@margo_pochez хотела сказать ещё много важного, но её оттеснили на задний план. Собственную мать Тимур принял со снисходительным молчанием. Я наблюдал, как они гладят друг друга по рукам да по щекам. Сейчас мне больше всего хотелось выйти из палаты, вдохнуть прозрачного сентябрьского воздуха, сбежать от трудных вопросов, которые готовится мне задать мой брат. Я прислушивался к разговору матери и сына. Она рассказывала, как прожила этот год. В скупых, но мягких выражениях она дала понять Тимуру, что на дворе уже сентябрь 2023 года, и сегодня, 7 сентября, как раз его день рождения. А его выход из продолжительной комы придаёт этому семейному празднику особенную торжественность.
— Ты родился второй раз, сынок, — завершила свою речь мать. — А жизнью ты обязан вот ему. Он, можно сказать, родил тебя второй раз, и он тебе такой же родитель, как твои отец и мать.
Женщина посторонилась, давая мне дорогу. Я сделал глубокий вдох, готовясь сообщить Тимуру новости из N. Дескать, город ещё не взят и батальон Шумера вместе с героями 128 підрозділу ЗСУ ровняет пропахшие порохом руины, превращая их в мелкодисперсную пыль.
— Шумера ты не убил… — проговорил брат. — Понимаю. Не смог. Не сумел… А Виталия? Она жива?
— И её мне прибить не далось…
— А хотелось?..
Меня спасла собственная мать, до этого момента тихо шнырявшая между солдатскими койками с пластиковыми стаканами, тарелками и кульками.
— По традиции отмечаем дни рождения наших сыновей всей семьёй. Такая у нас семейная традиция, — приговаривала она, раздавая по койкам ароматную снедь.
@margo_pochez не отставала от неё ни на шаг с фиксацией каждого её действия. Натюрморты получались неплохие. Вот только в запрещённой Инсте такой патриотический контент, скорее всего, забанят. Эх, прощай тогда сотни тысяч подписчиков. Бедная Марго! Она и так уж пострадала после смены имиджа. Бьюти-блогер — это одно, а вот СВО — совсем другое. Потеряв две трети подписчиков, моя мадам как-то спала с лица, сникла, но я чувствовал в голове её зреют новые идеи. Эх, даст она мне ещё прикурить.
Брат поманил меня. Я приблизил ухо к его рту.
— Неверных женщин прощают, а? — тихо спросил он.
— Женщины — это не то, что следовало бы воспринимать слишком уж всерьёз.
— И вновь пришла беда большая, и стыд, и горе детских лет: ты, обожаемая, злая, мне гордо отвечаешь: «Нет!» Но всё проходит в жизни зыбкой. Пройдет любовь, пройдет тоска, и вспомню я тебя с улыбкой, как вспоминаю индюка[104].
— Ты оживаешь, брат… Я рад. Вот только…
— Как там Соломаха?
— О Соломахе душа моя болит…
Я оборвал себя на полуслове, не зная, как рассказать Тимуру обо всём.
Поддержка явилась внезапно в лице моего коллеги из Кременчуга, который явился с аппетитно пахнущими пакетами в руках. Тимур скривился:
— «Вкусно и точка» — веяние времени, хоть, по сути, тот же фастфуд.
— Не смог придумать ничего лучшего. Порой душа просит чего-то такого, — проговорил мой жизнерадостный коллега.
Выздоравливающие бойцы на соседних койках согласно закивали, заулыбались. По кругу пошла принесённая коллегой фляжка вискаря.
— О Соломахе ваша душа болеть не должна, — продолжал коллега. — Да, он был ранен, но сумел уйти от Шумера и вернуться к своим. Лечился, а потом… Что, милый? Ты угадал, брат. Мне удалось пронести через кардон две бутылки. Гоар Аванесовна, можно вас попросить…
Оживление коллеги передалось Тимуру. От крепкого напитка он отказался. Но его волновал Соломаха.
— Он меня спас, а я его нет. Не спас.
— Таких, как он, не спасают, — рассмеялся коллега. — Такие, как он, спасаются сами.
— Его убьют!.. Шумер его убьёт!
— После ранения Соломаха какое-то время провёл в госпитале, — проговорил я. — А потом он исчез. Его канал в Телеграм замолчал.
— Он пропал, когда кресты на куполах Киево-Печёрской лавры почернели, — проговорил коллега.
— Что это значит? Почему почернели кресты? — вскинулся Тимур. — Куда делся Назар? Его плохо лечили? Он умер?
На щеках Тимура зажегся лихорадочный румянец. Женщины так же заволновались. Особенно мать Тима, всегда казавшаяся мне слишком авторитарной.
— С Назаром всё хорошо, — быстро проговорил коллега. — Как говорят наши татары, не было бы счастья да несчастье помогло.
При этих словах Гоар Аванесовна недвусмысленно покосилась на Марго. Я промолчал, потому что знал уже наверняка: трафик, организованный Уолли Крисуэлом через Каценеленбогена, Шумер замкнул на себя и через «серую зону» отправлял товар обратно в части противника, расположенные на соседнем участке ЛБС. Наваривал он неплохо, но все средства тратил на оснащение собственной части, в том числе и на беспилотники. Нечистая схема, но туман войны покрывает многое. Покрыл он и это. Дело прикрыли ещё и потому, что за Шумера кто-то заступился. Одно высокопоставленное лицо назвало его поведение «правоохранительным сознанием». Во внимание были приняты и большие потери, понесённые подразделением Шумера в марте 2023 года, и участие его в штурме Мариуполя весной 2022-го.
Украдкой рассматривая бледное лицо брата, я думал о том, как рассказать ему о гибели Плясуна и Апостола. Я разглядывал и ребят. В шестиместной палате ни одной свободной койки. Ребята все молодые, не старше тридцати пяти лет. Все с очень взрослыми лицами, с глубокими, как у хорошо поживших стариков, глазами. Между рядами коек суетится мой сын. Его быстрый лепет контрастирует с низким, медленным контральто моей матери. Марго сидит на койке Тимура рядом с его мамой. Они выглядят как ровесницы, но я почему-то больше не испытываю обиды за свою, покинутую отцом ради другой, более привлекательной женщины, мать. Чёрт! Как странен этот мир, где всё так перепутано. Мне надо на воздух.
Я иду длинными коридорами госпиталя, прочь от запаха дезсредств и непростых вопросов Тимура. Пусть женщины отвечают на его вопросы. Отвечать на вопросы больных — это женское дело. Я выхожу на госпитальный двор, под прозрачное осеннее небо. Ещё пара сотен метров, и я оказываюсь за оградой. Коллега нагоняет меня на парковке. Мы едем мимо чьих-то дач, выкатываемся на улицы Красногорска, похожие на ущелья. Коллега водит лихо, и мы летим по Волоколамскому шоссе, обгоняя всех и вся. Москва словно расступается перед нами. На всех светофорах только зелёный сигнал. Через несколько минут, у Белорусского вокзала, коллега сворачивает направо. Мы петляем в лабиринте между Тверской-Ямской и Красной Пресней. Коллега ловко паркуется. Парковка для него бесплатна, потому что он живёт в этом районе, а я испытываю традиционное раздражение москвича, обретающегося в окраинном спальном районе к приезжему, живущему на одной из центральных улиц. На противоположной стороне улицы кафе довольно интимного вида.
— Выпьем? — спрашивает коллега.
— Есть повод! — отвечаю я.
Через несколько минут мы уже сидим за столиком у витринного окна. Наблюдаем вереницу курьеров-роботов с мигающими маячками и вечно спешащими московскими прохожими. Чернявая официантка разливает в наши бокалы вино. По московской традиции пьянку начинаем с Prоsecсo. Закуска тоже традиционная: хачапури и шашлык.
— За здоровье Тимура! Он настоящий герой, в отличие от этих вот…
Коллега кивает куда-то в сторону. Я потихоньку оборачиваюсь, а потом переставляю ведёрко со льдом. В боку посудины отражается часть кафе с компанией за соседним столиком.
— Ничего особенного, — говорю я. — Люди с отрицательной идентичностью такая же примета нашего времени, как раненые бойцы в госпитале Вишневского, как курьеры с рюкзаками на велосипедах, как…
— …если вдуматься, теория солнцеполитики довольно стройна. Она придумана лично мной в 1995 году. Тогда многие надо мной смеялись, а сейчас она находит себе всё больше подтверждений. Вы знакомы с принципом пяти выше? Нет? Не слышали? Я вам скажу. Всего пять принципов. Справедливость выше закона — это первое. Общее выше частного — это второе. Духовное выше материального — это третье. Служение выше владения — это четвёртое. И, наконец, власть выше собственности. Такая премудрость постигается поэтапно. Пока вам следует сосредоточиться на первых двух пунктах.
Старик говорит негромко, но внятно, чётко произнося каждый звук.
— Власть выше денег! Мне это нравится! — произносит Аззабузза Ерик Жюниор.
— А мне по душе справедливость, которая выше закона! — откликается анархист Леонард Кавказский.
Этот ёрзает на своём стуле. Время обеденное, и ему, наверное, пора возвращаться в офис, где он визирует какие-нибудь договора купли-продажи.
— Господа! Предлагаю тост за нашего гуру! — восклицает не знакомый мне субъект в дорогом костюме, слишком броском и шикарном для такого народного заведения. — Пётр Петрович не какой-нибудь коуч. Свои принципы он выстрадал на полях СВО!
— Достали эти z-патриоты, — пробормотала немолодая и неопрятная тётка в балахонистой невзрачной одежде и с растрёпанной, сальной причёской. — Господин Наумов всюду вставит свои пять копеек. Если человек член ЛДПР, то это обязательно мешок с деньгами и считает себя вправе перебивать любой регламент. Мы так не договаривались! Не всё можно купить за деньги. Вот и Пётр Петрович сказал: власть выше денег. Грибоедов! Ведите собрание. Наумов получит слово в порядке общей очереди.
— Госпожа Антонина… Не будем ссориться. Нынче я отбываю на СВО. Собственно, это собрание — есть проводы меня…
Тут уж я не мог не обернуться, не мог не уставиться на Грибоедова, с головы до пят обряженного в пиксель.
— Товарищ Генералова-Кутузова права, — проговорил её нетоварищ Аззабузза Ерик. — Регламент должен соблюдаться. А вы, Грибоедов, хвастаетесь, как ребёнок. Вы молоды. А как сказал Виктор Цой, война — дело молодых. Другое дело, я. Мне пятьдесят два, но и я подписал контракт с Минобороны.
Аззабузза Ерик Жюниор горделиво приосанился. Остальные потупились. Очевидно, пока никто, кроме этих двоих, не решался присоединиться к российским частям на линии боевого соприкосновения.