отворительных фондов, мирянских организаций, СМИ. Огромная толпа приходит для молитвы на открытие и закрытие Кирхентага.
И вот тут очень ярко проявляется кризис лютеранского «богослужения», когда-то отличавшегося строгостью и сосредоточенностью. «Евхаристическая» церемония на Кирхентаге, да и на других крупных собраниях ЕЦГ, состоит из веселого общего пения, легкомысленных культурных «номеров» типа пантомим и перформансов, демонстрации плакатов и видеокартинок, а главное – зажигательных речей, в которых проповедь сочетается с леволиберальной пропагандой (например, высказываниями против расизма и дискриминации женщин, призывами привечать мигрантов и заботиться о несчастных геях, лесбиянках, «трансгендерах»). «Евхаристические» хлеб и вино (никак не могу назвать их Телом и Кровью Христа) передаются по рядам в пластиковой посуде. В общем, это не богослужение – смесь митинга и масскультурного «эвента». Немцы, конечно, умеют организовать и то, и другое, но слышит ли их Бог? Или они просто желают услышать друг друга?
Немецкие лютеране, устав от общения с московскими «церковными дипломатами», которых всегда считали замшело-консервативной публикой, решили пригласить в гости настоящего «человека из народа». Он-то точно все поймет и не будет морочить голову богословскими различиями… Позвали одного известного архимандрита со студентами провинциальной семинарии. Долго вместе посещали лютеранские общины, пили пиво, говорили друг другу красивые слова: мол, общего у нас больше, чем отличного, а перегородки уж точно не достигают неба… В последний день сидели дома у местного епископа. Полное братание. Архимандрит расчувствовался, да и говорит хозяину:
– Хороший вы человек, просто замечательный! Вот только с супругой невенчанными живете. Вам бы покреститься…
Больше немцы его в гости не звали. Ищут новых «либералов из народа».[27]
Диалоги с финскими лютеранами были гораздо более долгими и, прямо скажем, невыносимо скучными. Длились они дней по восемь – что в России, что в Финляндии. Каждый доклад предлагалось обсуждать чуть ни не полдня. Я как-то предложил сократить всю эту тягомотину до двух дней – но лютеранская сторона возмутилась, потому что желала «глубокого общения».
И из содержательной части диалогов, и из знакомства с жизнью финских лютеран можно было вынести очень немного. Пожалуй, самой яркой фигурой собеседований – формальных и неформальных – был пастор-социолог Киммо Каариайнен, любивший поучить нас демократии, но способный к живой реакции на наши вызовы западным политическим «аксиомам». Чиновники и лидеры «Евангелическо-лютеранской церкви Финляндии» были просто скучны. Сама же жизнь этой общины могла научить разве только тому, как стабильное государственное финансирование делает «церковное» существование слишком спокойным, предсказуемым и одновременно зависимым от политических установок – в данном случае ультралиберальных.
В Америке протестанты «первого поколения», конечно, более активны. С ними приходилось не раз пересекаться по линии «Национального совета церквей Христа в США» (НСЦХ), с которым у нашей Церкви сложились отношения еще в период советско-американских встреч «за мир, дружбу и против ядерной войны». Совет объединяет меньшинство американцев, именующих себя христианами – в частности, епископалов, пресвитериан, лютеран, методистов, а также православных. «Католики» и евангелики в него не входят. Однако лидеры НСЦХ этого словно не замечают. Как-то я спросил генсека совета Боба Эдгара, бывшего конгрессмена, как христиане Америки относятся к запрету абортов.
– Мы против запрета, – ответил он.
– А есть те, кто за? – удивленно переспросил я.
– Нет. Только фундаменталисты.
«Традиционные» протестанты, руководимые элитариями крупных городов, давно перешли на весьма и весьма либеральные позиции. Голосуют они, как правило, за демократов. Приходы этих сообществ – как, впрочем, и американских епархий Ватикана – все сильнее наполняются выходцами из Латинской Америки и афроамериканцами. «Свобода» – идейная, сексуальная, художественная – в «старых» протестантских сообществах практически ничем не сдерживается. Жесточайшие табу налагаются лишь на споры с идеологией прав человека, «гендерного» и расового равенства, демократии как якобы высшей точки стремления к «светлому будущему». В свое время «Конференция европейских церквей», НСЦХ и «Канадский совет церквей» создали «Программу церквей по правам человека» – мне даже пришлось долго редактировать мануал по правозащитной работе для христиан России, написанный канадцем Эриком Вайнгартнером. На заседаниях программы я, правда, периодически задирал американцев и европейцев вопросами типа: «А кто вообще сказал, что мужчина и женщина одинаковы и во всем равны? Может быть, вы давно ошибаетесь? Библия говорит иначе». Реакцией был ступор и ужас – как будто бы я осквернил священную статую посреди толпы язычников. Так потом было много раз при общении с либеральными протестантами.
Они (либеральные протестанты – Авт.) очень много позволяют себе в плане морали, они очень много позволяют себе в плане культуры. Молитвы и богослужения уходят на второй план перед социальной деятельностью. Но есть одна очень существенная история. Последние 50, 70, 80 лет они из так называемых основателей капиталистической этики стали левыми. Они сейчас выступают с жесткой критикой капитализма, они выступают на стороне левых социал-демократических политических сил. Это то, что сегодня называется «реформатские церкви». Это кальвинисты. Это наследники, собственно, Жана Кальвина и его преемников. Вот это сейчас левые протестанты. <…> В богословском плане они, конечно, от нас гораздо дальше, чем католики. И вот это богословское различие, это богословское отступление, которое у них возникло – отказ от апостольского преемства, отказ от всего богословия, которое имело место до появления Кальвина и некоторых других людей, – привело к тому, что, собственно говоря, люди отбросили знания полутора тысячелетий и решили создать все заново. И получилось немножко наивно, немножко глупо. А самое главное, получилось много своеволия. Поэтому, конечно, богословски мы от них далеки. Но левая идея, которую высказывает сегодня на самом деле весь протестантский мейнстрим – и лютеране, и пресвитериане, и реформаты, то есть кальвинисты – это идея достаточно симпатичная. Это движение, которое, если верить Веберу, создало капитализм, сегодня практически в полном составе стало критиком капитализма.[28]
Американские пятидесятники и евангелики – другое дело. Люди, прочно стоящие на земле, они плевать хотели на вашингтонскую и нью-йоркскую политкорректность. Библию понимают буквально. Практикуют исступленную молитву, глоссолалию и публичные «исцеления» – вопреки всем скептикам. Оспорить реальность их чудес, впрочем, нетрудно: про сомнительность «иноговорения» я уже упоминал, а «исцеляют» иногда одного и того же человека от одной и той же болезни, всякий раз неизлечимой, однако «вылеченной», но все же потом вернувшейся. Проповеди и песни этих людей обычно весьма примитивны – и их удачно спародировал Фил Коллинз в песне «Jesus He Knows Me», а особенно в клипе на нее.
Но энергии у евангеликов и пятидесятников хоть отбавляй. Они постоянно устраивают массовые акции, имеют множество телеканалов и сайтов, влияют на политику и выборы в США. Конечно, вся эта энергия не могла не вылиться в Россию после открытия границ на рубеже восьмидесятых и девяностых.
Миссионеры приехали в надежде на быстрый и массовый успех. В отличие от «католиков», они не прятались и не лицемерили («традиционные» протестанты от миссии в России отказались – и это очень объяснимо на фоне их общего уныния). «Евангелисты» от неопротестантов собирали стадионы и крупнейшие концертные залы, развешивали рекламу по всем крупным городам. Некоторые центральные телеканалы показывали проповеди и собрания американских харизматов.
Конечно, православные возмущались – но их голос был почти не слышен на фоне энтузиазма властей, СМИ и интеллигенции по отношению к западным «духовным плодам», еще недавно бывшим запретными. В некоторых городах, кстати, на встречи с миссионерами приходили хотя бы потому, что это была первая в жизни возможность посмотреть на живого американца, да еще и говорящего о Библии.
Некоторые миссионерские структуры, впрочем, услышали озабоченность православных христиан и попытались с нами договориться. Так, в 1992 году американская организация «Лагерь крестового похода за Христа», собираясь в миссионерскую поездку по Волге, узнала о протестах русских верующих и предложила нашим священникам присоединиться к турне. Дескать – призывайте вступать в свои общины, и пусть люди сами выбирают, куда им идти. Сначала к предложению отнеслись настороженно, но потом согласились – остановить «Миссию Волга» было трудно, а вот хотя бы немного развернуть ее в православную сторону было решено попытаться.
На теплоходе, шедшем от Москвы через Ярославль и 13 других городов до Волгодонска, собралась очень разношерстная компания. Главный «евангелист» – привлеченный американцами финский телепроповедник Калеви Лехтинен, вдумчивый и немного флегматичный. Организаторы из США. Русские баптисты во главе с тогдашним их руководителем Петром Коновальчиком. Протестантские хоры. Несколько православных священников. Молодежный клуб «Осанна» – последователи отца Александра Меня, работавшие с народом в каждом городе словом и песнями. В некоторых епархиях плавучий «миссионерский обоз» принимали неплохо, в некоторых – крайне настороженно.
Наверное, лучше всего поступили в Волгограде. Там параллельно со стадионной встречей… отслужили всенощное бдение. Великая вечерня была совершена на высоком берегу Волги. Затем Владыка Герман, духовенство и народ при чтении шестопсалмия прошли на главную городскую площадь. Там, встав спиной к памятнику Ленину, совершили полиелей, прочли Евангелие. Потом, под чтение канона, вышли к пристани, где – опять над Волгой – было пропето великое славословие и отслужено окончание утрени. И сразу же начался концерт приглашенных епархией рок-музыкантов, в том числе Бориса Гребенщикова.