— Почему Данканы всегда это делают, Владыка?
— Так изначально был воспитан Атридесами их оригинал.
— Но как это отличается от…
— Атридесы состояли на службе у людей, которыми они правили. Мера их управления была в жизни тех, кем они управляли. Отсюда, Данканы всегда хотят знать, как живут люди.
— Он провел ночь в одной деревеньке, Владыка. Он побывал в некоторых городах. Он видел…
— Все дело в истолковании результатов, Монео. Без вывода свидетельство ничего не значит.
— По моим наблюдениям, он судит, Владыка.
— Мы все судим, но Данканы склонны верить, что это мироздание является заложником моей воли. И они знают, что нельзя творить неправедное во имя правоты.
— Если это то, что он говорит, Ты…
— Это то, что говорю Я, то, что говорят все Атридесы внутри меня. Мироздание этого не позволит.
— Но, Владыка! Ты не творишь неправедного!
— Бедный Монео. Ты не способен увидеть, что я сотворил бездну несправедливости.
Монео лишился дара речи. Он понял, что обманулся кажущимся возвращением Бога-Императора к мягкому спокойствию. Но теперь Монео заметил брожение изменений в этом огромном теле, то, насколько близок… Монео быстро оглядел центральную палату подземелья, припоминая многие смерти, произошедшие здесь, тех, кто здесь был похоронен.
«Пришло ли мое время?»
Лито задумчиво проговорил:
— Нельзя преуспеть, беря заложников. Это — форма порабощения. Один человек не может владеть другим. Мироздание этого не позволит.
Смысл этих слов проникал в сознание Монео — словно закипал на медленном огне — ужасающим контрастом с рокотом преображения, ощущаемого им в своем Владыке.
«Червь на подходе!»
Монео опять оглядел палату подземелья. Насколько же здесь хуже, чем в верхнем помещении башни! До безопасного убежища слишком далеко.
— Ну, Монео, у тебя есть, что ответить? — спросил Лито. Монео отважился прошептать:
— Слова Владыки просвещают меня.
— Просвещают? Ты не просвещен!
— Но я служу моему Владыке! — в отчаянии проговорил Монео.
— Ты провозглашаешь службу Богу?
— Да, Владыка.
— Кто создал твою религию, Монео?
— Ты, Владыка.
— Разумный ответ.
— Благодарю Тебя, Владыка.
— Не благодари меня! Скажи мне, что увековечивает религии!
Монео отступил на четыре шага.
— Стой, где стоишь! — приказал Лито.
Трепеща всем телом, Монео онемело покачал головой. Вот он и нарвался на не имеющий ответа вопрос. А не дать ответа — накликать быструю смерть. И он ждал смерти, склонив голову.
— Тогда я тебе скажу, бедный слуга, — сказал Лито.
У Монео мелькнула робкая надежда. Он поднял взгляд на лицо Бога-Императора, заметив, что глаза у него не стекленеют… руки не подергиваются — возможно, Червь не так близко.
— Религии увековечивают смертную взаимосвязь: хозяин-слуга, — сказал Лито. — Они создают арену, привлекающую падких до власти гордецов, со всеми их недалекими предубеждениями!
Монео мог только кивнуть. Не трепещут ли руки Бога Императора? Не скрывается ли потихоньку это ужасное лицо внутри своей рясы?..
— Тайные откровения бесславия, вот на что напрашиваются все Данканы, — проговорил Лито. — В Данканах слишком много сочувствия своим собратьям и слишком мало тех, кого можно так назвать.
Монео изучал голографические изображения древних песчаных червей Дюны, их гигантские рты, полные зубов — крисножей, вокруг пожирающего огня. Он обратил внимание на припухлости зачаточных колец на рубчатом теле Лито. Не увеличились ли они? Не откроется ли новый рот под укрытым рясой лицом?
— В сердце своем Данканы знают, — проговорил Лито, — что я умышленно пренебрег предостережениями Магомета и Моисея. Даже ты это знаешь, Монео!
Это было обвинение, Монео начал было кивать, затем замотал головой из стороны в сторону. Он подумывал, не попытаться ли ему снова попробовать отступление. Он уже знал по опыту, что назидания, произносимые таким тенорком, не обходятся без очень скорого появления Червя.
— И какое же это могло быть предостережение? — спросил Лито. В его голосе звучала насмешливая беспечность.
Монео позволил себе чуть пожать плечами.
Голос Лито вдруг наполнил палату раскатистым баритоном, древний голос, говорящий сквозь века:
— Вы служите БОГУ, вы не слуги слуг!
Монео заломил руки и возопил:
— Я СЛУЖУ Тебе, Владыка!
— Монео, Монео, — проговорил Лито, голос его стал тихим и гулким, — и одного хорошего дела не вырастет из миллиона плохих. Правоту узнаешь по ее устойчивости во времени.
Монео хватило только стоять в трепетном молчании.
— Я намеревался спарить Хви с ТОБОЙ, Монео, — сказал Лито. — Теперь слишком поздно.
Понадобилось несколько мгновений, чтобы эти слова проникли в сознание Монео. Он заметил, как их значение выпадает из любого внятного ему контекста. «Хви? Кто такая Хви? Ах, да — икшианка, будущая невеста Бога-Императора. Спарить… со мной?»
Монео покачал головой.
Лито проговорил с бесконечной печалью:
— И ты тоже минуешь. Будут ли все твои труды забыты, праху подобно?
Пока Лито это произносил, его тело вдруг без предупреждающих примет содрогнулось в ужасающем изгибе, взметнувшем его и сбросившем с тележки. С чудовищной скоростью и силой пронесся он в каких-то сантиметрах от Монео, который вскрикнул и бросился из подземелья.
— Монео!
Зов Лито остановил мажордома у входа в лифт.
— Испытание, Монео! Я испытаю Сиону завтра!
Понимание того, что я есть, приходит с вневременным самосознанием, которое не аккумулирует и не отбрасывает, не стимулирует и не вводит в заблуждение. Я творю поле, где центром является моё «я», поле, в котором даже смерть становится лишь аналогией. Я не жажду никаких результатов. Я просто дозволяю быть этому полю, не имеющему ни целей, ни желаний, ни завершенности, ни даже прозрения достижений. В этом поле всеприсутствующее первичное самосознание является всем. Это — свет, льющийся из окон моего мироздания.
Украденные дневники
Взошло солнце, рассылая свое жесткое полыхание по дюнам. По ощущениям Лито, песок под ним был нежен и ласков. Только его человеческие уши, слышавшие обдирающий скрежет его тяжелою тела, говорили ему об обратном. Конфликт восприятий, с которым он уже научился сосуществовать.
Он слышал позади себя мягкое шуршание песка. Это Сиона взбиралась к нему на вершину дюны.
«Чем дольше я сохраняюсь, тем уязвимей становлюсь», — подумал он.
Эта мысль часто приходила к нему в те дни, когда он уходил в свою пустыню. Он поглядел вверх. Небо безоблачно, но той насыщенной матовой голубизной, которую Дюна прежних времен никогда не видела.
Что такое пустыня без безоблачного неба? Как плохо, что нет в нем серебристой тональности Дюны.
Икшианским спутникам не всегда удавалось контролировать это небо с безупречностью, которую Лито мог пожелать. Эта безупречность была механистической фантазией, а машинами управляют люди, вот и заедает вечно что-нибудь. Но все равно, спутники обеспечивали достаточно жесткий контроль, чтобы подарить ему эту утреннюю неподвижность пустыни. Он сделал своими человеческими легкими глубокий вдох и прислушался к движению Сионы. Она остановилась. Он понял, что она восхищается открывающимся видом.
Воображение Лито, словно фокусник, представило его внутреннему взору все, что было им сделано, чтобы сейчас могли возникать вокруг Сионы декорации этой феерии. Он ЧУВСТВОВАЛ спутники. Изящные инструменты, исполнявшие музыку для танца теплых и холодных масс воздуха, постоянно наблюдающие и регулирующие мощные вертикальные и горизонтальные воздушные потоки. Его развлекло воспоминание, как икшианцы вообразили, будто он собирается использовать их тончайшую технику для создания нового вида водной деспотии — у одних, бросивших вызов правителю, отнимая влагу и наказывая других жестокими бурями. Как же они удивились, обнаружив, что заблуждаются!
«Мои контролеры еще более тонки».
Мягко и медленно начал он двигаться, плывя по поверхности песка, соскальзывая с дюн, ни разу не оглянувшись назад на тонкий шпиль своей башни, который вскоре исчезнет в дымке дневной жары.
Сиона следовала за ним с нетипичным для нее смирением. Сомнения сделали свое дело. Она прочла Украденные Дневники. Она выслушала увещевания своего отца. Теперь она не знала, что и думать.
— В чем испытание? — спросила она Монео. — Что Он сделает?
— Испытание всегда разное.
— Как Он испытывал Тебя?
— С тобой будет по-другому. Я только собью тебя с толку, если буду рассказывать о пережитом мной.
Лито тайно подслушивал, пока Монео готовил свою дочь, одевая ее в подлинный стилсъют Свободных, в темный плащ поверх стилсьюта, правильно приспосабливая насосы ботинок. Монео не забыл, как это делается.
Отлаживая ботинки, склоненный Монео поглядел вверх.
— Придет Червь, это все, что я могу тебе сказать, ты найдешь способ жить в присутствии Червя.
Затем он встал, объясняя, как стилсъют сохраняет воду тела. Он заставил ее вытянуть трубочку из водосборного кармашка и пососать из нее, затем снова закрыл трубочку.
— Ты будешь наедине с ним в пустыне, — сказал ей Монео. — Шаи-Хулуд всегда вблизи, когда ты в пустыне.
— Что, если я откажусь идти? — спросила она.
— Ты пойдешь но, может быть, ты никогда не вернешься.
Эта беседа велась в палате наземного этажа Малой Твердыни, пока сам Лито ждал на верхнем. Он спустился, когда понял, что Сиона готова, скользнул вниз в предутренней тьме на суспензорах своей тележки. После того как вышли Монео и Сиона, тележка опустилась к наземному этажу. Пройдя по плоскому пространству к топтеру и взлетев под пришепётывание крыльев, Монео оставил их. Лито сперва потребовал, чтобы Сиона проверила, заперт ли портал наземного этажа, затем поглядел вверх на невозможную высоту башни.
— Выбраться отсюда можно лишь, если пересечешь Сарьер, — сказал он.
И он повел ее прочь от башни, даже не приказав следовать за собой, положившись на ее смекалку, любопытство и сомнения. Лито плавно соскользнул с дюны на обнаженный пласт каменной основы под пустыней, затем наследующую дюну, невысокую и покатую, трамбуя для Сионы путь. Свободные называли такой придавленный след «даром Господа слабому». Он двигался медленно, давая Сионе достаточно времени понять, что это его царство, его естественная среда обитания.