Стилистика происходившего среди большинства баптистов – как рядовых, так и руководящих – мало чем отличалась от советской действительности. Съезды, пленумы, генеральный секретарь… Тексты песен иногда были положены на эстрадные мелодии, популярные в СССР. Впрочем, они и сами напоминали нечто до боли знакомое. Вот два примера:
Братья, сестры, дружно, смело,
Как один народ,
Совершать Господне дело
Все пойдем вперед!
За евангельскую веру,
За Христа мы постоим;
Следуя Его примеру,
Все вперед, вперед за Ним!
Последнее четверостишие кто-то из хиппи, заходивших к Кадаевой, распел на мотив «Тачанки-ростовчанки». Все долго смеялись. А отец Димитрий Дудко часто говорил:
– Кто у нас первый в Церкви? Патриарх. А у баптистов? Генеральный секретарь. Пусть даже «брат», а не «товарищ».
В общем, попытка встроиться в советскую реальность сослужила недобрую службу самой массовой в Союзе протестантской группе. Однако нельзя отрицать и того, что в результате появился очень своеобычный феномен: настоящий русский протестантизм. В начале девяностых «наши» баптисты сохранили юлианский календарь праздников, не приняли зарубежных миссионеров, в массе своей не эмигрировали, а потом стали, как и прочие постсоветские люди, поругивать Запад. Конфессия, пришедшая из Европы и Америки, переродилась на русской почве. Многие баптисты – особенно интеллигенты – приняли Православие. Среди таких – лучшая и чуть ли не большая часть моих собеседников из «неформального» протестантского круга 80-х годов.
С пятидесятниками довелось общаться меньше – и вот у них «советский» колорит затрагивал только быт. Большая часть общин находилась в подполье, единственный на всю Москву и Подмосковье полу-признанный властями молитвенный дом располагался в Косино. Туда мне довелось съездить лишь два-три раза, по подсказке Олега Стеняева, тогда православного семинариста и недавнего пятидесятнического проповедника. Люди в здании из серого кирпича, без какой-либо вывески, собирались довольно угрюмые. Собрания мало бы чем отличались от баптистских, если бы не глоссолалия – «говорение на иных языках».
Где-то к середине действа проповедник начинал издавать довольно своеобразные звуки – имитацию молитвы на никому не знакомом наречии. Следом то же самое начинала делать половина присутствующих. Иногда слова в устах лидера собрания напоминали немецкие, но чаще он издавал просто нечленораздельные звуки, причем повторявшиеся. Было совершенно очевидно, что его исступление неискренне.
Это «ежедневное чудо», по мнению пятидесятников, воспроизводит происходившее с апостолами во время схождения Святого Духа, когда «собрался народ, и пришел в смятение, ибо каждый слышал их говорящих его наречием» (Деян. 2, 6). Было это в пятидесятый день после Воскресения Христа – именно отсюда члены «иноговорящей» общины берут свое название. Проблема лишь в одном. Люди, слышавшие апостолов, могли разобрать собственные языки. Глоссолалии пятидесятников не может разобрать никто – они утверждают, что говорят на неизвестных людям наречиях. Истолковать произнесенное должны специальные люди. Олег Стеняев однажды прочел им иудейский поминальный кадиш на иврите – и они сказали что-то о «процветании и здоровье».
Другая особенность большинства пятидесятников и евангеликов – учение о том, что земное богатство и благополучие суть признаки особого Божия благоволения к человеку и даже того, что он «предназначен» к вечному блаженству и может быть в нем уверен. Отсюда – непреодолимое стремление «жить хорошо», иметь богатый дом и дорогую машину. Даже в советское время многие пятидесятники «шабашили» – нанимались на сезонные работы, чтобы заработать побольше, и это им неплохо удавалось.
Но уверенность в собственном спасении – вещь для христианина вредная и опасная. Она приводит к духовной спячке, особенно если человек увлечен зарабатыванием денег и стяжанием имущества. Бог не «предопределяет» в вульгарном смысле одних ко спасению, других к погибели. Да, Он знает, что произойдет с каждым из нас. Но Он нас не «программирует», да и узнать, что нас ждет в вечности, мы не можем. И поэтому нам надо постоянно заботиться о вечной участи своей души – через хранение истинной веры, молитву, добрые дела. Ведь, как говорит Сам Христос, «Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Ин. 11, 12). В Православии даже есть учащая смирению поговорка: «Все спасутся, я один останусь». Если же человек убедил себя, что рай у него уже «в кармане», ему недалеко и до застоя, и до гордыни, и до оправдания собственных грехов. Такое встречается и у пятидесятников, и у баптистов, и у евангеликов – особенно американских.
Человек без свободы немыслим. И Бог ждет от него решения – следовать Ему или нет.
– А что же тогда такое предопределение Божие? – спросят нас. – Может быть, Бог все-таки заранее решает, кто сделает выбор в Его пользу, а кто нет?
Действительно, есть в богословии такое понятие – «Божие предопределение». Оно очень ярко раскрыто апостолом Павлом в Послании к Римлянам: «Кого Он предузнал, тех и предопределил быть подобными образу Сына Своего» (Рим. 8, 29). Что это означает?
Богу, существующему над временем, одинаково известны наше прошлое, настоящее и будущее. И Он, конечно, знает наперед итог жизни каждого из нас. Знает Он, и каков будет наш нравственный и религиозный выбор.
Знает – но не делает этот выбор за человека. Знает – но не подавляет его воли. Знает – и желает, чтобы каждый человек, как бы зол он ни был, обратился на путь добра и вошел в благодатное общение с Ним. Если к чему и предопределен человек от рождения – так это к своей свободе, которую он может использовать как во благо, так и во зло себе.[25]
Вернемся к протестантам «традиционным». В 1990 году мне довелось побывать с митрополитом Питиримом в Швеции, в гостях у лютеранской общины. Конечно, сразу поразили практическая устроенность тамошней протестантской жизни, множество молодежных и информационных инициатив. Удивило, что были у лютеран и свои юродивые – с одним таким удалось поговорить у собора в Упсале. Это был человек с длинными волосами и кустистой бородой, разъезжавший на велосипеде с пачками листовок. Если есть такие люди – значит, народ Богом не оставлен.
Но вот пасторы и епископы оставляли впечатление людей депрессивных, доживавших свой век. Может быть, этим объяснялся и их интерес к России, от которой – несмотря на недавнее торжество атеизма – они ожидали нового движения в христианской жизни Европы. Принимали нас не просто как экзотических гостей из еще недавно закрытой страны. Вели умные разговоры, интересовались возможностями поездок в Россию. Вскоре у митрополита побывали несколько шведских церковных деятелей.
Затем, работая в Отделе внешних церковных связей, я много общался с финскими лютеранами, с руководителями и теологами «Евангелической церкви в Германии» (ЕЦГ) – она объединяет лютеран и реформатов. И с финнами, и с немцами у нашей Церкви есть многолетние официальные диалоги, которые, правда, в последние годы стагнируют, главным образом из-за «проклятых» тем «женского священства» и признания «однополых браков».
В диалогах с немецкими протестантами во времена моего участия отдавали приоритет общественным проблемам – чисто богословские темы, как тридцать-сорок лет назад, обсуждать уже не было смысла, ведь различия оказались непреодолимыми, и никакого «единства в вере» даже представить себе стало невозможно. В «политической» же дискуссии лютеране и реформаты постоянно пытались подтолкнуть нас к признанию демократии и верховенства прав человека, в том числе над религиозными нормами и традиционной моралью. В общем, и эта тематика особого «прогресса» не принесла.
Конечно, сессии диалога, происходившие то в России, то в Германии, сопровождались и глупыми ритуальными «дружилками», и настоящим взаимопознанием. Мы много говорили об отношениях русского и немецкого народов, о судьбах христианства в Европе, о будущем России и других постсоветских стран. Трогательными были совместные размышления о Второй Мировой войне и ее итогах. Немцы искренне каялись за принесенный нашему народу вред, помогали устанавливать мемориалы, посещали Волгоград и другие места боев. В начале 2000-х годов мне вместе с пастором Клаусом-Юргеном Рёпке довелось редактировать двуязычную книгу «Слышать и видеть друг друга», посвященную взаимоотношениям нашей Церкви и ЕЦГ. Лучшие, пожалуй, авторы с двух сторон написали о непростой истории политических, культурных и религиозных контактов русских и немцев в XIXXX веках, включая период мученичества Русской Церкви и сопротивления нацизму в Германии.
Не стоит игнорировать культурно-исторических и экономических реалий, сложившихся в разных частях Европы. Многие страны и народы имеют менталитет, духовное самопонимание и хозяйственное устройство, значительно отличающиеся от сложившихся на Западе, откуда берет свое начало строительство объединенной Европы. К сожалению, сегодня интеграционные процессы зачастую происходят таким образом, что страны, вновь присоединяющиеся к европейским межгосударственным организациям, оказываются практически лишены возможности модифицировать их, делая более приемлемыми для своих исторических традиций. Мало того, восточноевропейское влияние в целом остается пока незначительным при определении повестки дня европейских институций, их правовых и этико-философских стандартов. Существует угроза разделения народов на богатые и бедные, при котором последние оказываются отрезанными от механизма принятия «общеевропейских» решений.[26]
Немецкие лютеране и реформаты – наверное, самая «заводная» и живая часть «традиционных» протестантов Европы. Они много высказываются по общественным темам – в основном, конечно, с либеральной точки зрения. Устраивают много публичных событий, вовлекающих молодежь. Пару раз довелось быть на Кирхентагах – собраниях в одном из немецких городов огромного количества пасторов и мирян ЕЦГ, приезжающих со всей страны. Участвует по нескольку сотен тысяч лютеран и реформатов, гости из других сообществ, в том числе из-за рубежа. Все эти люди расходятся по сотням площадок – дискуссионных, творческих, медийных, выставочных. Устраивается огромная ярмарка разных товаров. На ней же представлены стенды земельных «церквей», приходов, благ