— А я боялся за тебя, ласковая Хви.
— Кроме первого взрыва я не подвергалась никакой опасности, Владыка. Меня быстро спрятали в помещении глубоко под посольством.
«Значит, она не видела устроенного мной спектакля, — подумал он. — Я могу быть за это благодарен».
— Я послал за тобой, чтобы попросить у тебя прощения, — сказал он.
Она опустилась на золотую подушку.
— Что мне прощать тебе, Владыка? Ты ведь не причина — Меня испытывали, Хви.
— Тебя?
— Есть желающие узнать, насколько глубоко я озабочен безопасностью Хви Нори.
Она сделала жест в сторону внешнего мира.
— Это произошло из-за меня?
— Из-за нас.
— О! Но кто…
— Ты согласилась выйти за меня замуж, Хви, и я — он поднял руку, призывая ее к молчанию, когда она попробовала заговорить. — Антеак рассказала нам то, что Ты ей поведала, но происходит это не из откровений Антеак.
— Тогда кто же…
— Кто — не важно, важно, чтобы Ты еще раз подумала. Я должен дать тебе еще возможность подумать.
Она опустила взгляд.
«Как же свежи и не испорчены ее черты», — подумал он.
Его воображение, оно одно способно было представить во всей полноте его человеческую жизнь вместе с Хви. Из множества его жизней-памятей вдоволь можно было почерпнуть, чтобы достоверно нафантазировать супружескую жизнь. Она тут же обрастала нюансами — небольшими подробностями взаимного опыта, прикосновениями, поцелуями, всей блаженной сопричастностью, на которой строилось и возвышалось то, что было прекрасно до боли. И эта боль, одолевшая его, была намного глубже, чем физические напоминания об устроенном им перед посольством побоище.
Вскинув подбородок, Хви поглядела ему в глаза. Он увидел в ней переполненность состраданием, жаждой помочь.
— Как еще я могу Тебе послужить, Владыка?
Он напомнил себе, что она — человек, в то время как сам он — уже не человек. Это различие между ними будет увеличиваться с каждой минутой.
Ноющая боль его не отпускала.
Хви была неизбежной реальностью, чем-то настолько важным, что ни одно слово никогда не могло бы этого полностью выразить. Ноющая боль внутри него была почти невыносимой.
— Я люблю тебя, Хви. Я люблю тебя, как мужчина любит женщину… Но этого не сможет состояться и никогда не будет.
Из глаз ее брызнули слезы.
— Следует ли мне уехать? Следует ли мне вернуться на Икс?
— Они лишь замучают тебя, стараясь выяснить, где дал сбой их план.
«Она разглядела мою боль, — подумал он. — Ей знакомы тщета и разочарование. Что она сделает? Она не станет лгать. Не заявит, что отвечает на мою любовь, как женщина мужчине. Она видит бесполезность. Она знает, что ее собственные чувства ко мне — сострадание, благоговение, любознательность, пренебрегающая страхом».
— Тогда я остаюсь, — сказала она. — Возьмем столько радости из пребывания вместе, сколько получится. Я думаю, это самое лучшее, что мы можем сделать. Если это означает, что нам следует пожениться, то так тому и быть.
— Тогда я должен доверить тебе знание, которое я не доверял ни одному другому человеку, — сказал он. — Оно даст тебе такую власть надо мной, которая…
— Не делай этого, Владыка! Что, если кто-нибудь заставит меня…
— Ты никогда больше не покинешь пределы моего домашнего круга. Мои апартаменты здесь и в Твердыне, безопасные места в Сарьере будут твоим домом.
— Как пожелаешь.
«До чего ласково и открыто ее тихое согласие», — подумал он. Надо укротить болезненную пульсацию внутри себя. Чем цепче она врастает, тем опасней и для него самого, и для Золотой Тропы.
«До чего икшианцы умны!»
Молки повидал на своем веку, как всесильные поневоле сдавались несмолкающей песне сирены — желанию пожить в собственное удовольствие.
«Ведь любая малейшая прихоть сразу напоминает об имеющейся у тебя власти».
Хви приняла его молчание за признак неуверенности.
— Мы поженимся, Владыка?
— Да.
— Не следует ли как-нибудь позаботиться, чтобы тлейлаксанские сплетни, что…
— Не следует.
Она поглядела на него, припоминая их прежние разговоры. «Посев зерна распада на множество частей».
— Я боюсь, Владыка, что ослаблю Тебя, — сказала она.
— Ты обязательно должна найти способ меня усилить.
— Может ли усилить Тебя, если мы уменьшим веру в Бога Лито? — в ее голосе прозвучало нечто от Молки — оценивающее взвешивание, делавшее Молки столь отталкивающе очаровательным. «Мы никогда не избавляемся до конца от учителей нашего детства».
— Твой вопрос требует ответа, — сказал он. — Многие будут продолжать поклоняться мне, согласно моему замыслу. Другие будут считать это ложью.
— Владыка… Ты просишь меня лгать ради тебя?
— Разумеется, нет. Но я попрошу тебя хранить молчание, когда у тебя может появиться желание заговорить.
— Но если они будут поносить…
— Я протестовать не буду.
И опять слезы потекли у нее по щекам. Лито так хотелось их коснуться, но они были водой, причиняющей боль водой.
— Вот как следует тому совершиться, — сказал он.
— Объяснишь ли Ты мне это, Владыка?
— Когда меня больше не будет, они должны называть меня шайтаном. Императором геенны. Колесо должно катиться, катиться и катиться по Золотой Тропе.
— Владыка, разве нельзя направить гнев на меня одну? Я бы не…
— Нет! Икшианцы сделали тебя намного совершеннее, чем даже задумали сами. Я действительно тебя люблю, ничего с этим не поделаешь.
— Я не хочу причинять Тебе боль! — эти слова словно насильно вырвались из нее.
— Сделанного не переделаешь. Не скорби об этом.
— Помоги мне понять.
— Ненависть, расцветшая пышно после того, как меня не станет, тоже исчезнет, неизбежно канет в прошлое. Пройдет много времени, потом, в очень далеком будущем, найдут мои дневники.
— Дневники? — она опешила от такой резкой смены темы.
— Хроники моего времени. Мои доводы, мои апологии. Копии существующих и разрозненных фрагментов сохранятся, некоторые в искаженной форме, но истинные дневники будут ждать, ждать, и ждать. Я хорошо их спрятал.
— И когда их откроют, то?..
— Люди обнаружат, что я полностью отличался от их представлений обо мне.
Ее голос понизился до дрожащего шепота.
— Я уже знаю, что они узнают.
— Да, моя дорогая Хви, по-моему, знаешь.
— Ты не дьявол и не бог, а просто нечто, никогда не виданное прежде, нечто, чего никогда больше не увидят в будущем, потому что Твое возникновение — необходимость.
Она смахнула слезы, стекавшие у нее по щекам.
— Хви, Ты понимаешь, насколько Ты опасна?
На ее лице промелькнула тревога, руки ее напряглись.
— У тебя есть все задатки святой, — сказал он. — Ты понимаешь, как страшно это может оказаться — столкнуться со святой не в том месте и не в то время?
Она покачала головой.
— Люди должны быть подготовлены для святых, — разъяснил он. Иначе они становятся просто последователями, просителями, попрошайками, слабыми лизоблюдами, навсегда в тени святого. Людей это губит, ведь так воспитывается лишь слабость.
Секунду подумав, она кивнула, затем спросила:
— А будут ли святые, когда Ты уйдешь?
— Такова цель моей Золотой Тропы.
— Дочь Монео, Сиона, будет ли она…
— Пока что она только мятежница. Что до святости, предоставляю ей решать самой. Может быть, она сделает только то, для чего выведена.
— Что, Владыка?
— Перестань называть меня Владыкой, — сказал он. — Мы будем Червь и его жена. Называй меня Лито, если хочешь, Владыка совсем не то.
— Да, Лито. Но что…
— Сиона выведена для того, чтобы править. Есть опасность в такой селекции. Имея власть, обретаешь знание и силу. Это может привести к заносчивой безответственности, к болезненным крайностям, а затем и к жестокому разрушителю — безудержному гедонизму.
— Сиона бы...
— Все, что мы знаем о Сионе, — что она верна своему пониманию уготованной ей роли, отчаянно держится за эти стереотипы поведения, определяющие ее восприятие. Она, никуда не денешься, аристократка — но аристократия большей частью смотрит в прошлое. В этом и есть неудача. Не много увидишь в прошлом, если только Ты не двуликий Янус, глядящий одновременно вперед и назад.
— Янус? Ах да, тот бог с двумя противоположными лицами, — она облизнула губы. — А Ты — Янус, Лито?
— Я Янус, увеличенный в миллиард раз. Но я и нечто, много меньшее Януса. Я, например, то, чем больше всего восхищаются мои управляющие, — тот, чьи решения всегда правильны, каковы бы они ни были.
— Но если Ты подведешь их…
— Тогда они обернутся против меня, да.
— Сиона заменит Тебя, если…
— Ах, какое же огромное «если»! Ты видишь, что Сиона угрожает мне лично. Однако она не представляет угрозы для Золотой Тропы. Примем во внимание, к тому же, что мои Рыбословши испытывают определенную привязанность к нынешнему Данкану.
— Сиона кажется… такой юной.
— Да, я ее любимый объект нападения — мошенник, удерживающий власть под фальшивыми предлогами, никогда не интересующийся нуждами своих поданных.
— Не могла бы я поговорить с ней и…
— Нет! Ты никогда не должна пытаться хоть в чем-нибудь убедить Сиону. Обещай мне, Хви.
— Конечно, если Ты просишь, но я…
— У всех богов есть эта проблема, Хви. Я часто вынужден не обращать внимания на непосредственные нужды, поскольку провижу более глубокие. А не откликаться на непосредственные нужды — оскорблять молодых.
— Может быть обратиться к ее разуму и…
— Никогда не пытайся обращаться к разуму людей, которые думают, что правы…
— Но когда они узнают, что не правы…
— Ты веришь в меня?
— Да.
— Если кто-нибудь постарается убедить тебя, что я — величайшее зло всех времен…
— Я очень рассержусь. Я бы… — Она осеклась.
— Разум ценится только тогда, когда он обращается к бессловесному физическому фону нашего мироздания, — проговорил Лито.
Ее брови задумчиво сдвинулись. Лито восхитило в ней ощутимое вызревание глубокого понимания.