Тоталитарная система ненавидела людей, не вписывавшихся в ее рамки. Ей легче было не заметить заклятых врагов, чем допустить существование человека, открыто считавшего, что даже борьба с ней не стоит слишком многих сил. И были обыски, и страшный приговор суда, и застенок – «больница» за колючей проволокой в далеком Приамурье, где даже переписка была запрещена, и «доктор», спрашивавший у связанного и бьющегося в конвульсиях человека, только что получившего огромную дозу инсулина:
– Вы верите, что Христос теперь может прийти и освободить вас?
Но были и лучи солнца, пробивавшиеся сквозь решетку. И была радость возвращения, новые надежды и новые успехи. В это время мы встретились с рыцарем.
– Послушайте, рыцарь, а не Дон Кихот ли вы? Неужто нельзя было переждать трудные времена, а потом свободно проповедовать и без потерь достичь того, что сейчас имеете, – признания, уважения?
– Понимаете, я услышал призыв, призыв Господа. Призыв следовать за Ним, жить в Нем и делиться с людьми Его истиной. Тот, кто откликнулся на этот призыв, знает, что нет для человека большего блага, чем жизнь с Богом. Все страдания, выпавшие на мою долю, не смогли убедить меня в обратном.[31]
Мы, конечно, много спорили – об истине и ересях, о советском прошлом и о будущем России. Сандра, с его кладезем воспоминаний и интересным самиздатским журналом «Призыв», можно было прекрасно вывести на телеэфир и в большие аудитории. Увы, ничего не получилось. Старый диссидент все время говорил об опасности новых репрессий и, на мой взгляд, подспудно желал возврата «простого и ясного» тоталитарного времени. Кто-то в те годы даже резко пошутил: «Давай будем ходить за Сандром, изображая кагебешников – тогда ему опять будет хорошо». Конечно, рыцарь религиозного подполья стилистически мало сочетался с поздними восьмидесятыми и ранними девяностыми. Так и уехал потом на родину, в Ригу, получив по реституции хорошую недвижимость. Но сегодня его в Москве не хватает. Проезжая мимо железнодорожной станции «Маленковская», с ностальгией вспоминаю наши осенние прогулки по окрестным аллеям – и бесконечные тягучие споры.
Группы, подобные сандровой общинке, примыкали к «католической» версии экуменизма. Она почти не имеет формальных организационных структур – хотя в Ватикане и работает Папский совет по содействию христианскому единству с небольшим аппаратом. Главная сила этого экуменического «потока» – в движениях мирян, особенно молодежи.
Возьмем, например, монашескую общину Тэзе на юге Франции. Когда-то она началась как скромный отшельнический уголок во главе с протестантом Роже Шютцем. Туда стали приезжать молодые люди – все больше и больше. «Братья»-монахи, входящие в общину, начали с молодежью целенаправленно работать – и уединенная «пустынь» стала местом массовой тусовки. Возникла целая «субкультура Тэзе», основанная прежде всего на песнях, которые исполнялись за общей молитвой. Уже в 70-е и 80-е годы их пела вся «католическая» и протестантская молодежь Западной Европы. В Тэзе каждое лето приезжали десятки тысяч паломников – в основном молодых людей с рюкзаками, спальными мешками, гитарами и песенниками, изданными в той же общине, но купленными в самых разных городах и приходах. С 1978 года община стала проводить то в одной, то в другой стране на Новый год «Европейские встречи молодежи». В начале девяностых я побывал на таком собрании в Вене. Спали мы на полу в одном из приходских домов, где разместилось еще человек пятьдесят. Верующая молодежь заполонила весь город – приезжих было более ста тысяч. Все питались из полевых кухонь, растекались по разным молитвенным встречам, концертам и вернисажам, иногда молились вместе на огромной ярмарочной площадке.
При всем этом работа Тэзе была полностью включена в орбиту Ватикана. Да, многие приезжавшие и хозяева были протестантами, попадались и православные. Но главным посланием, озвученным на ярмарке во время совместной молитвы, было, конечно же, письмо Иоанна Павла II. А песни клались на тексты латинских молитв. И сильно доминировал польский элемент. Да и сам облик основателя и лидера общины – брата Роже – копировал папскую стилистику: белые одежды, обращения к огромной толпе, эскорт из детей, вывезенных из наиболее «актуальной» горячей точки – на венской встрече это была Босния, через пару лет это была Руанда, потом что-то другое… Не случайно русские участники собрания восторженно именовали лидера общины «молодежным Папой».
Кстати, о нашей молодежи в Тэзе. Как-то летом я коротал там дня три между очередными женевскими заседаниями. Встретил группу юных православных девушек из России, сопровождаемых парой юношей – все принадлежали к одному из «просвещенных и открытых» интеллигентских приходов. Послужил литургию на православном антиминсе, который хранится в общине, поисповедовал московских братьев и сестер. А потом решил угостить их вином, которое мне в несоразмерном количестве поставили в келлию гостеприимные хозяева. И вот тут из некоторых юных соотечественниц полились стенания:
– Ах, как тут хорошо! Такие братики… Не то что наши попы немытые-нечесаные, фундаменталисты всякие.
– Точно. И погода во Франции лучше. И песенки.
Многие просят меня сказать, как я отношусь сегодня к своей прежней вовлеченности в экуменическое движение. Говорил об этом в нескольких выступлениях, скажу еще раз «на тексте». Придя в Церковь через довольно консервативные круги, в конце 80-х – начале 90-х годов я на некоторое время стал искренним экуменистом. Общался с лидерами неформального диссидентского экуменического движения, участвовал в совместных молитвах – в чем потом покаялся на исповеди. <…> В конце советского времени мы верили, что экуменизм приведет к воссоединению всех, кто именует себя христианами, на основе Православия. Но подавляющее большинство протестантов лишь еще более отдалилось от него, а «католики» стремительно идут по пути пораженчества и приспособления к духу «мира сего», нагло навязывающего логику зла и структуры зла тем, кто возносит в молитве имя Христово. Будет ли в случае соглашательства со злом услышана та молитва? Или те, кто поклонится «веку сему», услышат: «Не знаю вас, откуда вы; отойдите от Меня все делатели неправды» (Лк. 13, 27)?[32]
В общем, экуменизм «по-католически» предполагает как минимум возгревание симпатий к культуре и молитвенной жизни «Римской церкви», а как максимум – присоединение к ней православных и протестантов. Исключение из этого правила составляют квазиэкуменические организации, созданные интеллигенцией в крупных городах. Это, например, «Община святого Эгидия», основанная римским интеллектуалом Андреа Риккарди. Начав с благотворительной помощи бедным жителям города, она вскоре ворвалась в политику, науку, журналистику – и добилась немалых результатов. Риккарди одно время был министром итальянского правительства. Община налаживает связи с самыми разными людьми, что позволяет ей выступать посредником в некоторых ситуациях – например, в случае вооруженного конфликта в Мозамбике в 1990-1992 годах. Когда у нас возникали сложности с Ватиканом, люди из «Сант-Эгидио» первыми выходили на связь и предлагали переговоры. Конечно, никакого миссионерства они не ведут – это «не их уровень». Но об интересах Ватикана и о его мировом реноме заботятся непреклонно.
«Протестантский» экуменизм, в который системно встроился «православный», всегда старался подчеркнуть свою честность в сравнении с «католическим». Никакого переманивания верующих одной конфессии в другую в «межхристианских» организациях, основанных протестантами, нет. Но это происходит оттого, что там вообще мало интересуются вопросами истины и богословия. Вся энергия уходит в социально-политическую деятельность.
Главный орган экуменического движения, созданный на основе протестантизма, – это «Всемирный совет церквей» (ВСЦ). К его формированию приложил руку американский филантроп Джон Мотт – кстати, автор термина «экуменизм», – которого подозревают в связях с масонством и глобальными финансовыми кругами, стремившимися сгладить национальные и религиозные различия ради облегчения глобализации торговли и снижения военных рисков (собственно, это как раз масонская программа). Ранний ВСЦ был наполнен энтузиазмом относительно объединения всех условных христиан в «единую церковь». Однако этого не произошло – и, как многим стало ясно, экуменических прорывов более не предвидится. Поэтому ВСЦ превратился в некую «христианскую ООН», со своей бюрократией, кадровыми и политическими интригами, дипломатическими баталиями, гуманитарными проектами, тактическими и стратегическими союзами. Католики в совете не участвуют – только присылают наблюдателей на отдельные мероприятия. Большинство пятидесятников и евангеликов, а также адвентисты седьмого дня также в ВСЦ не членствуют. А вот православные до сих пор в него входят – кроме Грузинской и Болгарской Церквей, вышедших соответственно в 1997 и 1998 году.
Я познакомился со «Всемирным советом» сначала по статьям о его деятельности в официальной церковной печати, а потом по первому опыту совместной работы – в 1989 году Центральный комитет этой организации собирался в Москве, и я координировал издание его пресс-релизов в русском переводе. Энтузиазм по поводу происходившего у меня был довольно высокий – как же, «единство христиан», «устранение перегородок», «дружба с Западом»! В последний день работы нам устроили поездку на речном трамвайчике на пикник, где все радостно перепились – и можно было поговорить с иностранцами на самые сложные политические темы. Нашлось, конечно, очень много точек соприкосновения – ведь конфессии, доминирующие в ВСЦ, занимают левую часть политического спектра и склонны ругать капитализм, особенно американский. Тем более что около половины участников составляли люди из так называемого Третьего мира. Кстати, не забуду одну ВСЦшную посиделку в гостинице, где мы смотрели футбольный матч сборных США и Бразилии. Все, включая американцев, болели против «звездно-полосатых». Я решился пойти наперекор и поболеть за Америку. Остальная компания возмущенно молчала, когда я радовался голам «классового врага».