<…> публичным или частным порядком в учении, богослужении и выполнении религиозных и ритуальных обрядов». Ты имеешь право не только хранить веру «внутри себя», но и манифестировать ее в общественном пространстве. И запрет даже не на никаб (то есть вуаль, скрывающую лицо), а на платок-хиджаб, оставляющий лицо открытым, является признаком мировоззренческой предвзятости. Хотя некоторые хотели бы запретить и видимые крестики, и иудейские кипы. При этом традиционные христиане и иудеи обычно против хиджабов не выступают – это делают сторонники агрессивной светскости, нетерпимо относящиеся к любой религии. Они, говоря об «религиозном экстремизме», все чаще скатываются к экстремизму антирелигиозному. Ходить по улице полуголым для них нормально, ходить в платке – нет…
Как бы ни хотели сторонники максимальной светскости объявить религию лишь «частным делом» и загнать ее в ограды храмов, мечетей или синагог, вера имеет и общественное измерение. Она задает определенные правила поведения, определенное устройство социума. В нашем обществе есть немалое количество людей, которые желают появляться в общественных местах только с покрытой головой. Это не только последовательные мусульманки. Это члены большинства старообрядческих согласий. Это православные монахини – и немалое число мирянок, строго блюдущих традицию, увы, подзабытую большинством женщин в моей Церкви. Это многие мужчины-иудеи, тоже возвращающиеся к строгим требованиям своей традиции. Во многих местах – в той же Чечне – и учительницы, и ученицы носят в школах косынки. И даже самые решительные сторонники секулярного образа жизни понимают: с этим ничего не сделаешь.
Но «пограничье» – случай особый. Административная граница Чеченской Республики и околица одного из многочисленных сел республики с христианским большинством (речь шла о Мордовии. – Авт.) – это разные вещи. А присутствие двух-трех школьниц или студенток в платках среди одноклассниц или одногруппниц в Москве, Санкт-Петербурге, Ханты-Мансийске создает еще более непростую ситуацию. И во всех этих случаях нужен прямой и спокойный диалог. И нужно взаимное уважение. Уверен: если с одной стороны не будет нарочитого вызова, не будет попытки резко обозначить свое превосходство, а с другой – не будет позиции типа «мы так решили, и все», – договориться всегда получится. Даже в общем пространстве можно сочетать разные правила и традиции.
В советские годы антирелигиозные экстремисты, взявшие власть, пытались грубой силой вытравить «предрассудки» ради «прогресса» и «всеобщего счастья». В итоге мало того, что убили сотни тысяч людей, – в большинстве своем плохо кончили и сами, да и страну обрушили вместе с основанной на атеизме политико-идеологической системой. Итак, особо отметим: разрушением и распадом закончили не те, кто признавал наличие в обществе разных религиозных традиций и укладов, а те, кто хотел «переформатировать» людей и общины ради создания «советского человека» без религии и национальности. То же самое ждет строителей очередных «новых идентичностей». Именно фанатизм псевдорелигии разума, прогресса, «просвещения» и светскости заставляет некоторых политиков – западных, а иногда и российских – с иррациональным остервенением бороться против платков, строительства храмов и мечетей, присутствия религиозного дискурса в общественном поле.
Только таким фанатизмом можно объяснить неприятие головных уборов, не скрывающих лица. Вспоминаю, как гневно обличали татарок, в начале прошлого десятилетия отстаивавших – и отстоявших – право фотографироваться на паспорт в платках. Антирелигиозный фанатизм наверняка будет проявлен и сейчас – не в органах власти Мордовии, а в московских СМИ. Внутренняя, глубинная причина этого фанатизма очень проста: человека, склонного к порокам, всегда бесит человек, стремящийся жить нравственно. Женщина распущенная всегда попробует обидеть или унизить женщину скромную. Распущенный мужчина, особенно если ему укажут на место, так и вовсе может рассвирепеть.
Однако человек с незамутненной совестью понимает: народы России получат уверенность в будущем только тогда, когда женщины вспомнят об идеалах целомудрия и верности. А эти идеалы неотделимы от внешней скромности, в том числе в одежде и поведении. Лишь сторонник общенационального самоубийства может считать, что школьница в мини-юбке, «боевом раскрасе», с сигаретой и банкой пива лучше школьницы в платке. И если кто-то боится, что православные девушки уступят в нравственности мусульманкам, то такой человек должен не пытаться опустить последних до уровня уличной шпаны, а побудить юных приверженцев своей веры «догнать и перегнать» всех прочих на пути нравственного возрождения.[42]
Еще одна «горячая» тема – многоженство. Западные и наши либералы, подстрекаемые феминистками, почему-то напрочь отрицают право мужчин-мусульман на нескольких спутниц жизни, даже если те не подвергаются никакому насилию, а наоборот, вполне стремятся стать вторыми, третьими или четвертыми женами и вполне хорошо себя чувствуют в этом качестве. Между прочим, критикуют такую практику те же самые люди, которые выступают за «однополые браки». На них модная идея «множественности форм семьи» распространяется, на многоженство – нет. Я и мои коллеги долго пользовались этой ситуацией на разных международных форумах. Начнет кто-то продвигать в документ поддержку «гомосексуальной» семьи – мы сразу предлагаем включить и мусульманскую. Последнее предложение «убивает» первое, и в тексте упоминается только семья, созданная одним мужчиной и одной женщиной. Либералы и феминистки были готовы скорее наплевать на интересы сексменьшинств, чем поддержать право мусульман на многоженство. Потом, впрочем, они стали просто с каменными лицами говорить, что это дискриминация и унижение женщин. Почему, если они сами не жалуются и всем довольны, – понять было невозможно. Но я до сих пор убежден, что последователи ислама имеют право на свою семейную традицию, и это право гораздо более обоснованно, чем идея «однополых браков».
Кстати, мусульмане, имеющие несколько жен, много раз жаловались мне на трудную жизнь – ответственность, особенно материальная, для многих неподъемна. Ну и домашним диктаторством мусульманские женщины славятся. Один муфтий-татарин много раз рассказывал один и тот же анекдот. Попадает мусульманин в загробный мир, становится в очередь на суд. Слышит, как он происходит:
– Татарин? Жена татарка?
– Да.
– Сразу в рай.
– Татарин? Жена татарка?
– Да.
– И ты в рай.
Доходит очередь до нашего героя.
– Татарин? Жена татарка?
– Даже две.
– А ты в ад.
– За что? Почему?
– В раю мест мало. А тебе и ад раем покажется.
«Советский» ислам – хоть обычно и скрывал в себе многоженство, похищение невест и прочие старые обычаи, – был по нынешним меркам ультралиберален. Пожилые бабаи и аксакалы могли и свинины поесть, и водки выпить. Был как-то в гостях у одного епископа, ведущего аскетический образ жизни. Несмотря на пасхальное время, за столом почти не было мяса и спиртного – так, совсем немножко, для гостей. А вот у местного мусульманского авторитета нас угостили коньяком так, что мы еле ноги унесли. Как-то на званом вечере в одной московской ресторации ко мне втихаря подошел официант – по виду выходец из Средней Азии. Спросил, действительно ли христианство разрешает употреблять вино. Я сказал то, что всегда говорю в таких случаях христианам – в Псалтири говорится о вине позитивно, в традиции Церкви оно также упоминается; не надо только упиваться. Вскоре я понял, какой грех совершил: человек этот начал почти в открытую допивать вино из бокалов и через полчаса стал невменяем – с непривычки.
Правила халяльного питания к концу советской власти были практически забыты – как и кошерного у иудеев. Кстати, периодически я тестирую своих православных собеседников на знание кашрута и халяля. Вторая система менее строгая: практически все халяльное некошерно, а вот все кошерное халяльно. Есть только одно исключение. Какое? Правильно, алкоголь.
Сегодня былые «послабления» – практически в прошлом. За последние двадцать лет нравы мусульман стали гораздо более строгими. Та же халяль-индустрия, почти неведомая в СНГ до начала третьего тысячелетия, сегодня развивается в ресторанном и гостиничном бизнесе, в производстве продуктов питания, в сфере беспроцентного банкинга. «Советский» ислам доживает последние годы не только в России, но и в Средней Азии – как бы ни хотелось властям и либеральной общественности считать «нормой» уходящую реальность. Конечно, нарастает и радикализм, причем ограничить или проконтролировать его очень непросто.
За последние тридцать лет я научился отличать сторонников экстремистских группировок, использующих исламские аргументы, по одежде, форме бороды и даже по взгляду – жесткому, наглому, до времени прячущему презрение и вызов. Едешь по Северному Кавказу или по Таджикистану – и видишь множество таких людей, прежде всего молодых. Немало их и на подмосковных стройках и рынках. Между прочим, там действуют полуподпольные молитвенные помещения, где проповедь ведется на среднеазиатских языках. Полиция и спецслужбы вряд ли способны понять, о чем идет речь, да и заходить в такие места не очень-то стремятся – легче ловить экстремистов в интернете. Как-то видел недалеко от Москвы, в лесополосе, целый стихийный митинг в поддержку палестинцев – с флагами и ораторами, говорившими на каком-то из тюркских языков и на арабском.
Людей, готовых участвовать в полулегальных экстремистских собраниях, в России сотни тысяч. Всех не проконтролируешь, не вышлешь, не пересажаешь. И значит, нужно вспомнить опыт Российской империи: давать мусульманам формировать свои общины, даже ультраконсервативные, но жестко и демонстративно пресекать агрессивную экспансию, попытки диктата, не говоря уже об актах насилия. Так поступают и наиболее эффективные правительства центральноазиатских стран. Правда, один высокопоставленный чиновник из Таджикистана как-то сказал мне: