— Вы считаете? Думаете, сейчас мне очень комфортно?
— Не перебивай. — отец зыркнул так, как только он один умеет. — Мордехай Мерфи.
— Отец? При чем здесь он?
— Не строй из себя невинного младенца. Мерфи — один из самых влиятельных людей в мире. Председатель Бильдербергского клуба. — Лёшка, кажется, понял. Он сразу успокоился, даже кофту застегнул.
— Что я должен сделать?
— Траск наверняка входит в совет. Если твой отец, как Председатель, предоставит доказательства его неблагих намерений… Можно будет это остановить. Не дать развернуть тяжелую артиллерию…
— Он не станет меня слушать.
— А ты сделай так, чтобы стал… По известным причинам мы сами выйти на Мерфи-старшего не можем…
— Я не виделся с ним почти три года. Не приехал на похороны матери. Он… Да он за человека меня не считает!
Я его понимал. Убедить собственного отца в том, что ты прав, а он — нет…
— Завтра Траск провозгласит себя диктатором. Ты думаешь, правительства сдадутся так легко? — отец говорил ровно, повернувшись к воде. Как будто о чем-то, совершенно незначащем. — Начнется война. На всей планете, одновременно. Под сурдинку поднимут головы джихадисты, а там и до ядерки недалеко…
— Хорошо! Но я ничего не обещаю.
Лёшка тоже смотрел на воду, нахохлившийся, похожий на растрепанного птенца. По ущелью задувал пронзительный, мерзлый ветер, от него слезились глаза и было трудно дышать.
Ассоль подошла, взяла его за руку.
— Я полечу с тобой. — сказала она.
— Нет. — как будто плюнул в лицо. И отвернулся, вырвав руку.
Она беспомощно посмотрела на отца, на меня… Затем развернулась, и ушла.
— Где соберется клуб? — Лёшка даже не посмотрел в её сторону.
— В Копенгагене. Это, может, последний шанс. Не профукайте… Слышите? — отец повернулся, чтобы уйти, и бросил мне через плечо: — Илья! Ты мне нужен.
И мы с отцом пошли прочь, оставив его одного, рядом с грохочущей по черным камням водой.
— Вас переправят в Стокгольм. — сообщил отец, когда мы поднялись к дому.
Всё опять решили без меня… Я разозлился.
— Ух ты! И кто же?
— Друзья, разумеется! Времени мало, нужно торопиться. До Копенгагена доберетесь сами, это займет несколько часов.
— Хорошо. — сохраняя каменное лицо, я повернулся, чтобы идти собираться.
— Подожди, Илюша. Я… хотел извиниться.
— За то, что всю мою жизнь спланировал, не спросив меня? — я не хотел, само вырвалось.
— За… Лилю. За то, что привез её сюда… Я думал, будет лучше, если ты с ней поговоришь.
— Раньше надо было думать, не находишь? И вообще… Эта ваша привычка распоряжаться чужими судьбами, как своими. Чем вы лучше этих миллионеров? Они думают, что знают, как лучше, вы думаете, что тоже знаете… И что? Кто кого?
— Сын… Ты не понимаешь.
— Ну конечно, куда уж мне. Ты же из меня растил бойца! Ни рассуждений, ни возражений, упал-отжался…
— Не перегибай.
— Накипело, знаешь ли! Вернее, я это всё только сейчас осознал. Ты, дядя Костя, мама… Для вас я всегда был пешкой. Разменной монетой…
Из глаз внезапно посыпались искры, щеку ожгло. Рука у папы тяжелая.
— Отставить истерику! Нашел время… — он подступил очень близко и заглянул мне в глаза. Ты прежде всего — мой сын. Слышишь? Сын! Думаешь, легко мне тебя отпускать? Считаешь, я хотел, чтобы ты всю жизнь вот так?
Он сжал губы в тонкую, бескровную линию. Лицо побелело, стало заметно, что щетина на подбородке — седая. Внезапно мне стало страшно. Сколько уже отцу? Семьдесят два? Господи… А ведь я не знаю, что буду делать, если его не станет. Не выдержит сердце, например.
— Прости, па… — осторожно взяв его за плечи, я почувствовал, какие они хрупкие. Раньше было не так. — Правда, прости. Я всё сделаю, не волнуйся.
— Ладно… — он неуклюже похлопал меня по спине. — Хватит сырость разводить. Иди уже.
…Отец оказался коварней, чем я думал. У него был вполне рабочий план «разрешения конфликта»: настроить против Траска таких же, как он. «Сильных мира сего».
Интересно, когда младший Мерфи обосновался в Москве, они уже думали его использовать? Или… Ладно, спишем на совпадение.
ГЛАВА 51
…Дания. Зеленые холмы, синие-синие озера, хвойные леса… Никогда раньше не бывал. Всё больше ближний восток: белые пустыни, палящее солнце…Аэропорт на острове Амагер, а нам надо в центр, на Зеланд — это я по карте высмотрел.
Лёшка нервно теребит узел галстука, недовольно крутит шеей, сдавленной жестким белым воротничком. Мне тоже не по себе. Всё время такое ощущение, что кто-то пялится. Как вошь под микроскопом, честное слово… Под ложечкой сосёт: острая нехватка пистолета.
План простой: узнать, где будет проходить собрание этого их снобского клуба, найти Лёшкиного батю и рассказать ему про Траска. Предоставить доказательства… Через клуб выйти на правительства, на телеканалы — пусть все узнают, что за фрукт такой — Джон Траск…
Я думаю, отец всегда боялся, что мама или я заставим его делать что-то против воли. Потому и ушел. Сбежал. Оставил нас одних.
Но сейчас я собираюсь сделать именно это: лишить его выбора. Я «щелкну», и ему придется меня выслушать, поверить и сделать так, как я скажу. Времени на уговоры просто не осталось, а отец — тот еще упрямец. Я весь в него…
Если у отца не получится переубедить Клуб, тогда — план «Б». Несмотря на возражения Кидальчика, Рашида и даже Илюхи, я убежден, что убрав Траска, мы решим проблему. Я знаю, что к нему, именно к нему сходятся нити вероятностей. От него зависит будущее.
Вправе ли я решать за всех? Думаю, да. В одном, особенном случае… Потом, когда всё кончится, они увидят, что я был прав, а победителей, как говорится, не судят. И — да. Я мог бы стать таким, как он. Стать им. Но я не хочу.
Я лишь желаю, чтобы каждый мог решать сам: как жить, чем заниматься, на что тратить деньги, в конце концов… Разве это плохо?
Набережная Ньюхавн. Глядя на зажатую в узких стенах свинцово-серую воду, и дальше, на стройный частокол мачт, я вспоминал холодный канал за Театральным проездом… Почему всё время вода?
Разогнав туристов по теплым барам, меж домов свищет только пронзительный ветер. Он несет с гавани запахи рыбы, соли и железа. Холод проникает сквозь тонкое пальто, сквозь подошвы ботинок… Ушей я вообще уже не чувствую.
Воронцов сказал, что хочет посмотреть город: никогда не был в Европе. А мне было неинтересно. Муторно и тоскливо было, как небу над головой. Внутренности сжались в тугой ком и жалко подрагивали…
Когда уже он появится? Тогда тоже можно будет пойти в теплый бар, выпить чего-нибудь горячительного… Глинтвейна, например. Или даже рому…
Зажав в кулаке монетку — прощальный подарок Рашида, я подавлял желание «щелкнуть». Сделать так, чтобы Илья вот сейчас, в эту самую секунду, показался на мосту…
Черт, как же холодно. Небо над головой низкое, затянутое свинцовой тяжелой пленкой — ни птички в нем, ничего… Хоть бы самолет, что ли, пролетел…
Наконец, спустя вечность, показался Илья, несмотря на холод, чем-то очень довольный.
— Ну, как дела? — он откусил огромный кусок ватрушки, и начал с аппетитом жевать. — Держи, я и тебе взял. Ничё так, есть можно… Особенно с кофе. Давай, давай, заправляйся!
Клуб соберется завтра, значит, отец прибудет сегодня к вечеру. Он всегда приезжает загодя — не знаю, почему. Может, хочет убедиться, что всё готово, или просто побыть один… Останавливается в семейных отелях — не любит «выпячиваться». Это он сам так говорит.
Подчеркнутая скромность: жена — профессор литературы, квартира в Нью-Йорке, хотя и дорогая, но ничего лишнего; муниципальная школа для сына. Только один раз, когда мне было семь, он вызвал по телефону вертолет: у мамы случился приступ аппендицита… До этого я и не задумывался, какой могущественный у меня отец. Став старше, конечно, разобрался, но к тому времени он от нас уже ушел.
— Где будем его искать? — Илюха доел ватрушку, поискал, куда бы кинуть салфетку, и в конце концов сунул бумажку в карман пальто.
— От противного.
— В смысле? — он закурил. Благо, никого вокруг не было.
— Я примерно знаю, какое место отец выберет. И «щелкну».
Воронцов хмыкнул.
— На ловца и зверь бежит? А не боишься?
— Чего?
— Что не по зубам окажется.
Я тоже закурил. Это было приятно. Повернувшись спиной к холодной воде, стал смотреть на дома. Они жались цветными стенами друг к другу, и только разная высота крыш обозначала конец одного и начало следующего. Больше всего дома напоминали детские кубики…
Подумалось: каково это — жить в таком вот доме? Маленькие окошки, герань на подоконнике… А ведь можно будет попробовать! Потом, когда всё кончится…
Небо скуксилось окончательно, прохудилось и закапал дождь. От порта полетел тоскливый гудок.
— Это всего лишь вероятность: почему бы отцу не остановиться в той гостинице, что и нам? Совпадение…
— А если не выйдет?
— Вот и проверим.
Трудно объяснить, но я чувствовал, что всё получится. Еще там, на Чимбулаке, я всё рассчитал. Никому не стал рассказывать, почему-то казалось, это всё испортит. Даже сейчас, когда мы были вдвоем, я боялся говорить вслух. «Хочешь насмешить Господа — расскажи ему о своих планах»… — любимая поговорка отца, между прочим.
С самого Стокгольма, когда благодаря «Сверчку» нас беспрепятственно пропустили через усиленный контроль безопасности на Копенгагенский рейс, я начал считать. Выстраивать события в нужном порядке, в деталях представлять, что, каким образом и в какой момент должно произойти… и к концу перелета наконец почувствовал весь план целиком.
…Очередность карт в колоде, — говорил Рашид, — уникальна. Её невозможно воспроизвести дважды. Ты держишь в руках, своего рода, артефакт…
Для обычной колоды общее количество статистических конфигураций известно, как «пятьдесят второй факториал». Есть даже математическая шутка: