?!!
@margo_pochez отодвинулась, чтобы я мог приблизиться к брату.
— Бредит о каком-то индюке, — проговорила она. — Что это может означать?
— С днём рождения, брат! — проговорил я. — Мы все тут собрались, вся семья, чтобы поздравить тебя.
Я посторонился, давая ему возможность увидеть и обеих старух, Марго и племянника.
— Мой день рождения в сентябре, — тихо проговорил Тимур. — А сейчас… — он сбился, тревога мелькнула в его полуприкрытых глазах. — Сейчас ноябрь?.. Нет, не может быть… Наверное, уже декабрь… — он уставился на меня, надеясь прочесть в моих глазах ответ, но я оставался непоколебим. — Неужели январь?.. Нет?! Март? Наступила весна?
Тимур постепенно возбуждался и меня это беспокоило. Как сказать ему о длительной коме? Как объяснить, что он провёл в отключке более девяти месяцев?
— Ты убил Шумера?
Вопрос прозвучал внезапно и пугающе, как первые такты песни «Вставай страна огромная». Что отвечать?
— Герман, посторонись. Я запишу видео. Теги: «герои_СВО», «реабилитация_героев», «дроны», «сво»…
— О, майгадабал!
Тимур закрылся от объектива рукой, и я поразился, до какой мраморной прозрачности тонка эта рука. Голубоватые жилки перевиваются, как акриловая пряжа. Запястья и тыльная сторона ладони исколоты. Кожа, как старый пергамент. Чуть тронь — порвётся.
— …Тимур, ты красавец. Эта бледность так идёт тебе… — произносит @margo_pochez. — Сейчас ты похож на Дракулу в фильме Брэма Стокера. Ты вообще похож на Гэрри Олдмэна в молодости…